Беллини, Джентиле
| Джентиле Беллини |
Джентиле Беллини (итал. Gentile Bellini, около 1429, Венеция — 23 февраля 1507, там же) — итальянский художник и скульптор. Сын Якопо Беллини, старший брат Джованни Беллини, зять Андреа Мантенья. Являясь известным и влиятельным живописцем, он, по мнению специалистов Лондонской Национальной Галереи, талантом заметно уступал своему младшему брату Джованни Беллини[1].
Содержание
Биография
Беллини Джентиле родился около 1429 года в Венеции. Сведений о юности и ранних этапах творчества художника не сохранилось. В 1460 году вместе с отцом и братом создаёт запрестольный образ в Базилике Святого Антония в Падуе. В 1466 году закончил роспись Скуолы Сан-Марко, начатую, но не завершённую его отцом. Первая известная его самостоятельная работа — роспись створок органа собора Сан-Марко — датирована 1465 годом. В 1469 ему дарован титул графа-палатина[2]. В 1474 году он приступил к созданию больших монументальных полотен для украшения Дворца дожей, которые, однако, были уничтожены пожаром 20 декабря 1577 года[3]. В 1479 году был послан Фридрихом III в Стамбул к Султану Мехмеду II, который просил ранее у германского короля хорошего портретиста. Пробыв там два года в качестве как живописца, так и военного советника, Беллине Джентиле создал серию картин, в которых попробовал соединить эстетику итальянского Ренессанса с традициями восточного искусства (наивный декоративизм, плоскостность, фронтальность)[4]. Ярким примером служит портрет султана Османской империи Мехмеда II Фатиха. После возвращения на родину художник продолжил создание жанрово-исторических полотен с видами Венеции, в том числе и в соавторстве с другими мастерами католического братства св. Иоанна Евангелиста.
Анализ творчества и художественное влияние
Историк искусств Александр Бенуа считает, что одной из главных особенностей творчества Беллини и двух его учеников-последователей Витторе Карпаччо и Джованни Мансуети является отсутствие «стилистических забот». Они в первую очередь — летописцы и иллюстраторы эпохи. Не только и не столько художественными достоинствами ценны их работы, но и вдумчивым и взвешенным отношением к окружающей жизни и быту[2].
|
В первых своих работах Джентиле еще падуец. Массивные фигуры стоят в аркадах или истощенные анахореты молятся среди каменной пустыни. Но затем в этюдах, привезенных им из Турции, он становится бесхитростным копировщиком действительности. <…> Это сухой и черствый реалист, скорее даже «протоколист». Его мало заботят и красочные эффекты, но зато с величайшим усердием отмечает он всевозможные чины, участвующие в процессиях, и с ремесленной выдержкой списывает с сановников и прелатов один (вечно профильный) портрет за другим. При этом никакой психологии, никакой эмоции. Александр Бенуа[2] | 
|
Бенуа, размышляя о последователях школы Джованни Беллини, называет в первую очередь итальянцев Каналетто (Антонио Каналя) и его племянника Бернардо Беллотто. При этом картины мастера XV века кажутся ему «юношескими» работами этих художников из века XVIII-го. В использовании красок и освещения у Беллини чувствуется определённая робость. Например, на его картинах всегда отсутствует солнце, что можно объяснить простым неумением живописца передавать его сияние. Потребовалось более полутора веков, чтобы сформировались манеры и традиции создания городских пейзажей, чтобы подобные картины обрели лёгкость, осветились солнечными лучами или покрылись тьмой грозовых туч[2].
Современный турецкий писатель Орхан Памук в книге «Другие цвета» приводит историю двух работ Беллини «стамбульского» периода. Первая — портрет маслом султана Мехмеда II Фатиха «Завоевателя»[5]. По утверждению автора в Турции этот портрет известен каждому, так как присутствует в учебниках истории, публикуется в периодических изданиях и календарях, на монетах и в глянцевых журналах. Он стал таким же собирательным образом османского падишаха, восточного правителя, как известная фотография Че Гевары — символом революционера. Культ этого портрета сложился по ряду оснований. Во первых, в исламе издавна существовал запрет на изображение человека, и турецкие художники того периода в принципе не могли нарисовать ничего подобного. Во-вторых, предпринятая живописцем попытка создать произведение как на основе европейских взглядов эпохи Возрождения, так и с использованием традиций османско-иранской миниатюры, вызвала к жизни творческий шедевр. Старший сын Мехмеда II, отравивший его и занявший престол, распорядился продать портрет отца на простом рынке. Этот жест Орхан Памук склонен расценивать как символический отказ его страны от художественных достижений Ренессанса, как упущенную возможность развить национальную живописную традицию портрета. Вторая работа — рисунок чернилами и гуашью, на которой изображён юный писарь (согласно Памуку — художник или каллиграф) перед чистым листом бумаги. Некоторые источники утверждают, что позировавший — султан Джем, который в борьбе за власть много лет подвергался преследованиям со стороны своего брата Баязида II. Рисунок был вывезен из страны, вероятно, в качестве дипломатического подарка династии Сефевидов в Тебриз. За много лет странствий по коллекциям правителей востока картина была многократно скопирована местными художниками. В анализе рисунка, проведённом искусствоведами Музея Изабеллы Стюарт Гарднер (Бостон) — нынешнего владельца произведения, он, вероятно, мог быть создан и использован как наглядное пособие для обучения художников Турции, образец для подражания в рисовании портретов, ранее запрещённых по религиозным соображениям[6]. Например, [www.asia.si.edu/exhibitions/online/islamic/artsofbook1b.htm одна из многих известных копий] хранится в Freer Gallery of Art (Вашингтон).
Напишите отзыв о статье "Беллини, Джентиле"
Примечания
- ↑ [www.nationalgallery.org.uk/artists/gentile-bellini Сайт Лондонской Национальной галереи] (англ.)
- ↑ 1 2 3 4 Бенуа А. Н. [www.benua-history.ru/dgentilye-belliny.html XI. Дженитлье Беллини] // История живописи в 4 томах. — Шиповник, 1912. — 1988 с.
- ↑ Jan-Christoph Rößler. [venice.jc-r.net/doges-palace/eastern-wing.html The fire in 1577 and the eastern wing of the Doge's palace] (англ.). Architecture of Venice. Проверено 12 декабря 2015.
- ↑ [renessans.jimdo.com/%D0%B4%D0%B6%D0%B5%D0%BD%D1%82%D0%B8%D0%BB%D0%B5-%D0%B1%D0%B5%D0%BB%D0%BB%D0%B8%D0%BD%D0%B8/ Джентиле Беллини] (рус.). Живопись итальянских художников эпохи Возрождения. Проверено 12 декабря 2015.
- ↑ Памук О. (перевод Аврутиной А.). [www.e-reading.club/chapter.php/1003308/107/Pamuk_Orhan_-_Drugie_cveta.html Другие цвета]. — Амфора, 2008. — 536 с. — ISBN 978-5-367-00688-9.
- ↑ [www.gardnermuseum.org/collection/browse?filter=artist:3157 Isabella Stewart Gardner Museum] (англ.)
Литература
- Беллини, венецианские живописцы // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
Ссылки
- [www.nationalgallery.org.uk/artists/gentile-bellini Беллини Джентиле] на сайте Лондонской Национальной галереи.
Отрывок, характеризующий Беллини, Джентиле
– Не может быть сомнения, ваша светлость.– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.
Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.
Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
