Аш-Шааби, Фейсал Абд аль-Латиф

Фейсал Абд аль-Латиф аш-Шааби араб. فيصل عبد الطيف الشعبي ‎;<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Премьер-министр Народной Республики Южного Йемена
6 апреля 1969 — 22 июня 1969
Предшественник:	Пост учреждён
Преемник:	Мухаммед Али Хейтам
Министр иностранных дел Народной Республики Южного Йемена
1969 — 22 июня 1969
Предшественник:	Сейф Ахмед ад-Далиа
Преемник:	Али Салем аль-Бейд
Вероисповедание:	Ислам
Рождение:	1935(1935) деревня Шааб султаната Лахжд, Британский протекторат Аден
Смерть:	2.4.1970 (ок. 35) Аден, Народная Республика Южного Йемена
Отец:	Абдул Латиф
Партия:	Национальный фронт Южного Йемена
Образование:	Университет Айн-Шамс (Каир, Египет)
Профессия:	экономист, военный

Фейсал Абд аль-Латиф аш-Шааби (араб. فيصل عبد الطيف الشعبي ‎, (англ.  Faysal Abd al-Latif al-Shaabi; 1935 год, деревня Шааб султаната Лахжд, Британский протекторат Аден — 2 апреля 1970, Аден, Народная Республика Южного Йемена) — йеменский политический и военный деятель, первый премьер-министр Народной Республики Южного Йемена в 1969 году. Родившийся британской колонии в семье шейха, казнённого за выступление против властей, он получил хорошее образование и стал одним из организаторов вооружённой борьбы за независимость Южного Йемена. После получения страной независимости он, как один из лидеров Национального фронта, занял пост министра экономики, а затем был назначен премьер-министром Народной Республики Южного Йемена. Но вскоре, в результате конфликта в руководстве фронта и прихода к власти его левого крыла Фейсал Абд аль-Латиф был смещён со всех постов, арестован и расстрелян в апреле 1970 года.

Биография

Фейсал Абд аль-Латиф аш-Шааби родился в 1935 году в деревне Шааб (شعب) района Тор аль-Баха (طور الباحة-) провинции Сабиха (الصبيحة) султаната Лахжд в семье шейха Абд аль-Латифа аш-Шааби.

Детство и юность. В плену политики

Его дед Абд аль-Кави Насер получил образование в Турции, а отец одним из первых в протекторате Аден окончил среднюю школу. Но шейх Абд аль-Латиф использовал своё образование и влияние, пытаясь объединить племена Сабиха, что вызвало репрессии со стороны султана Лахджа и британских колониальных властей. Шейх был обвинён в заговоре против султана и казнён в Гуте, а его три сына и дочь остались сиротами. Фейсал был взят на воспитание своим дядей, шейхом Мухаммедом Абд аль-Кави, который пользовался огромным уважением и больше был известен в Лахдже как Мухаммад Рашад. Он устроил сына казнённого политического преступника в привилегированную начальную школу «Iron Mountain», в которой учись дети высокопоставленных лиц колониальной администрации и арабских султанов. После её окончания Фейсал Абд аль-Латиф продолжил образование и был направлен в среднюю школу «Аль-Махснейя аль-Абдалийя» (араб. المحسنية العبدلية‎), находившуюся в ведении образовательной миссии Египта. Это во многом определило его жизненный путь. Поскольку во время учёбы Фейсал проявил хорошие способности, было принято решение отправить его для дальнейшего обучения в Каир. Там Фейсал Абд аль-Латиф поступил в университет «Айн-Шамс» на факультет экономики и коммерции.

Идеи арабского национализма. Из аудитории в подполье

Именно в Каире начали складываться политические воззрения Фейсала, который проникся духом египетской Июльской революции и идеями арабского единства. Уже в 1956 году вернувшийся на каникулы студент основал в Адене политическую ячейку, в которую привлёк и своего родственника Кахтана аш-Шааби. Кахтан, женатый на сестре Фейсала, был на 15 лет его старше и занимал высокий пост в султанате, но всё же попал под влияние юноши, которому исполнился только 21 год.

