Ванзо, Витторио Мария
Граф Витторио Мария Ванзо[1] (итал. Vittorio Maria Vanzo; 29 апреля 1862, Падуя — 13 декабря 1945, Милан) — итальянский дирижёр и музыкальный педагог. Муж певицы Анны Крибель.
Начал учиться музыке в своём родном городе. С девятилетнего возраста выступал в Венеции как пианист-аккомпаниатор. Окончил Миланскую консерваторию (1881) по классу композиции, ученик Антонио Бадзини, Антонио Анджелери и Стефано Ронкетти-Монтевити. После этого некоторое время работал концертмейстером в школе пения Феличе Варези.
Ванзо наиболее известен как пропагандист немецкой музыки в Италии, начиная с 1883 г., когда совсем ещё юношей дирижировал «Лоэнгрином» в Парме (в оркестре играл на виолончели 16-летний Артуро Тосканини)[2]. С его именем, в частности, связаны итальянские постановки опер Рихарда Вагнера, в том числе первая итальянская «Валькирия» (1891, Турин); об этой деятельности Ванзо с восхищением отзывался Габриэле д’Аннунцио, называвший постановку «Тристана и Изольды» в Равенне высшим музыкальным впечатлением своей жизни[3]. В 1896—1897 гг. Ванзо был штатным дирижёром миланского театра Ла Скала, на сцене которого впервые поставил «Гибель богов», а также возобновил оперу Джузеппе Верди «Дон Карлос»; обе постановки, однако, считаются провалившимися[4]. После этого Ванзо в 1897—1898 гг. работал в Москве, затем в Буэнос-Айресе, потом вернулся в Италию. Помимо Вагнера, с его именем связан ряд постановок опер Джакомо Пуччини.
Изредка Ванзо продолжал выступать как пианист, исполнял сочинения Эдварда Грига и Исаака Альбениса, аккомпанировал своей жене Анне Крибель. Ему принадлежит также ряд собственных фортепианных пьес.
После 1906 г. Ванзо полностью отказался от дирижёрской деятельности, сосредоточившись, прежде всего, на педагогике и открыв в Милане вокальную школу. Среди учеников Ванзо, в частности, Ина Мария Феррарис, Рихард Шуберт, Мария Фукс. Занимались у Ванцо и русские исполнители: Лидия Липковская, Зоя Лодий, Лидия Бабич, Георгий Бакланов. Согласно воспоминаниям Липковской,
Он был перегружен желающими учиться, к нему приезжали совершенствоваться певцы из самых отдалённых стран, как Америка и Австралия. Он любил русских и русское искусство, и только благодаря этому я попала к нему в класс. <…> Маэстро Ванзо был очень строг со всеми, особенно что касается «belcanto». Не так легко мне было на его уроках, он часто свирепел, когда гамма или даже ничтожное группетто не выходило гладко, четко, он не прощал — добивался хорошего исполнения и не раз раздражённо замечал: «Надо петь по-итальянски музыку Россини, а не по-русски», и часто я уходила вся в слезах, подымая клавир с полу у порога, который был брошен им в пылу раздражения. <…> Все мои оперы (все роли) были пройдены со строгим маэстро и стоили мне горьких слёз и страданий, зато на какой бы сцене я ни была, я смело и гордо представляла мое искусство пения, не колеблясь ни на секунду в том, что я делаю так, как надо[5].
Именем Ванзо названа улица (итал. Via Vittorio Vanzo) в городке Вестенанова.
Напишите отзыв о статье "Ванзо, Витторио Мария"
Примечания
- ↑ Произношение согласно [www.treccani.it/enciclopedia/vittorio-maria-vanzo/]; в некоторых русских источниках Ванцо.
- ↑ [books.google.ru/books?id=L-5EQ-CbHcMC&pg=PA8 The Letters of Arturo Toscanini] — University of Chicago Press, 2006. — P. 8. (англ.)
- ↑ Gabriele D’Annunzio. Lettere ai Treves. — Garzanti Libri, 1999. — P.234-235. (итал.)
- ↑ [books.google.ru/books?id=L-5EQ-CbHcMC&pg=PA47 The Letters of Arturo Toscanini] — University of Chicago Press, 2006. — P. 47. (англ.)
- ↑ Р. Арабаджиу. Судьба примадонны. — Кишинёв: Литература артистикэ, 1989. — С. 41-42.
Литература
- Alceo Toni. Vittorio Maria Vanzo: la vita, le affermazioni artistiche. — Athena, 1946. — 74 p. (итал.)
Отрывок, характеризующий Ванзо, Витторио Мария
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…
Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
