Гонготское соглашение
| Гонготское соглашение | |
|---|---|
| Дата подписания | 17 июля 1920 |
| — место | станция Гонгота |
| Стороны | Дальневосточная республика и Японская империя |
Гонготское соглашение (яп. 緩衝国建設覚書) — соглашение, подписанное 17 июля 1920 года на станции Гонгота японским генералом Юи Мицуэ и представителями Дальневосточной республики Александром Краснощёковым и Генрихом Эйхе.
Содержание
Общая политическая ситуация
В конце декабря 1919 года к югу от Верхнеудинска начало разворачиваться красное партизанское движение. К концу января 1920 года партизаны контролировали территорию между реками Селенга и Чика. Японские и семёновские гарнизоны удерживали только Верхнеудинск, Троицкосавск и железнодорожные станции. 25 января в селе Бичура был созван съезд «восставшего трудового народа Западного Забайкалья», который избрал Центральный исполком Советов Прибайкалья. В феврале сформированная в Иркутске Забайкальская группа войск Восточно-Сибирской советской армии достигла восточного побережья Байкала и, соединившись с формировавшейся здесь 7-й Забайкальской дивизией, двинулась на восток. Белые отошли в Читу, а западно-забайкальские партизаны 18 февраля заняли город Троицкосавск. Объединившись, партизанские силы и части Красной армии приступили к овладению Верхнеудинском.
В Западном Забайкалье японские гарнизоны держали нейтралитет, а 9 марта начали эвакуацию в Читу. Ко 2 марта немногочисленные части белых под командованием Верховного главнокомандующего Г. М. Семёнова отступили за Яблоновый хребет, и Западная группа красных заняла Верхнеудинск. Семёнов не смог усилить войска, оборонявшиеся в Западном Забайкалье, так как его силы были скованы восточно-забайкальскими партизанами, пытавшимися взять Сретенск, а прибывшие с запада части под командованием С. Н. Войцеховского нуждались в отдыхе и переформировке. Кроме того, обострились отношения семёновцев с чехословаками и американскими воинскими контингентами, едва не дошедшие до широкомасштабных столкновений. Эвакуируясь на восток, чехословаки в Верхнеудинске разоружили семёновский гарнизон, и вернули ему оружие только по требованию японцев. Семёновцы опасались нападения чехов и американцев на Читу для установления там эсеровского режима по типу иркутского Политцентра.
Образование Дальневосточной республики
Открывшийся 28 марта в Верхнеудинске съезд трудящихся Западного Забайкалья 6 апреля провозгласил создание независимой Дальневосточной республики (ДВР). Так как на съезде не присутствовало ни одного представителя других областей Дальнего Востока, то появление ДВР встретили отрицательно даже восточно-забайкальские партизаны. Состоявшийся 20-21 апреля II фронтовой съезд восточно-забайкальских партизан отказался обсуждать вопрос о признании буферного государства, заявив о приверженности советской власти. Большевикам пришлось приложить немало усилий, чтобы убедить партизан в необходимости создания ДВР как не подлежащего обсуждению требования Москвы.
Чтобы объединить Забайкалье и области Дальнего Востока под своей властью, правительству ДВР было необходимо устранить «Читинскую пробку», созданную войсками японцев, частями Семёнова и остатками Русской армии Колчака. Действуя на основе последнего указа А. В. Колчака, назначившего Г. М. Семёнова всей «военной и гражданской властью на всей территории Российской Восточной Окраины», 16 января 1920 года объявил в Чите о создании «Правительства Российской Восточной окраины» во главе с кадетом С. А. Таскиным. Правительство ДВР не скрывало желания силой оружия, опираясь на помощь Советской России, ликвидировать государственное образование Г. М. Семёнова, однако, учитывая курс Москвы на избежание конфликта с Японией, правительство ДВР, стараясь не раздражать японцев, параллельно с наращиванием мощи Народно-революционной армии, развернуло широкую агитацию за «мирное освобождение» Забайкалья и Дальнего Востока.