Осенью того же года во время Суэцкого кризиса вернувшийся в Каир Фейсал Абд аль-Латиф проявил желание воевать с англо-французскими десантами и добровольцем вступил в студенческие бригады. Молодой студент примкнул к полулегальному Движению арабских националистов, созданному в Бейруте в начале 1950-х годов палестинскими студентами. С недавних пор оно поддерживало курс египетского президента Гамаля Абдель Насера, но, постепенно склоняясь к арабскому социализму, выступало против марксизма, который считало несовместимым с арабскими реалиями. По решению руководителей ДАН Фейсал поехал в Дамаск, где прошёл обучение на специальных курсах, и ему была поставлена задача использовать свои ежегодные каникулы, чтобы создать в Южном Йемене филиал движения.

Усилия 24-летнего студента увенчались успехом и летом 1959 года в Адене были организованы ячейки Движения арабских националистов. Фейсал и его друзья Султан Ахмед Омар, Абд аль-Хафиз Каид, Сейф аль-Далиа, Таха Ахмед Макбаль и Али Ахмед Насер аль-Салями начали агитацию в двух созданных англичанами педагогических колледжах и вскоре молодые учителя начали создавать ячейки ДАН по всей территории протектората, даже в самых глухих его районах. Сеть ячеек быстро росла, так как колониальные и местные власти не видели ничего подозрительного в общении учителей с учениками. Когда в феврале 1959 года Великобритания объединила шесть аденских султанатов в Федерацию Южной Аравии, южнойеменский филиал ДАН резко выступил против такой альтернативы независимости. Фейсал убедил Катана аш-Шааби, что националистическая Ассоциация сынов Юга, в которой тот состоял, уклонилась от прежних принципов и национальных целей и теперь вместо единого арабского йеменского государства поддерживает сепаратистский конгломерат султанатов. В октябре 1959 года они уже вместе от имени Движения арабских националистов издали брошюру «Союз эмиратов как имитация арабского единства» (араб. إتحاد الإمارات المزيف مؤامرة على الوحدة العربية‎), которая считается «первым звонком» к началу вооружённой борьбы за освобождение Юга.

В начале 1960-х Фейсал Абд аль-Латиф отвечал за деятельность всего южнойеменского филиала Движения. Он продолжал ориентироваться на общеарабское руководство ДАН в Бейруте, которое считало несвоевременным начало одностороннего вооружённого движения в Адене и предлагало прийти к союзу с другими оппозиционными арабским силам. В это время Фейсал Абд аль-Латиф закончил обучение в Каире, получил степень бакалавра и вернулся на родину. Он устроился на работу в министерство торговли Адена, в котором проработал пять месяцев, но затем, когда политическая ситуация изменилась, перешёл на нелегальное положение для организации подготовки к вооружённой борьбе за независимость.

Партизанский лидер

В январе 1962 года бывшие непримиримые соперники — отделения Движения арабских националистов и Партии арабского социалистического возрождения — совместно с Конгрессом рабочих профсоюзов Адена выступили с инициативой создания единого Национального фронта. Через год, в июле 1963 года, ДАН взяло на себя создание Национального фронта освобождения оккупированного Юга Йемена, в который вошли 7 оппозиционных организаций, а в августе того же года было сформировано руководство новой организации, в которое вошёл и Фейсал Абд аль-Латиф. Фронт ставил своими целями освобождение Южного Йемена, объединение с Египтом в одно государство и достижение арабского единства.

Вооружённая борьба в Южном Йемене началась 14 октября 1963 года со спонтанного восстания племён в районе Радфан . Фейсал, который продолжал также отвечать за работу йеменского отделения Движения арабских националистов, следующие два года провёл в повстанческих отрядах Национального фронта. Только в середине 1965 года по поручению его лидеров он выехал в Таиз (Йеменская Арабская Республика) для работы в Генеральном руководстве НФООЮЙ. Тем временем политическая ситуация вновь изменилась. Создание в мае 1965 года контролируемой Северный Йеменом Организации освобождения оккупированного Юга Йемена привело к тому, что теперь большая часть финансовых потоков из Лиги арабских государств, Египта и Саны пошла к этой организации. В июле 1965 года Фейсал Абд аль-Латиф заявил, что «до настоящего времена Фронт был полностью зависим от финансовой поддержки ОАР» и теперь приходится искать новые источники финансирования. Этот кризис уже к концу года привёл к падению активности партизанских формирований в Адене . Ситуацию осложнило и то, что британским властям удалось раскрыть подпольную сеть фронта, координировавшую вооружённые отряды, и арестовать около 45 кадровых руководителей. Теперь Фейсал Абд аль-Латиф вынужден был покинуть Таиз и вернуться на Юг, чтобы восстановить общее командование повстанческими силами.

