Артеди, Петер

Петер Артеди швед. Peter Artedi Дата рождения: 27 февраля (10 марта) 1705(1705-03-10) Место рождения: Анундшё, Вестерноррланд Дата смерти: 27 сентября 1735(1735-09-27) (30 лет) Место смерти: Амстердам Страна: Швеция Швеция Научная сфера: ихтиология, ботаника Альма-матер: Уппсальский университет Известен как: один из основоположников научной ихтиологии Систематик живой природы Исследователь, описавший ряд зоологических таксонов. Для указания авторства, названия этих таксонов сопровождают обозначением «Art.».

Петер Артеди (швед. Peter Artedi), Петрус Артеди (лат. Petrus Artedi), Петрус Арктедиус (лат. Petrus Arctaedius) (1705—1735) — шведский натуралист, «отец ихтиологии»; друг и соученик Карла Линнея.

Биография

Родился 27 февраля (10 марта по новому стилю) в 1705 году в приходе Анундшё в Онгерманланде (лен Вестерноррланд, Швеция). Изначально он носил имя Пер Арктедиус (Per Arctædius), однако позже он несколько раз его менял. Родителями Пера были викарий Улаф Арктедиус (швед. Olof Arctædius, лат. Olaus Arctaedius, 1670—1728) и его вторая жена Хелена, урождённая Сидения (швед. Helena Sidenia, около 1680—1759). Пер был вторым ребёнком в семье и единственным сыном.

Известно о сильном интересе Артеди к флоре и фауне родных мест, который был заметен ещё во время жизни семьи в Анундшё.

В сентябре 1716 года семья переехала в местечко Нурдмалинг в Вестерботтене (около города Умео). Пер целыми днями пропадал на берегу Ботнического залива, изучая прибрежную жизнь. В том же 1716 году Пер начал учиться в начальной школе в городе Хернёсанде в Вестерноррланде, затем там же, в Хернёсанде, он перешёл в среднюю школу, в которой учителем был его дед, Петрус Мартини Арктедиус (лат. Petrus Martini Arctaedius, около 1635—1719). Возможно, именно в память о деде Пер сменил своё имя на Петер (Петрус); когда именно это произошло, в точности неизвестно.

30 октября 1724 года Артеди был зачислен в Уппсальском университете под именем Петрус Арктелиус (лат. Petrus Arctelius). Он изучал классические языки, теологию, медицину и естествознание; он считался в университете одним из лучших студентов в области естествознания.

В 1728 году состоялась встреча Артеди с Карлом Линнеем (1707—1778) — будущим великим естествоиспытателем и врачом. Линней летом этого года перевёлся из Лундского университета в Уппсальский. Вместе они начали работу по критическому пересмотру естественноисторических классификаций, существовавших к тому моменту. Линней преимущественно занимался растениями в целом, Артеди — рыбами, земноводными амфибиями и зонтичными растениями. Уровень преподавания в обоих университетах был не слишком высок и большую часть времени студенты занимались самообразованием.

В том же 1728 году Артеди получил известие о том, что 7 августа скончался его отец. В связи с этим он вынужден был вернуться в Нордмалинг, чтобы помочь семье пережить зиму. Обратно в Уппсалу он вернулся, вероятно, в марте 1729 года.

В Уппсале в то время работал профессор медицины Ларс Руберг (1664—1742). Руберг был последователем философии киников, казался человеком странным, одевался плохо, однако был талантливым учёным и владельцем большой библиотеки. Механистическая физиология, последователем которой он был, основывалась на том, что всё многообразие мира имеет единое устройство и может быть сведено к относительному небольшому числу рациональных законов, подобно тому, как физика сводится к законам Ньютона. Основной постулат этого учения, «человек есть машина» (лат. homo machina est), применительно к медицине в изложении Руберга выглядел следующим образом: «Сердце — насос, лёгкие — кузнечный мех, живот — корыто». В целом же такой механистический подход к явлениям природы способствовал проведению множества параллелей как между различными областями естествознания, так и между природой и социально-культурыми явлениями. Именно на подобных взглядах строились планы реформирования всей науки о природе, которые строили Линней и его друг Петер Артеди; их идея заключалась в создании единой упорядоченной системы знаний, которая бы легко поддавалась обзору.

Вскоре после того, как Линней стал работать в Голландии, туда переехал и Артеди. Он стал работать в Амстердаме, приводя в порядок коллекции путешественника, зоолога и фармацевта Альберта Себа (1665—1736). Артеди успел закончить свой обобщающий труд по ихтиологии, а также определил всех рыб из собрания Себа и сделал их описание. К несчастью, 27 сентября 1735 года Артеди утонул в канале (в так называемом Gracht), оступившись при возвращении домой в ночное время.

Публикации научного наследия Артеди

Линней и Артеди завещали друг другу свои рукописи, однако за выдачу рукописей Артеди хозяин квартиры, в которой тот жил, потребовал большой выкуп, который был уплачен Линнеем благодаря содействию бургомистра Амстердама и директора Голландской Ост-Индской компании Джорджа Клиффорда (1685—1760) — покровителя Линнея. Позже Линней подготовил рукопись своего друга к печати и издал её (Ichtyologia, 1738). Линней также использовал в своих работах предложения Артеди по классификации рыб и зонтичных.

Второе, исправленное, издание Ichtyologia было подготовлено Вольбаумом и опубликовано в 1788—1789 годах.

Шнейдер издал в 1789 году отдельно четвёртую часть работы Артеди Synonymia piscium — сочинения, пользовавшегося известностью, хотя в нём китовые отнесены ещё к рыбам.

В честь Артеди

Карл Линней в честь Петера Артеди назвал род Artedia (Артедия). Это монотипный род зонтичных травянистых растений, встречающихся на Кипре и Ближнем Востоке.

Ссылки

• Артеди // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.  (Проверено 15 января 2011)
• Артеди // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>  (Проверено 15 января 2011)
• [www.arctaedius.se/artedi/artedi.htm Материалы об Артеди на сайте Arctaedius] (швед.)  (Проверено 15 января 2011)
• [www.nrm.se/sv/meny/besokmuseet/utstallningar/tidigarevisadeutstallningar/artedi300ar.1303.html Информация о выставке «300 лет Артеди»] (швед.)  (Проверено 19 января 2011)

Отрывок, характеризующий Артеди, Петер

– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.


– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.