Лохвицкий, Николай Александрович

Николай Александрович Лохвицкий
Дата рождения	7 октября 1867(1867-10-07)
Место рождения	Санкт-Петербург
Дата смерти	5 ноября 1933(1933-11-05) (66 лет)
Место смерти	Париж, Франция
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	пехота
Годы службы	1887—1920
Звание	генерал-лейтенант
Командовал	экспедиционный корпус Русской армии во Франции
Сражения/войны	Русско-японская война, Первая мировая война,Гражданская война
Награды и премии	ГО 3-й ст. 4-й ст. 3-й ст. 4-й ст. 1-й ст. 2-й ст. 1-й ст. 2-й ст.
Связи	брат поэтессы Мирры (Марии Александровны) Лохвицкой и писательницы Тэффи (Надежды Александровны Лохвицкой, по мужу — Бучинской)

Никола́й Алекса́ндрович Ло́хвицкий (7 октября 1867 (по другим данным, 1868 — 5 ноября 1933, Париж) — русский военный деятель, генерал-лейтенант (1917). Участник белого движения в Сибири.

Биография

Из дворян Санкт-Петербургской губернии. Сын присяжного поверенного Александра Владимировича Лохвицкого (1830—1884), брат поэтессы Мирры (Марии Александровны) Лохвицкой и писательницы Тэффи (Надежды Александровны Лохвицкой, по мужу — Бучинской).

Жена — Анна Николаевна, урождённая Головина (1872—1958), дочь генерала от инфантерии Николая Михайловича Головина. Сестра генерала-лейтенанта Николая Николаевича Головина. Дочери — Анна и Наталия.

Образование

• 4-й Московский кадетский корпус (с 10.09.1892 — 3-й) (1887 году);
• 2-е Константиновское военное училище (1889 году);
• Николаевская академия Генерального штаба (1900 году), по второму разряду;

Пехотный офицер

Служил в 105-м пехотном Оренбургском полку. Командный ценз отбыл в лейб-гвардии Измайловском полку. Некоторое время служил в Павловском военном училище с зачислением по гвардейской пехоте, в должностях библиотекаря, квартирмейстера, адъютанта училища.

Участник Русско-японской войны 1904—1905. С декабря 1906 — полковник. В 1907 был переведён в 145-й пехотный Новочеркасский императора Александра ΙΙΙ полк и назначен младшим штаб-офицером. С 30 мая 1912 — командир 95-го пехотного Красноярского полка.

Участие в Первой мировой войне

Участник Первой мировой войны. За отличия награждён Георгиевским оружием и орденом св. Георгия 4-й степени (1915):

За то, что в бою 8-го декабря 1914 года, командуя бригадой, после занятия неприятелем части наших позиций на правом боевом участке и опорного пункта, что грозило очищению позиций и на остальных участках, по собственной инициативе двинул один полк вперед для атаки прорвавшегося противника, а другой направил для действий во фланг его. Своими распоряжениями, искусным действием и личным управлением атакующими частями, находясь все время под губительным огнём противника, выбил неприятеля из опорного пункта и из занятых им окопов, чем не только обеспечил удержание в наших руках левого боевого участка, но и предотвратил потерю всей позиции.

С февраля 1915 — генерал-майор. С 3 апреля 1915 — командир бригады 25-й пехотной дивизии, с 8 мая 1915 — командир бригады 24-й пехотной дивизии.

Участие в войне во Франции

С 21 января 1916 — командир 1-й Особой пехотной бригады, направленной (через Владивосток и Суэц) на французский театр военных действий. За боевые отличия в боях во Франции награждён командорским крестом ордена Почётного легиона и орденом Святого Георгия 3-й степени (1917)

За то, что после ряда произведенных предварительно, с опасностью для жизни, разведок неприятельских позиций, во время которых был контужен, но строя не оставил, самоотверженно, под сильнейшим неприятельским огнём воодушевляя и руководя действиями 1-й Особой пехотной бригады, решительным и стремительным ударом овладел 3/16-го апреля 1917 года назначенным ему участком немецких позиций и сильно укрепленной дер. Курси, отбил затем ожесточенную контр-атаку врага и закрепил за Францией отбитый от противника русской доблестью участок её земли.