На два фронта

Тем временем раскол в освободительном движении принимал новые формы. При активном участии и под давлением Египта 13 января 1966 года Национальный фронт и Организация освобождения были объединены во Фронт освобождения оккупированного Юга Йемен (ФЛОСИ) . Это соглашение не было признано основными руководителями Национального фронта и уже на следующий день, 14 января генеральный секретарь НФ Кахтан аш-Шааби заявил, что фронт его не признаёт. Фейсал Абд аль-Латиф также решительно выступил против соглашения 13 января, поддержавшие его командиры партизанских частей открыто призывали к выходу из новой организации, а после попытки отнять у них тяжелое вооружение отношение к ФЛОСИ стало открыто враждебным.

В феврале 1966 году Фейсал вместе с Али Салемом, Мохаммедом Ахмедом аль-Бейши и Мухаммедом Саидом Масобейном прибыл в Таиз для того, чтобы встретиться с руководителями Северного Йемена и местных профсоюзов и повлиять на события. Вскоре он присоединился к делегации Кахтана аш-Шааби, которая 30 января отправилась в Каир чтобы проинформировать о своей позиции президента Насера. Однако главный союзник повёл себя не по-дружески: Генеральный секретарь НФООЮЙ Кахтан аш-Шааби и Фейсал Абд аль-Латиф, один из военных лидеров фронта, были фактически арестованы египетскими властями. Фейсал провёл под арестом в Каире 9 месяцев, но в октябре после посредничества Движения арабских националистов ему удалось выехать для лечения и встречи с семьёй в Бейрут. Там он отплатил союзникам тем же нарушением обещаний и исчез. Вскоре Фейсал оказался в эфиопской Асмэре, а оттуда 21 ноября прибыл в Таиз, откуда его путь лежал в безвестную северойеменскую деревню Хамр. Именно там 29 ноября 1966 года открылся III съезд Национального фронта освобождения оккупированного Юга Йемена на котором Фейсалу предстояло председательствовать.

Съезд 40 голосами против 14 проголосовал за выход Национального фронта из ФЛОСИ и 12 декабря 1966 года это решение было реализовано. Фейсал стал одним из главных организаторов захвата 20 июня 1967 года аденского района Кратер, который восставшие части армии Федерации Южной Аравии удерживали 15 дней. Но этот успех был достигнут на фоне открытого военного противостояния между двумя освободительными фронтами. 26 августа 1967 года Фейсал Абд аль-Латиф вместе с Мансуром Матанна Баггашем руководил операциями по свержению султана Хаушаби и поднял знамя Национального фронта над столицей султаната Эль-Мусеймиром. Но в сентябре члены Фронта освобождения оккупированного Юга Йемена (ФЛОСИ) убили одного из партизанских лидеров НФ Абдель Наби Мардама и в ответ на это силы Национального фронта задержали четырёх членов ФЛОСИ. Эта акция также не осталась без ответа и во время возвращения на базу Фейсал Абд аль-Латиф аш-Шааби и Ахмед аль-Бейши были захвачены отрядом ФЛОСИ Мухаммеда Хайдара аль-Мараби и переправлены в Таиз. Оттуда они были депортированы египетской разведкой в Каир. Между силами фронтов начались бои в аденском пригороде Шейх-Османе, а в ноябре военное противостояние вновь вылилось в военные действия.

Фейсал Абд аль-Латиф был освобождён после того, как на переговорах в Каире между фронтами была достигнута договорённость о прекращении огня и обмене арестованными и заложниками. Он вошёл в состав южнойеменской делегации которая 22 ноября 1967 года начала в Женеве переговоры об условиях предоставления стране независимости. 29 ноября, после достижения соглашения с Великобританией, члены делегации на специально зафрахтованном самолёте вылетели в Аден через Бейрут и Асмэру и вечером следующего дня в Адене была провозглашена независимая Народная Республика Южного Йемена.