В апреле 1920 года начались бои между войсками ДВР и Восточной окраины в районе Читы, в ходе которых белым войскам удалось отбить два наступления красных войск.
Первые переговоры между ДВР и японцами
14 мая 1920 года командующий японскими войсками на Дальнем Востоке генерал Юи Мицуэ объявил о согласии вести переговоры с ДВР. Японцы предложили создать западнее Читы нейтральную зону, которая бы отделила части НРА от японских и русских войск. 24 мая на станции Гонгота начались официальные переговоры ДВР и японского командования. Как предварительное условие было принято, что «НРА и экспедиционные силы японской империи не вели и не ведут войну, случаи столкновения, вызванные взаимным непониманием, должны рассматриваться как печальные недоразумения».
Делегация ДВР стремилась увязать заключение перемирия с тремя условиями:
- Эвакуацией японцев с территории ДВР,
- Отказом японцев от поддержки Г. М. Семёнова,
- Достижением перемирия на всех фронтах, включая партизанские.
Японцы отказались от эвакуации войск, ссылаясь на угрозу Корее и Маньчжурии, потребовали признать Семёнова за равноправную сторону при переговорах об объединении дальневосточных областных властей, и стремились ограничиться лишь соглашением с НРА, чтобы разгромить восточно-забайкальских партизан. В начале июня переговоры прервались из-за отказа делегации ДВР признать «правительство Российской Восточной окраины» как равноправную сторону на будущих переговорах об объединении областных правительств.
Возобновление переговоров и подписание соглашения
В результате переговоров на разъезде Алеур между японскими властями и партизанами, 2 июля было заключено перемирие между японскими войсками и партизанскими силами в районе правого берега реки Шилка, а 10 июля — для левого берега. 3 июля японское командование опубликовало декларацию об эвакуации своих войск из Забайкалья.
10 июля возобновились переговоры между японцами и делегацией ДВР на станции Гонгота. 16 июля стороны обменялись нотами, в которых, идя на уступки японцам, ДВР брала на себя обязательство, что «буферное государство не положит коммунизм в основу своей социальной системы», что не допустит на свою территорию советские войска и гарантирует «в сфере своего влияния личную неприкосновенность японских граждан и уважение прав». 17 июля было подписано соглашение о нейтральной зоне от станции Гонгота до станции Сохондо с границей по меридиану 113 градусов 30 минут восточной долготы. 25 июля 1920 года началась эвакуация японских войск из Забайкалья, окончившаяся 15 октября.
Последствия соглашения
Белые понимали невозможность после эвакуации японцев собственными силами удержать ранее занимаемую территорию. На совещании командующего Дальневосточной армией генерал-лейтенанта Н. А. Лохвицкого с командирами трёх корпусов было намечено сосредоточить главную массу войск южнее реки Онон с базированием на станцию Маньчжурия. Белые планировали, пока будет позволять обстановка, удерживать Читу небольшим арьергардом. Этот план был доложен Г. М. Семёнову и не встретил возражений.
31 июля белые ушли из Сретенска, 5 августа — из Нерчинска. К 13 августа в Нерчинске осталось до тысячи японцев, объявивших об эвакуации в двухнедельный срок. 17 августа делегаты Нерчинска и Сретенска, прибыв на станцию Зилово, объявили о признании власти ДВР. С уходом японцев в эти города постепенно мирно вошли партизаны.
Так как действия НРА сковывались Гонготским соглашением, то центр тяжести борьбы красных и белых переместился в Восточное Забайкалье. В конце июля состоялся III фронтовой съезд восточно-забайкальских партизан, принявший решение о преобразовании партизанских отрядов в регулярные части НРА по штатам Красной армии. За август переформирование было завершено, Восточно-Забайкальский фронт был переименован в Амурский. Под видом никому не подчиняющихся «особых крестьянских» отрядов части Амурского фронта начали продвижение за линию Алеурского соглашения. В свою очередь, к 23 сентября каждое соединение НРА сформировало по партизанскому отряду, чтобы наступать на Читу под видом восточно-забайкальских партизан.
