Ашваттха
Ашваттха́ (санскр. अश्वत्थ, açvattha IAST, «лошадиная стоянка») — в индуистской мифологии священное дерево.
Относительно того, какое именно растение имелось в виду, исследователи сходятся во мнении, что ашваттха — это Ficus religiosa[1][2], один из индийских видов смоковницы[3].
Это дерево упоминается уже в «Ригведе» (РВ I, 135[4]; X, 97[5]), её название, кроме Вед, являясь для ригведийских ариев важнейшим, нередко встречается в брахманах, упанишадах и итихасах. Но корни культа ашваттхи уходят ещё к Индской цивилизации, на печатях которой изображены её листья и она сама как Мировое древо[6].
Ашваттха является наиболее частым образом мирового дерева в Индии. Это представление отмечается уже в «Атхарва-веде» (АВ II, 7, 3) и особенно в упанишадах, где определённые части ашваттхи были соотнесены с разными частями макрокосма, причём священное дерево изображается перевёрнутым («Катха-упанишада», «Майтраяния-упанишада»). Само дерево считалось местом пребывания богов, они восседают на нём на третьем небе[7]. Ашваттху призывали в помощь в различных заговорах, направленных на уничтожение или ослабление врагов[8]. Святой, когда сидит под ашваттхой, может предсказывать и понимать язык птиц.
Также ашваттху использовали и в ритуальной практике. Из неё делали сосуды для сомы[9], одну из двух дощечек при добывании священного огня трением, ветви использовались при сооружении алтаря в «Матсья-пуране». Символом ашваттхи в ведийском ритуале служила юпа (жертвенный столб).[6] Известен ритуал, по которому царю подносятся последовательно четыре чаши, сделанные из четырёх священных деревьев, причём за каждую чашу отвечает представитель одной из 4 варн древнеиндийского общества. Чаша из ашваттхи, например, подносилась вайшьей, из удумбары кшатрием и т. д.
«Махабхарата» также сообщает, что с помощью ашваттхи и удумбары решалась проблема бесплодия. Так мужчина должен был обнять удумбару, а его жена — ашваттху[10]. При этом считалось, что эти деревья также соотнесены с варнами, как и в царском ритуале. Так, ашваттха обнималась для рождения идеального кшатрия, а удумбара — идеального брахмана[11].
Исследователи мифологии восстанавливают два архаичных мотива, связанных с ашваттхой. Первый — человек на дереве, причём они оба символизируют вселенную. Второй мотив, связанный с ашваттхой, это конь у мирового дерева. Считается, что первый отображает ритуальную практику человеческих жертвоприношений у дерева, второй — жертвоприношений коня[12]. В ранней мистической философии человек на ашваттхе и его желание получить плод с её вершины выступали символами религиозного познания.
Именно под эти деревом на Будду снизошло просветление.
Напишите отзыв о статье "Ашваттха"
Примечания
- ↑ Ригведа. Мандалы I—IV / Подг. изд. Т. Я. Елизаренкова.. — М.: Наука, 1999. — С. 444.
- ↑ Иванов В. В. Опыт истолкования древнеиндийских ритуальных и мифологических терминов, образованных от asva «конь» // Проблемы истории языков и культуры народов Индии / Отв. ред. Г. А. Зограф, В. Н. Топоров. — М.: Наука, 1974. — С. 75, 129.
- ↑ Индуизм. Джайнизм. Сикхизм / Под общ.ред. М. Ф. Альбедиль и А. М. Дубянского. — М.: Республика, 1996. — С. 71. — 576 с. — ISBN 5-250-02557-9.
- ↑ Ригведа. Мандалы I—IV / Подг. изд. Т. Я. Елизаренкова.. — М.: Наука, 1999. — С. 171—172.
- ↑ Ригведа. Мандалы IX—X / Подг. изд. Т. Я. Елизаренкова.. — М.: Наука, 1999. — С. 248—250.
- ↑ 1 2 Индуизм. Джайнизм. Сикхизм / Под общ.ред. М. Ф. Альбедиль и А. М. Дубянского. — М.: Республика, 1996. — С. 71. — ISBN 5-250-02557-9.
- ↑ Keith A. B., Macdonell A. A. Vedic Index of Names and Subjects. — London: John Murray, 1912. — Vol. I. — P. 43.
- ↑ Атхарваведа: Избранное / Пер., коммент. и вступит. статья Т. Я. Елизаренковой. — М.: Наука, 1989. — С. 131—132. — 406 с. — ISBN 5-02-016661-8.
- ↑ Ригведа. Мандалы I—IV / Подг. изд. Т. Я. Елизаренкова.. — М.: Наука, 1999. — С. 628.
- ↑ Махабхарата. Книга третья. Лесная (Араньякапарва) / Пер. с санскр., предисловие и коммент. Я. В. Василькова и С. Л. Невелевой. — М.: Наука, 1987. — С. 248. — 799 с.
- ↑ Махабхарата. Книга третья. Лесная (Араньякапарва) / Пер. с санскр., предисловие и коммент. Я. В. Василькова и С. Л. Невелевой.. — М.: Наука, 1987. — С. 661. — 799 с.
- ↑ Мифы народов мира / Ред. С. А. Токарев. — М.: Советская энциклопедия, 1991. — Т. 1. — С. 144.
Отрывок, характеризующий Ашваттха
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