Короткая карьера. Премьер-министр на два месяца

В первом национальном правительстве Южного Йемена, Фейсал Абд аль-Латиф аш-Шааби, последние семь лет занимавшийся в основном военными вопросами, занял вполне мирный пост министра экономки, торговли и планирования. Он сделал ставку на развитие национального капитала, на привлечение иностранных инвестиций и средств зарубежной йеменской диаспоры. Абд аль-Латиф предлагал опираться на развитие основных отраслей экономики — сельского хозяйства и рыболовства, с использованием доходов от продажи нефти и полезных ископаемых. При этом он настаивал на планировании и координации экономических мероприятий, создании единой нормативно-правовой базы. Такая позиция привела к конфликту с марксистами из левого крыла Фронта, идеи которых Фейсал называл детскими, разрушительными и не имеющими ничего общего с реальностью. Этот конфликт и раскол в Национальном фронте привёл к тому, что Фейсал Абд аль-Латиф подал в отставку с поста министра. Отставка не была принята, и проблему удалось решить только тогда, когда пост министра экономки, торговли и планирования занял Абдель Малик Исмаил, а Фейсалу было предложено сосредоточиться на работе в Генеральном руководстве Фронта. В начале 1969 года он был назначен министром иностранных дел. В этот период Фейсал Абд аль-Латиф издал ряд брошюр, посвященных истории борьбы за освобождение.

Уступки левому крылу, которое усиливало своё влияние, продолжались. Президент НРЮЙ Кахтан аш-Шааби посетил Советский Союз в январе-феврале 1969 года, а в апреле произошло разделение постов президента и главы правительства. 6 апреля 1969 года на вновь учреждённый пост премьер-министра был назначен Фейсал Абд аль-Латиф аш-Шааби . В политических вопросах он оставался сторонником «управляемой революции», национального единства, привлечения к управлению страной и к общественной деятельности всех слоёв населения, независимо от классовой принадлежности и политических взглядов, включая и женщин. Фейсал считал, что политические разногласия должны разрешаться в ходе диалогов, а не становится причиной антиправительственных заговоров. Он выдвинул пять принципов построения независимого Йемена: единство, стратегия национализма и арабское единство, создание единой политической организации, создание эффективной национальной армии, чёткое определения целей и задач на будущее и политические реформы. Но левое крыло Фронта не удовлетворилось уступками Кахтана аш-Шааби и назначением на пост премьера родственника президента. Ожесточённые споры продолжались: левые называли правых «отсталыми», правые открыто обвиняли левых в попытках «насадить коммунистические идеи».

Новая революция

В мае 1969 года во время визита Кахтана в Корейскую Народно-Демократическую Республику занял пост вице-президента, исполняющего обязанности президента, что усилило его позиции. Это раздражало левое крыло, которое по-прежнему требовало исполнения решений IV съезда Национального фронта в Зангибаре (март 1968 года), которые предписывали использовать «опыт мировых социалистических режимов».

Равновесие между марксистами и националистами нарушает то, что министр внутренних дел Мухаммед Али Хейтам оказывается на стороне левых. Президент Кахтан аш-Шааби возвращается из поездки в Сирию и без консультаций смещает Хейтама с поста. Генеральное руководство фронта собирается на чрезвычайную сессию, осуждает решение президента и переходит под контроль левых. Баасисты, традиционные враги Фейсала, Народно-демократический союз и другие организации выступают против правых. Конфликт заканчивается катастрофой и для президента Кахтана аш-Шааби и для премьер-министра Фейсала аш-Шааби: 22 июня 1969 года их смещают с постов и отправляют под домашний арест.

Карьера Фейсала Абд аль-Латифа в независимом Южном Йемене, за освобождение которого он боролся около десяти лет, завершается быстро и трагически. На посту премьер-министра его сменяет Мухаммед Али Хейтам, на посту министра иностранных дел — будущий лидер страны Али Салем аль-Бейд.