15 сентября в Нерчинске открылся съезд трудящихся Восточного Забайкалья, который принял декларацию о признании ДВР и избрал Областной народно-революционный комитет. Когда японцы попытались 13 октября проконтролировать выполнение Алеурских соглашений, им было заявлено: «Нерчинский облнарревком, представляющий всё население Восточного Забайкалья, ни с кем пока мирных условий не заключал, поэтому нечего и проверять».
Когда 15 октября завершилась эвакуация японских войск из Читы, Военный совет Амурского фронта потребовал капитуляции Читинского гарнизона. После получения отказа началось третье наступление красной армии на Читу. 21 октября началась эвакуация Читы белыми, и утром 22 октября части НРА вступили в Читу, причём ряд пунктов города был уже занят боевыми дружинами большевистского подполья. Чтобы не дать повода японцам обвинить правительство ДВР в нарушении Гонготского соглашения, было сообщено, что Чита была освобождена партизанскими отрядами под командованием Старика. Со станции Маньчжурия японская военная миссия полковника Идзомэ заявила протест ДВР о нарушении временной неприкосновенности Читы, на что из Верхнеудинска ответили, что напали партизаны, а власти ДВР ни при чём. Это не помешало правительству ДВР уже 25 октября переехать в Читу.
Источники
- Новиков П. А. Гражданская война в Восточной Сибири. — М.: ЗАО «Центрполиграф», 2005. — ISBN 5-9524-1400-1.
- [ez.chita.ru/encycl/concepts/?id=286 «Гонготское соглашение»] в Энциклопедии Забайкалья.
Напишите отзыв о статье "Гонготское соглашение"
Отрывок, характеризующий Гонготское соглашение
– Куда же это ведут тебя, голубчик ты мой? – сказала она. – Девочку то, девочку то куда я дену, коли она не ихняя! – говорила баба.– Qu'est ce qu'elle veut cette femme? [Чего ей нужно?] – спросил офицер.
Пьер был как пьяный. Восторженное состояние его еще усилилось при виде девочки, которую он спас.
– Ce qu'elle dit? – проговорил он. – Elle m'apporte ma fille que je viens de sauver des flammes, – проговорил он. – Adieu! [Чего ей нужно? Она несет дочь мою, которую я спас из огня. Прощай!] – и он, сам не зная, как вырвалась у него эта бесцельная ложь, решительным, торжественным шагом пошел между французами.
Разъезд французов был один из тех, которые были посланы по распоряжению Дюронеля по разным улицам Москвы для пресечения мародерства и в особенности для поимки поджигателей, которые, по общему, в тот день проявившемуся, мнению у французов высших чинов, были причиною пожаров. Объехав несколько улиц, разъезд забрал еще человек пять подозрительных русских, одного лавочника, двух семинаристов, мужика и дворового человека и нескольких мародеров. Но из всех подозрительных людей подозрительнее всех казался Пьер. Когда их всех привели на ночлег в большой дом на Зубовском валу, в котором была учреждена гауптвахта, то Пьера под строгим караулом поместили отдельно.
В Петербурге в это время в высших кругах, с большим жаром чем когда нибудь, шла сложная борьба партий Румянцева, французов, Марии Феодоровны, цесаревича и других, заглушаемая, как всегда, трубением придворных трутней. Но спокойная, роскошная, озабоченная только призраками, отражениями жизни, петербургская жизнь шла по старому; и из за хода этой жизни надо было делать большие усилия, чтобы сознавать опасность и то трудное положение, в котором находился русский народ. Те же были выходы, балы, тот же французский театр, те же интересы дворов, те же интересы службы и интриги. Только в самых высших кругах делались усилия для того, чтобы напоминать трудность настоящего положения. Рассказывалось шепотом о том, как противоположно одна другой поступили, в столь трудных обстоятельствах, обе императрицы. Императрица Мария Феодоровна, озабоченная благосостоянием подведомственных ей богоугодных и воспитательных учреждений, сделала распоряжение об отправке всех институтов в Казань, и вещи этих заведений уже были уложены. Императрица же Елизавета Алексеевна на вопрос о том, какие ей угодно сделать распоряжения, с свойственным ей русским патриотизмом изволила ответить, что о государственных учреждениях она не может делать распоряжений, так как это касается государя; о том же, что лично зависит от нее, она изволила сказать, что она последняя выедет из Петербурга.
