Горно-Поплавский, Станислав

Станислав Горно-Поплавский
польск. Stanisław Horno-Popławski
Место рождения:	Кутаиси (Кутаисская губерния, Российская империя)
Место смерти:	Гданьск (Поморское воеводство, Польша)
Гражданство:	РСФСР РСФСР Польша Польша
Учёба:	Варшавская школа изобразительных искусств
Награды:	Золотая медаль на XIX Флорентийской Биеннале (1969)

Станислав Горно-Поплавский (польск. Stanisław Horno-Popławski; 14 июля 1902, Кутаиси Кутаисской губернии Российская империя — 6 июля 1997, Гданьск Поморского воеводства Польша) — польский скульптор, художник и педагог.

Биография

Внук польского повстанца 1863 года, сосланного на Кавказ, со стороны отца-поляка, и известного русского психиатра, профессора Психоневрологического института, первого председателя Кавказского горного общества Оттона Чечотта, со стороны матери, Марии Оттоновны. Художественное образование начал с учёбы в Москве, затем, после эмиграции семьи в 1922 году из Советской России в Польшу, в 1923—1931 годах — в Варшавской школе изобразительных искусств (ныне Академия изящных искусств) под руководством Тадеуша Прушковского и Тадеуша Бреера. После окончания школы совершил поездки во Францию и Италию.

В 1931 году Горно-Поплавский начал преподавательскую карьеру на факультете изящных искусств Университета Стефана Батория в Вильно. Был членом художественной группы «Forma», Виленского Общества художников-пластиков и варшавского профсоюза художников и скульпторов.

Участник Второй мировой войны с сентября 1939 года. Попал в плен. Во время немецкой оккупации находился в лагере для военнопленных польских офицеров «Oflag II C Woldenberg», где выполнил для лагерной часовни ряд сакральных статуй.

После войны, некоторое время работал профессором в Школе изящных искусств в Белостоке. В 1946—1949 преподавал на факультете изобразительных искусств университета Н. Коперника в Торуни, а с 1949 года — в Академии изящных искусств в Сопоте (позже — в Гданьске), где в течение 1949—1950 и 1956—1960 годов занимал пост декана факультета скульптуры.

В 1996 году стал доктором honoris causa Торуньского университета Н. Коперника.

В 1948 году принял участие в конкурсе на проект памятника Адаму Мицкевичу в Познани, по итогам которого получил вторую премию. В 1951—1954 годах Горно-Поплавский был главным проектантом реконструкции домов и скульптурных украшений Старого города Гданьска.

Принимал участие в выставках общенационального изобразительного искусства в Варшаве, получил ряд высоких наград в области скульптуры. В 1952 году — участник московской выставки «100 лет реализма в Польше». По итогам конкурса в 1954 году получил право на реализацию памятника Адаму Мицкевичу перед Дворцом культуры и науки (1955) в Варшаве.

В 1969 году был награждён золотой медалью на XIX Биеннале искусств во Флоренции.

Главные работы

• памятник епископу Владиславу Бандурскому в Вильнюсе (1938)
• скульптура «Прачки» в Белостоке (1938)
• памятник Адаму Мицкевичу в Варшаве (1955)
• памятник Генрику Сенкевичу в Быдгоще (1968)
• памятник Марии Конопницкой в Калише (1969)
• памятник Каролю Шимановскому в Слупске (1972)
• памятник Юлиану Мархлевскому во Влоцлавеке
• скульптура «Торс» в Белостоке

• Pomnik Henryk Sienkiewicz Bydgoszcz.jpg

  Памятник Генрика Сенкевича в Быдгоще

• Julian MaechlewskizWloclawka.jpg

  Памятник Юлиана Мархлевского в Влоцлавке

• Szymanowski slupsk.JPG

  Памятник Кароля Шимановского в Слупске

• Praczki Bialystok.jpg

  Скульптура «Прачки» в Белостоке

• Park Oliwski – rzeźba Tors.JPG

  Скульптура «Торс» в оливском парке(Гданьск)

Награды

• Золотой Крест Заслуги с мечами (1952).

Литература

• Horno. Stanisław Horno-Popławski. Rzeźba. Katalog wystawy. — Warszawa: Centralne Biuro Wystaw Artystycznych «Zachęta», 1970.  (польск.)

Отрывок, характеризующий Горно-Поплавский, Станислав

С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!