Расплата за победу

В конце ноября 1969 года сессия Генерального руководства Национального фронта исключила из организации бывших лидеров правого крыла — смещённого президента Кахтана аш-Шааби, снятого с поста премьер-министра Фейсала Абд аль-Латифа аш-Шааби и ещё 19 человек. Они оставались под домашним арестом, и дальнейшая судьба свергнутых лидеров страны была неопределённой. Президент Египта Гамаль Абдель Насер, продержавший Фейсала в плену почти год, теперь предлагал новым властям освободить его и обещал тому политическое убежище в Каире. Обеспокоенные судьбой бывшего партизанского командира председатель Революционного совета Алжира полковник Хуари Бумедьен и эмир Кувейта Сабах ас-Салем аль-Мубарак ас-Сабах также пытались добиться его освобождения. Ни Насера, ни других арабских лидеров в Адене услышать не захотели. 28 марта 1970 года Фейсала Абд аль-Латифа перевели из под домашнего ареста в аденскую тюрьму «Аль-Фатах аль-Рахиб» (الفتح الرهيب), а его имущество было конфисковано. В соседнюю с ним камеру № 4 был помещён Кахтан аш-Шааби. В течение шести дней Фейсал подвергался жестоким пыткам, пока руководство Южного Йемена не решило его судьбу.

Фейсал Абд аль-Латиф аш-Шааби был расстрелян ночью на 2 апреля 1970 года в Адене в камере № 5 тюрьмы «Аль-Фатах аль-Рахиб». Очевидцы утверждали, что солдаты выпустили в его тело четыре автоматных магазина. Место его захоронения неизвестно до сих пор. Дочь Фейсала, известная йеменская правозащитница Алия Фейсал Латиф аш-Шааби требовала у властей найти могилу отца. В мае 2013 года начальник политической полиции Йемена генерал-майор Галеб Камиш пригласил её к себе в кабинет и в присутствии своего заместителя Али Мансура Рашида дал просмотреть дело отца, но Алия не нашла в нём никакой информации о казни и захоронении Фейсала.

О лидере национально-освободительной борьбы и первом премьер-министре Южного Йемена не вспоминали даже после объединения двух стран в 1990 году. Только в 1998 году президент Али Абдалла Салех заявил в своей речи в Адене, что Кахтан аш-Шааби и Фейсал Абд аль-Латиф аш-Шааби заслуживают пересмотра отношения к ним и признания их выдающихся заслуг в деле освобождения Юга. В 2011 году во время революции, приведшей к отставке самого Салеха, студенты университета Саны провозгласили Фейсала одним из вождей Октябрьской революции 1963 года. В современном Йемене он почитается, как мученик (шахид), национальный герой и борец за независимость страны.

Семья

Сестра Фейсала была замужем за Кахтаном аш-Шааби и умерла в Сане в 1998 году. Его брат Абдул Кави аш-Шааби провел в тюрьме 10 лет и, выйдя на свободу, женился на вдове Фейсала. В 1982 году Али Насер Мухаммед отказал семье в пособии, однако министр обороны Али Ахмед Антар продолжал покровительствовать семье казнённого, в которой остались сиротами дочь Фейсала и трое его сыновей. Дочь Алия Фейсал Латиф аш-Шааби (род.28 мая 1969) в 1988 году получила стипендию в Германии, но мать не отпустила её в Европу. Алия окончила Университет Саны, получив специальность психолога, стала бакалавром, а затем магистром, получила известность как правозащитница. Двое старших сыновей Фейсала работают в свободной зоне Адена, младший сын там же, на нефтеперерабатывающем заводе.

Литература

• Герасимов О. Г. Йеменская революция 1962-1975 гг. Проблемы и суждения. — М.: Наука, 1979. — 226]] с. — 1900 экз.
• Фатис В. Народная Республика Южного Йемена // Ежегодник Большой советской энциклопедии. — М.: Советская энциклопедия, 1970. — С. 319-320.
• Фейсал аш-Шааби (Люди и события) // Новое время. — 1969. — № 19. — С. 15.

Ссылки

• [www.yemenat.net/news30193.html علياء فيصل عبداللطيف الشعبي: الدكتور ياسين ضوء في أخر النفق المظلم..؟] (арабский). لموقع يمنات (16.01.2013). Проверено 27 февраля 2014.