У Анны Павловны 26 го августа, в самый день Бородинского сражения, был вечер, цветком которого должно было быть чтение письма преосвященного, написанного при посылке государю образа преподобного угодника Сергия. Письмо это почиталось образцом патриотического духовного красноречия. Прочесть его должен был сам князь Василий, славившийся своим искусством чтения. (Он же читывал и у императрицы.) Искусство чтения считалось в том, чтобы громко, певуче, между отчаянным завыванием и нежным ропотом переливать слова, совершенно независимо от их значения, так что совершенно случайно на одно слово попадало завывание, на другие – ропот. Чтение это, как и все вечера Анны Павловны, имело политическое значение. На этом вечере должно было быть несколько важных лиц, которых надо было устыдить за их поездки во французский театр и воодушевить к патриотическому настроению. Уже довольно много собралось народа, но Анна Павловна еще не видела в гостиной всех тех, кого нужно было, и потому, не приступая еще к чтению, заводила общие разговоры.
Новостью дня в этот день в Петербурге была болезнь графини Безуховой. Графиня несколько дней тому назад неожиданно заболела, пропустила несколько собраний, которых она была украшением, и слышно было, что она никого не принимает и что вместо знаменитых петербургских докторов, обыкновенно лечивших ее, она вверилась какому то итальянскому доктору, лечившему ее каким то новым и необыкновенным способом.
Все очень хорошо знали, что болезнь прелестной графини происходила от неудобства выходить замуж сразу за двух мужей и что лечение итальянца состояло в устранении этого неудобства; но в присутствии Анны Павловны не только никто не смел думать об этом, но как будто никто и не знал этого.
– On dit que la pauvre comtesse est tres mal. Le medecin dit que c'est l'angine pectorale. [Говорят, что бедная графиня очень плоха. Доктор сказал, что это грудная болезнь.]
– L'angine? Oh, c'est une maladie terrible! [Грудная болезнь? О, это ужасная болезнь!]
– On dit que les rivaux se sont reconcilies grace a l'angine… [Говорят, что соперники примирились благодаря этой болезни.]
Слово angine повторялось с большим удовольствием.
– Le vieux comte est touchant a ce qu'on dit. Il a pleure comme un enfant quand le medecin lui a dit que le cas etait dangereux. [Старый граф очень трогателен, говорят. Он заплакал, как дитя, когда доктор сказал, что случай опасный.]
– Oh, ce serait une perte terrible. C'est une femme ravissante. [О, это была бы большая потеря. Такая прелестная женщина.]
– Vous parlez de la pauvre comtesse, – сказала, подходя, Анна Павловна. – J'ai envoye savoir de ses nouvelles. On m'a dit qu'elle allait un peu mieux. Oh, sans doute, c'est la plus charmante femme du monde, – сказала Анна Павловна с улыбкой над своей восторженностью. – Nous appartenons a des camps differents, mais cela ne m'empeche pas de l'estimer, comme elle le merite. Elle est bien malheureuse, [Вы говорите про бедную графиню… Я посылала узнавать о ее здоровье. Мне сказали, что ей немного лучше. О, без сомнения, это прелестнейшая женщина в мире. Мы принадлежим к различным лагерям, но это не мешает мне уважать ее по ее заслугам. Она так несчастна.] – прибавила Анна Павловна.
Полагая, что этими словами Анна Павловна слегка приподнимала завесу тайны над болезнью графини, один неосторожный молодой человек позволил себе выразить удивление в том, что не призваны известные врачи, а лечит графиню шарлатан, который может дать опасные средства.