Был дважды контужен. С июня 1917 года — начальник Особой пехотной дивизии, в которую вошли все русские войска во Франции (1-я и 3-я Особые пехотные бригады). С 1917 года — генерал-лейтенант. Когда часть солдат корпуса в военном лагере Ля-Куртин, распропагандированная большевиками, вышла из подчинения своим офицерам, отказалась воевать и потребовала возвращения в Россию, Лохвицкий участвовал в подавлении мятежа, возглавив оставшихся верными правительству русских солдат и офицеров из своей дивизии. До июля 1918 был командиром русской военной базы в Лавале, активно занимался созданием русского легиона во Франции.

Участие в Гражданской войне

В 1919 году выехал на восток России, где присоединился к войскам адмирала А. В. Колчака. В апреле — июне 1919 года был командиром 3-го Уральского горного корпуса, затем 1-й армией и, после переформирования, 2-й армией. В августе 1919 года был заменён генералом С. Н. Войцеховским. Был командирован Колчаком в Иркутск для подготовки переезда туда Ставки и правительства, а также для переговоров с атаманом Г. М. Семёновым. В апреле — августе 1920 года — командующий Дальневосточной армией (сменил на этом посту генерала С. Н. Войцеховского, сдал армию генералу Г. А. Вержбицкому); представитель Каппелевской армии при штабе Семёнова. В августе — декабре 1920 года начальник штаба главнокомандующего, выступал за эвакуацию частей армии по КВДЖ в Приморье. В октябре 1920 года вышел с 3-м корпусом Дальневосточной армии из подчинения атаману Семёнову и признал единственным главнокомандующим российскими вооруженными силами генерала, барона П. Н. Врангеля, начал самовольную эвакуацию, создав брешь в восточной обороне, и тем самым способствовал поражению Семенова и Дальневосточной Армии - 22 октября 1920 года под прикрытием партизан НРА ДВР взяла Читу.

В эмиграции

В декабре 1920 вернулся в Европу. С 1923 года жил в Париже. С 1927 председатель Общества монархистов-легитимистов, Совета по военным и морским делам при великом князе Кирилле Владимировиче. Состоял в Корпусе императорских армии и флота (КИАФ), в начале 1930-х годов был произведён в генералы от инфантерии (основная военная организация эмиграции — Русский общевоинский союз (РОВС) — не признавала таких производств). Стремился к сближению РОВС и КИАФ. Одновременно служил в военно-исторической комиссии французского Военного министерства. Регулярно выступал с докладами перед эмигрантами.

Похоронен на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

Труды

• Бой при Вафангоу 1 и 2 июня 1904 г. — СПб., 1905.
• О посредниках на манёврах: Положение вопроса у нас и в иностранных армиях. — СПб., 1911.

Ссылки

• [www.grwar.ru/persons/persons.html?id=60 Лохвицкий, Николай Александрович] на сайте «[www.grwar.ru/ Русская армия в Великой войне]»
• [www.regiment.ru/bio/L/75.htm Биография]
• [hrono.rspu.ryazan.ru/biograf/bio_l/lohvicky.html Биография]