Отрывок, характеризующий Аш-Шааби, Фейсал Абд аль-Латиф

Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.


17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
В ту минуту, когда Ростов и Ильин проскакали по дороге, княжна Марья, несмотря на отговариванье Алпатыча, няни и девушек, велела закладывать и хотела ехать; но, увидав проскакавших кавалеристов, их приняли за французов, кучера разбежались, и в доме поднялся плач женщин.
– Батюшка! отец родной! бог тебя послал, – говорили умиленные голоса, в то время как Ростов проходил через переднюю.
Княжна Марья, потерянная и бессильная, сидела в зале, в то время как к ней ввели Ростова. Она не понимала, кто он, и зачем он, и что с нею будет. Увидав его русское лицо и по входу его и первым сказанным словам признав его за человека своего круга, она взглянула на него своим глубоким и лучистым взглядом и начала говорить обрывавшимся и дрожавшим от волнения голосом. Ростову тотчас же представилось что то романическое в этой встрече. «Беззащитная, убитая горем девушка, одна, оставленная на произвол грубых, бунтующих мужиков! И какая то странная судьба натолкнула меня сюда! – думал Ростов, слушяя ее и глядя на нее. – И какая кротость, благородство в ее чертах и в выражении! – думал он, слушая ее робкий рассказ.
Когда она заговорила о том, что все это случилось на другой день после похорон отца, ее голос задрожал. Она отвернулась и потом, как бы боясь, чтобы Ростов не принял ее слова за желание разжалобить его, вопросительно испуганно взглянула на него. У Ростова слезы стояли в глазах. Княжна Марья заметила это и благодарно посмотрела на Ростова тем своим лучистым взглядом, который заставлял забывать некрасивость ее лица.
– Не могу выразить, княжна, как я счастлив тем, что я случайно заехал сюда и буду в состоянии показать вам свою готовность, – сказал Ростов, вставая. – Извольте ехать, и я отвечаю вам своей честью, что ни один человек не посмеет сделать вам неприятность, ежели вы мне только позволите конвоировать вас, – и, почтительно поклонившись, как кланяются дамам царской крови, он направился к двери.
Почтительностью своего тона Ростов как будто показывал, что, несмотря на то, что он за счастье бы счел свое знакомство с нею, он не хотел пользоваться случаем ее несчастия для сближения с нею.
Княжна Марья поняла и оценила этот тон.
– Я очень, очень благодарна вам, – сказала ему княжна по французски, – но надеюсь, что все это было только недоразуменье и что никто не виноват в том. – Княжна вдруг заплакала. – Извините меня, – сказала она.
Ростов, нахмурившись, еще раз низко поклонился и вышел из комнаты.