– Vos informations peuvent etre meilleures que les miennes, – вдруг ядовито напустилась Анна Павловна на неопытного молодого человека. – Mais je sais de bonne source que ce medecin est un homme tres savant et tres habile. C'est le medecin intime de la Reine d'Espagne. [Ваши известия могут быть вернее моих… но я из хороших источников знаю, что этот доктор очень ученый и искусный человек. Это лейб медик королевы испанской.] – И таким образом уничтожив молодого человека, Анна Павловна обратилась к Билибину, который в другом кружке, подобрав кожу и, видимо, сбираясь распустить ее, чтобы сказать un mot, говорил об австрийцах.
– Je trouve que c'est charmant! [Я нахожу, что это прелестно!] – говорил он про дипломатическую бумагу, при которой отосланы были в Вену австрийские знамена, взятые Витгенштейном, le heros de Petropol [героем Петрополя] (как его называли в Петербурге).
– Как, как это? – обратилась к нему Анна Павловна, возбуждая молчание для услышания mot, которое она уже знала.
И Билибин повторил следующие подлинные слова дипломатической депеши, им составленной:
– L'Empereur renvoie les drapeaux Autrichiens, – сказал Билибин, – drapeaux amis et egares qu'il a trouve hors de la route, [Император отсылает австрийские знамена, дружеские и заблудшиеся знамена, которые он нашел вне настоящей дороги.] – докончил Билибин, распуская кожу.
– Charmant, charmant, [Прелестно, прелестно,] – сказал князь Василий.
– C'est la route de Varsovie peut etre, [Это варшавская дорога, может быть.] – громко и неожиданно сказал князь Ипполит. Все оглянулись на него, не понимая того, что он хотел сказать этим. Князь Ипполит тоже с веселым удивлением оглядывался вокруг себя. Он так же, как и другие, не понимал того, что значили сказанные им слова. Он во время своей дипломатической карьеры не раз замечал, что таким образом сказанные вдруг слова оказывались очень остроумны, и он на всякий случай сказал эти слова, первые пришедшие ему на язык. «Может, выйдет очень хорошо, – думал он, – а ежели не выйдет, они там сумеют это устроить». Действительно, в то время как воцарилось неловкое молчание, вошло то недостаточно патриотическое лицо, которого ждала для обращения Анна Павловна, и она, улыбаясь и погрозив пальцем Ипполиту, пригласила князя Василия к столу, и, поднося ему две свечи и рукопись, попросила его начать. Все замолкло.
– Всемилостивейший государь император! – строго провозгласил князь Василий и оглянул публику, как будто спрашивая, не имеет ли кто сказать что нибудь против этого. Но никто ничего не сказал. – «Первопрестольный град Москва, Новый Иерусалим, приемлет Христа своего, – вдруг ударил он на слове своего, – яко мать во объятия усердных сынов своих, и сквозь возникающую мглу, провидя блистательную славу твоея державы, поет в восторге: «Осанна, благословен грядый!» – Князь Василий плачущим голосом произнес эти последние слова.
Билибин рассматривал внимательно свои ногти, и многие, видимо, робели, как бы спрашивая, в чем же они виноваты? Анна Павловна шепотом повторяла уже вперед, как старушка молитву причастия: «Пусть дерзкий и наглый Голиаф…» – прошептала она.
Князь Василий продолжал:
– «Пусть дерзкий и наглый Голиаф от пределов Франции обносит на краях России смертоносные ужасы; кроткая вера, сия праща российского Давида, сразит внезапно главу кровожаждущей его гордыни. Се образ преподобного Сергия, древнего ревнителя о благе нашего отечества, приносится вашему императорскому величеству. Болезную, что слабеющие мои силы препятствуют мне насладиться любезнейшим вашим лицезрением. Теплые воссылаю к небесам молитвы, да всесильный возвеличит род правых и исполнит во благих желания вашего величества».
