Вайцен, Алексей Ангелович

Алексей Ангелович Вайцен
военнослужащий, последний узник концлагеря Собибор
Имя при рождении:	Алексей Ангелович Вайцен
Дата рождения:	30 мая 1922(1922-05-30)
Место рождения:	Украинская ССР, Станиславская область
Гражданство:
Дата смерти:	14 января 2015(2015-01-14) (92 года)
Место смерти:	Рязань
Награды и премии:

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Алексей Ангелович Вайцен (30 мая 1922 — 14 января 2015) — ветеран Великой Отечественной Войны, ошибочно считался последним узником концлагеря Собибор.

Биография

Ранние годы и образование

Родился в 1922 году, в деревне Григорево, Букачёвского района Станиславской области Украинской ССР (тогда Польше), в еврейской семье. Вскоре родители А.Вайцена с ним и ещё тремя детьми переехали в городок Ходоров недалеко от Львова. В Ходорове он учился в школе, хорошо играл в футбол, был признан лучшим нападающим молодёжной сборной Западной Украины.

В 1940 году закончил среднюю школу, это было уже после присоединения Западной Украины к СССР. После окончания школы работает секретарём в местной прокуратуре.

Военные годы

В феврале 1941-го призывается в Красную Армию. Был зачислен в 244 стрелковый полк 41 стрелковой дивизии. Служил на границе у города Рава-Русская.В июне 1941-года после нескольких дней отступления был ранен в бою у железнодорожной станции Христиновка и попал в плен, из которого он вскоре сбегает. Через месяц его снова берут в плен, он оказывается в Тернопольской тюрьме. Благодаря опыту работы в прокуратуре умело прикидывается вором-домушником и был послан на работы по расчистке завалов. С работ он снова легко убегает. Через три дня после побега А.Вайцен был схвачен немцами, которые определили его еврейское происхождение. Вайцен, как и многие другие евреи Западной Украины, согласно гитлеровской «операции Рейнхард» оказались в «эшелоне смерти», доставившем его концентрационный лагерь «Собибор». Лагерь смерти Собибор был организован нацистами на юго-востоке Польши, действовал с марта 1942 года по 15 октября 1943 года. За это время нацистами и их пособниками в лагере были убиты около 250 тысяч евреев.

В 1943 году, 14-го октября, вместе с группой других пленных, ему удалось сбежать в результате единственного в истории успешного восстания в лагере смерти в годы Второй мировой войны, которое возглавил советский офицер Александр Аронович Печерский. Около 400 узников лагеря вырвались на свободу. Администрация лагеря была уничтожена, охрана разбита.

По приказу Гиммлера Собибор был стёрт с лица земли. Всех узников, оставшихся в лагере уничтожили. Леса вокруг лагеря периодически простреливались пулемётным огнём с самолётов. Для уничтожения беглецов по их следам были направлены специальные команды.

Переправившись через реку Южный Буг, беглецы встретились с партизанами. Вайцен попал в партизанский отряд имени Ворошилова, а в декабре того же года в отряд имени Фрунзе в котором воевал до 25 апреля 1944-го года. С августа 1944 года воевал в рядах действующей армии в составе в 22-ой стрелковой дивизии, был командиром отделения разведки. Войну закончил весной 1945-го года в Восточной Пруссии.

После войны

Никого из его семьи в живых не осталось: родители, братья и сестры были расстреляны в Ходорове во время оккупации в 1942-м году, а младший брат Шмуль погиб во время восстания в Собиборе. После возвращения в свою часть, А. Вайцен остался в армии на сверхсрочную службу, в Пскове, а затем в Рязани, став старшиной десантной роты(1962). Службу в армии Вайцен закончил в чине капитана ВДВ в 1966 году. На его счету было 998 прыжков с парашютом.

Гражданская жизнь

На протяжении многих лет увлекался футболом. Его сын и старший внук стали десантниками, закончив Рязанское военное училище. Стал мастером по парашютному спорту, играл в футбол. После демобилизации тридцать лет работал в организации «Рязаньэнерго», на пенсию вышел в 1996-ом году.

Скончался в Рязани в возрасте 92 лет.

Суд против Ивана Демьянюка

Алексей Вайцен выступал в качестве свидетеля по делу в отношении надзирателя Собибора Ивана Демьянюка. Именно показания Вайцена стали одним из основных доказательств вины Демьянюка.

Награды

Все свои боевые награды Алексей Ангелович получил после соединения его партизанского отряда с действующей армией.

• Медаль «За отвагу»(1944),
• Орден Красной Звезды (1944),
• Орден Отечественной войны II степени(1944)
• Орден Славы III степени (1945)
• Медаль «За освобождение Варшавы» (1945)
• Медаль «Партизану Отечественной войны» I степени
• Медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне»
• Орден Отечественной войны I степени.,
• Орден «За заслуги перед Отечеством» II степени.

См. также

• 41-я стрелковая дивизия (1-го формирования)
• Побег из Собибора

Отрывок, характеризующий Вайцен, Алексей Ангелович

– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.