Отрывок, характеризующий Лохвицкий, Николай Александрович

Пржебышевский с почтительной, но достойной учтивостью пригнул рукой ухо к Вейротеру, имея вид человека, поглощенного вниманием. Маленький ростом Дохтуров сидел прямо против Вейротера с старательным и скромным видом и, нагнувшись над разложенною картой, добросовестно изучал диспозиции и неизвестную ему местность. Он несколько раз просил Вейротера повторять нехорошо расслышанные им слова и трудные наименования деревень. Вейротер исполнял его желание, и Дохтуров записывал.
Когда чтение, продолжавшееся более часу, было кончено, Ланжерон, опять остановив табакерку и не глядя на Вейротера и ни на кого особенно, начал говорить о том, как трудно было исполнить такую диспозицию, где положение неприятеля предполагается известным, тогда как положение это может быть нам неизвестно, так как неприятель находится в движении. Возражения Ланжерона были основательны, но было очевидно, что цель этих возражений состояла преимущественно в желании дать почувствовать генералу Вейротеру, столь самоуверенно, как школьникам ученикам, читавшему свою диспозицию, что он имел дело не с одними дураками, а с людьми, которые могли и его поучить в военном деле. Когда замолк однообразный звук голоса Вейротера, Кутузов открыл глава, как мельник, который просыпается при перерыве усыпительного звука мельничных колес, прислушался к тому, что говорил Ланжерон, и, как будто говоря: «а вы всё еще про эти глупости!» поспешно закрыл глаза и еще ниже опустил голову.
Стараясь как можно язвительнее оскорбить Вейротера в его авторском военном самолюбии, Ланжерон доказывал, что Бонапарте легко может атаковать, вместо того, чтобы быть атакованным, и вследствие того сделать всю эту диспозицию совершенно бесполезною. Вейротер на все возражения отвечал твердой презрительной улыбкой, очевидно вперед приготовленной для всякого возражения, независимо от того, что бы ему ни говорили.
– Ежели бы он мог атаковать нас, то он нынче бы это сделал, – сказал он.
– Вы, стало быть, думаете, что он бессилен, – сказал Ланжерон.
– Много, если у него 40 тысяч войска, – отвечал Вейротер с улыбкой доктора, которому лекарка хочет указать средство лечения.
– В таком случае он идет на свою погибель, ожидая нашей атаки, – с тонкой иронической улыбкой сказал Ланжерон, за подтверждением оглядываясь опять на ближайшего Милорадовича.
Но Милорадович, очевидно, в эту минуту думал менее всего о том, о чем спорили генералы.
– Ma foi, [Ей Богу,] – сказал он, – завтра всё увидим на поле сражения.
Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.
– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.

Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»
– Ну, – отвечал старик.
– Тит, ступай молотить, – говорил шутник.
– Тьфу, ну те к чорту, – раздавался голос, покрываемый хохотом денщиков и слуг.
«И все таки я люблю и дорожу только торжеством над всеми ими, дорожу этой таинственной силой и славой, которая вот тут надо мной носится в этом тумане!»


Ростов в эту ночь был со взводом во фланкёрской цепи, впереди отряда Багратиона. Гусары его попарно были рассыпаны в цепи; сам он ездил верхом по этой линии цепи, стараясь преодолеть сон, непреодолимо клонивший его. Назади его видно было огромное пространство неясно горевших в тумане костров нашей армии; впереди его была туманная темнота. Сколько ни вглядывался Ростов в эту туманную даль, он ничего не видел: то серелось, то как будто чернелось что то; то мелькали как будто огоньки, там, где должен быть неприятель; то ему думалось, что это только в глазах блестит у него. Глаза его закрывались, и в воображении представлялся то государь, то Денисов, то московские воспоминания, и он опять поспешно открывал глаза и близко перед собой он видел голову и уши лошади, на которой он сидел, иногда черные фигуры гусар, когда он в шести шагах наезжал на них, а вдали всё ту же туманную темноту. «Отчего же? очень может быть, – думал Ростов, – что государь, встретив меня, даст поручение, как и всякому офицеру: скажет: „Поезжай, узнай, что там“. Много рассказывали же, как совершенно случайно он узнал так какого то офицера и приблизил к себе. Что, ежели бы он приблизил меня к себе! О, как бы я охранял его, как бы я говорил ему всю правду, как бы я изобличал его обманщиков», и Ростов, для того чтобы живо представить себе свою любовь и преданность государю, представлял себе врага или обманщика немца, которого он с наслаждением не только убивал, но по щекам бил в глазах государя. Вдруг дальний крик разбудил Ростова. Он вздрогнул и открыл глаза.