– Ну что, мила? Нет, брат, розовая моя прелесть, и Дуняшей зовут… – Но, взглянув на лицо Ростова, Ильин замолк. Он видел, что его герой и командир находился совсем в другом строе мыслей.
Ростов злобно оглянулся на Ильина и, не отвечая ему, быстрыми шагами направился к деревне.
– Я им покажу, я им задам, разбойникам! – говорил он про себя.
Алпатыч плывущим шагом, чтобы только не бежать, рысью едва догнал Ростова.
– Какое решение изволили принять? – сказал он, догнав его.
Ростов остановился и, сжав кулаки, вдруг грозно подвинулся на Алпатыча.
– Решенье? Какое решенье? Старый хрыч! – крикнул он на него. – Ты чего смотрел? А? Мужики бунтуют, а ты не умеешь справиться? Ты сам изменник. Знаю я вас, шкуру спущу со всех… – И, как будто боясь растратить понапрасну запас своей горячности, он оставил Алпатыча и быстро пошел вперед. Алпатыч, подавив чувство оскорбления, плывущим шагом поспевал за Ростовым и продолжал сообщать ему свои соображения. Он говорил, что мужики находились в закоснелости, что в настоящую минуту было неблагоразумно противуборствовать им, не имея военной команды, что не лучше ли бы было послать прежде за командой.
– Я им дам воинскую команду… Я их попротивоборствую, – бессмысленно приговаривал Николай, задыхаясь от неразумной животной злобы и потребности излить эту злобу. Не соображая того, что будет делать, бессознательно, быстрым, решительным шагом он подвигался к толпе. И чем ближе он подвигался к ней, тем больше чувствовал Алпатыч, что неблагоразумный поступок его может произвести хорошие результаты. То же чувствовали и мужики толпы, глядя на его быструю и твердую походку и решительное, нахмуренное лицо.
После того как гусары въехали в деревню и Ростов прошел к княжне, в толпе произошло замешательство и раздор. Некоторые мужики стали говорить, что эти приехавшие были русские и как бы они не обиделись тем, что не выпускают барышню. Дрон был того же мнения; но как только он выразил его, так Карп и другие мужики напали на бывшего старосту.
– Ты мир то поедом ел сколько годов? – кричал на него Карп. – Тебе все одно! Ты кубышку выроешь, увезешь, тебе что, разори наши дома али нет?
– Сказано, порядок чтоб был, не езди никто из домов, чтобы ни синь пороха не вывозить, – вот она и вся! – кричал другой.
– Очередь на твоего сына была, а ты небось гладуха своего пожалел, – вдруг быстро заговорил маленький старичок, нападая на Дрона, – а моего Ваньку забрил. Эх, умирать будем!
– То то умирать будем!
– Я от миру не отказчик, – говорил Дрон.
– То то не отказчик, брюхо отрастил!..
Два длинные мужика говорили свое. Как только Ростов, сопутствуемый Ильиным, Лаврушкой и Алпатычем, подошел к толпе, Карп, заложив пальцы за кушак, слегка улыбаясь, вышел вперед. Дрон, напротив, зашел в задние ряды, и толпа сдвинулась плотнее.
– Эй! кто у вас староста тут? – крикнул Ростов, быстрым шагом подойдя к толпе.
– Староста то? На что вам?.. – спросил Карп. Но не успел он договорить, как шапка слетела с него и голова мотнулась набок от сильного удара.
– Шапки долой, изменники! – крикнул полнокровный голос Ростова. – Где староста? – неистовым голосом кричал он.
– Старосту, старосту кличет… Дрон Захарыч, вас, – послышались кое где торопливо покорные голоса, и шапки стали сниматься с голов.
– Нам бунтовать нельзя, мы порядки блюдем, – проговорил Карп, и несколько голосов сзади в то же мгновенье заговорили вдруг:
– Как старички пороптали, много вас начальства…
– Разговаривать?.. Бунт!.. Разбойники! Изменники! – бессмысленно, не своим голосом завопил Ростов, хватая за юрот Карпа. – Вяжи его, вяжи! – кричал он, хотя некому было вязать его, кроме Лаврушки и Алпатыча.
Лаврушка, однако, подбежал к Карпу и схватил его сзади за руки.
– Прикажете наших из под горы кликнуть? – крикнул он.
Алпатыч обратился к мужикам, вызывая двоих по именам, чтобы вязать Карпа. Мужики покорно вышли из толпы и стали распоясываться.
– Староста где? – кричал Ростов.
Дрон, с нахмуренным и бледным лицом, вышел из толпы.
– Ты староста? Вязать, Лаврушка! – кричал Ростов, как будто и это приказание не могло встретить препятствий. И действительно, еще два мужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушан и подал им.
– А вы все слушайте меня, – Ростов обратился к мужикам: – Сейчас марш по домам, и чтобы голоса вашего я не слыхал.
– Что ж, мы никакой обиды не делали. Мы только, значит, по глупости. Только вздор наделали… Я же сказывал, что непорядки, – послышались голоса, упрекавшие друг друга.
– Вот я же вам говорил, – сказал Алпатыч, вступая в свои права. – Нехорошо, ребята!
– Глупость наша, Яков Алпатыч, – отвечали голоса, и толпа тотчас же стала расходиться и рассыпаться по деревне.
Связанных двух мужиков повели на барский двор. Два пьяные мужика шли за ними.
– Эх, посмотрю я на тебя! – говорил один из них, обращаясь к Карпу.
– Разве можно так с господами говорить? Ты думал что?
– Дурак, – подтверждал другой, – право, дурак!