Варшавский, Ойзер

Ойзер Варшавский
польск. Oser Warszawski
Место рождения:	Сохачев Варшавская губерния , Царство Польское, Российская империя
Гражданство:
Род деятельности:	прозаик
Язык произведений:	идиш

Ойзер Варшавский (1898, Сохачев Варшавской губернии — 10 октября 1944, Освенцим) — еврейский писатель, эссеист.

Биография

Польский еврей. Родился в богатой семье последователей хаскалы. Получил традиционное еврейское образование, работал учителем, затем фотографом. В 1920 поселился в Варшаве.

В 1924 поселился в Париже, где редактировал ряд еврейских изданий, печатал свои новые произведения. Войдя в круг парижской художественной богемы, написал ряд эссе об искусстве и творчестве еврейских художников, сам пробовал свои силы в живописи.

С началом Второй мировой войны О. Варшавский стал собирать материалы о преступлениях фашизма, спасаясь от преследований, жил нелегально во Франции и Италии. В сентябре 1943 вместе с семьей поселился в Риме, в мае 1944 арестован гестапо, заключён в тюрьму, а затем депортирован в лагерь смерти Освенцим, где и погиб.

Творчество

В первом реалистическом романе «Контрабандисты» (Schmuglers, 1920) изобразил польско-еврейское местечко во время немецкой оккупации во время Первой мировой войны, когда молот войны раздробил социально-экономические основы староеврейского быта, и «городок» втянулся в авантюры контрабандного промысла. Хорошо показаны — деклассирование еврейского мещанства в период войны 1914—1918 и рядом с этим пробуждение еврейских низов с их здоровым жизнеощущением, пробуждение страстей, искони заглушаемых местечковой иерархией. Роман имел большой успех, выдержал несколько изданий, был переведен на иврит и на русский язык. Критика отмечала новаторский подход прозаика к раскрытию темы, образный язык, динамичный сюжет и глубокое знание жизни.

В своем втором романе «Жатва» (Schnitzeit, 1926) Варшавский уже с определенным обличительным уклоном зарисовывает местечковые типы евреев и неевреев: русское и польское чиновничество, военный шпионаж, запуганную обывательщину и грубый произвол военного режима. Он первый пошел по пути внедрения еврейско-польского диалекта в еврейскую литературу. Кроме этих двух романов, напечатал в еврейских периодических изданиях разных стран ряд рассказов из местечкового быта — «Ин ди берг» («В горах», 1922), «Вайбериш» («По-бабьи», 1924), фрагменты из задуманного широкого художественного полотна «Шнит-цайт», («Время жатвы», отд. изд. — Вильно, 1926).

Ссылки

• [www.mahj.org/fr/3_expositions/expo_passe_detail.php?niv=4&ssniv=3&annee_date=2001&expo_id=42]  (фр.)

Отрывок, характеризующий Варшавский, Ойзер

13 го июня, в два часа ночи, государь, призвав к себе Балашева и прочтя ему свое письмо к Наполеону, приказал ему отвезти это письмо и лично передать французскому императору. Отправляя Балашева, государь вновь повторил ему слова о том, что он не помирится до тех пор, пока останется хотя один вооруженный неприятель на русской земле, и приказал непременно передать эти слова Наполеону. Государь не написал этих слов в письме, потому что он чувствовал с своим тактом, что слова эти неудобны для передачи в ту минуту, когда делается последняя попытка примирения; но он непременно приказал Балашеву передать их лично Наполеону.
Выехав в ночь с 13 го на 14 е июня, Балашев, сопутствуемый трубачом и двумя казаками, к рассвету приехал в деревню Рыконты, на французские аванпосты по сю сторону Немана. Он был остановлен французскими кавалерийскими часовыми.
Французский гусарский унтер офицер, в малиновом мундире и мохнатой шапке, крикнул на подъезжавшего Балашева, приказывая ему остановиться. Балашев не тотчас остановился, а продолжал шагом подвигаться по дороге.
Унтер офицер, нахмурившись и проворчав какое то ругательство, надвинулся грудью лошади на Балашева, взялся за саблю и грубо крикнул на русского генерала, спрашивая его: глух ли он, что не слышит того, что ему говорят. Балашев назвал себя. Унтер офицер послал солдата к офицеру.
Не обращая на Балашева внимания, унтер офицер стал говорить с товарищами о своем полковом деле и не глядел на русского генерала.
Необычайно странно было Балашеву, после близости к высшей власти и могуществу, после разговора три часа тому назад с государем и вообще привыкшему по своей службе к почестям, видеть тут, на русской земле, это враждебное и главное – непочтительное отношение к себе грубой силы.
Солнце только начинало подниматься из за туч; в воздухе было свежо и росисто. По дороге из деревни выгоняли стадо. В полях один за одним, как пузырьки в воде, вспырскивали с чувыканьем жаворонки.
Балашев оглядывался вокруг себя, ожидая приезда офицера из деревни. Русские казаки, и трубач, и французские гусары молча изредка глядели друг на друга.
Французский гусарский полковник, видимо, только что с постели, выехал из деревни на красивой сытой серой лошади, сопутствуемый двумя гусарами. На офицере, на солдатах и на их лошадях был вид довольства и щегольства.
Это было то первое время кампании, когда войска еще находились в исправности, почти равной смотровой, мирной деятельности, только с оттенком нарядной воинственности в одежде и с нравственным оттенком того веселья и предприимчивости, которые всегда сопутствуют началам кампаний.
Французский полковник с трудом удерживал зевоту, но был учтив и, видимо, понимал все значение Балашева. Он провел его мимо своих солдат за цепь и сообщил, что желание его быть представленну императору будет, вероятно, тотчас же исполнено, так как императорская квартира, сколько он знает, находится недалеко.