Бер, Маттиас

Маттиас Бер
Личная информация
Пол	мужской
Оригинальное имя	Matthias Behr
Гражданство	Германия Германия
Специализация	фехтование
Дата рождения	1 апреля 1955(1955-04-01) (69 лет)
Место рождения	Таубербишофсхайм
Рост	194 см
Вес	87 кг
Награды и медали Фехтование Олимпийские игры Золото Монреаль 1976 Командная рапира Серебро Лос-Анджелес 1984 Индивидуальная рапира Серебро Лос-Анджелес 1984 Командная рапира Серебро Сеул 1988 Командная рапира Чемпионаты мира по фехтованию Серебро Гётеборг 1973 Командная рапира Золото Буэнос-Айрес 1977 Командная рапира Бронза Мельбурн 1979 Командная рапира Бронза Клермон-Ферран 1981 Командная рапира Золото Вена 1983 Командная рапира Серебро Барселона 1985 Командная рапира Серебро София 1986 Командная рапира Серебро Лозанна 1987 Индивидуальная рапира Золото Лозанна 1987 Командная рапира Государственные награды Серебряный лавровый лист

Маттиас Бер (нем. Matthias Behr; род. 1 апреля 1955, Таубербишофсхайм, Германия) — известный немецкий фехтовальщик на рапирах, олимпийский чемпион и многократный чемпион мира.

Наибольшую известность он получил в 1982 году. 20 июля 1982 года на чемпионате мира по фехтованию в Риме во время поединка с Владимиром Смирновым из СССР у Бера сломалась рапира, обломок которой пробил маску Смирнова и через левый глаз нанёс травму мозга. Через несколько дней Владимир Смирнов скончался в больнице. Этот случай повлёк за собой изменение экипировки спортсменов в целях повышения безопасности. Также изменились и требования к прогибу клинка или нагрузки на кончик рапиры или шпаги. В Италии было возбуждено уголовное дело, но Маттиас не попал под него.

В одном из поздних (в XXI веке) интервью он отметил, что живёт с тяжелым чувством вины в непредумышленном убийстве, которое не по доброй воле совершил.

Отрывок, характеризующий Бер, Маттиас

– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.