Давыдов, Алексей Кузьмич

Алексей Кузьмич Давыдов
Дата рождения	16 мая 1790(1790-05-16)
Место рождения	Москва
Дата смерти	16 декабря 1857(1857-12-16) (67 лет)
Место смерти	Санкт-Петербург
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	флот
Звание	генерал-лейтенант,  вице-адмирал
Командовал	Морской кадетский корпус
Сражения/войны	Русско-шведская война 1808—1809, Заграничные походы 1813 и 1814 гг.
Награды и премии	Орден Святого Георгия 4-й ст. (1834)

Алексе́й Кузьми́ч Давы́дов (1790—1857) — вице-адмирал, педагог, директор Штурманского училища и Морского кадетского корпуса.

Биография

Родился 16 мая 1790 года в Москве, в семье отставного коллежского регистратора. Вследствие смерти отца и наступившей после того семейной неурядицы молодой Давыдов до тринадцатилетнего возраста оставался безграмотным. В 1803 году в его судьбе принял участие его дядя генерал-майор Игнатий Иванович Иванов, служивший в Адмиралтействе. Он взял его к себе в семью и определил в марте 1803 года в Морской кадетский корпус. Давыдов вскоре выказал здесь свои богатые способности, догнал всех своих сверстников и оказал особенные успехи в математике.

В 1806 году, уже гардемарин, Давыдов принимает участие в плавании в практической эскадре, а в 1808 году, во время военных действий против Швеции, он был назначен на корабль «Благодать», крейсировавший под флагом адмирала Ханыкова, и принимал участие в нескольких сражениях. В 1809 году его назначают на шлюп «Тизби», с производством в мичманы; на этом шлюпе он служил и в Отечественную войну 1812 года, когда транспортные суда русского флота были заняты перевозкой десантных войск с Аландских островов в Ревель.

В кампании 1813 года, произведённый в лейтенанты, поступил на бриг «Коммерстракс» и участвовал в блокировании Данцига. Этим кончается его собственно морская карьера, так как с 1814 года он всецело отдает себя педагогической деятельности, поступив преподавателем в Морской корпус.

После П. Я. Гамалея Давыдов был первым из выпускников Морского корпуса, посвятившим себя педагогической деятельности. Он преподавал здесь математические науки: дифференциальное и интегральное счисления, астрономию, навигацию, алгебру, механику, и в течение восемнадцати лет был при корпусе в звании ротного командира. В 1832 году его назначили инспектором 1-го штурманского полуэкипажа (Штурманского училища).

Состояние этого училища было тогда крайне печально. Содержали воспитанников скверно, обращались грубо, и главным пособием воспитания были розги. Зато печальное внутреннее состояние училища красиво маскировалось вытяжкой и батальонными учениями, которым стали посвящать все более и более времени. Новый инспектор пришел на помощь науке, которая от такого порядка далеко не выигрывала; он заменил неспособных преподавателей людьми знающими и умелыми наставниками, и таким образом упорядочил преподавание.

Назначенный в 1837 году директором училища, он получил большую свободу действий и докончил дело преобразования училища, в 1839 году произведён в генерал-майоры флота. Император Александр II обратил внимание на его плодотворную деятельность и в 1855 году произвёл в генерал-лейтенанты флота, а назначил его в 1856 году директором Морского корпуса, с переименованием в вице-адмиралы. Найдя состояние Морского корпуса далеко не блестящим, Давыдов начал было и здесь свои преобразования, но у него уже не хватило сил и здоровья, чтобы довести это дело до конца. Чрезмерное напряжение сил не замедлило отразиться на его здоровье, и он умер 19 декабря 1857 года в Санкт-Петербурге; похоронен он на Смоленском православном кладбище.

Среди прочих наград Давыдов имел орден св. Георгия 4-й степени, пожалованный ему 3 декабря 1834 года за беспорочную выслугу 25 лет в офицерских чинах (№ 4988 по кавалерскому списку Григоровича — Степанова).

Источники

• Веселаго Ф. Ф. Очерк истории Морского кадетского корпуса. — СПб., 1852.
• Волков С. В. Генералитет Российской империи. Энциклопедический словарь генералов и адмиралов от Петра I до Николая II. — Т. I. А—К. — М., 2009.
• Давыдов, Алексей Кузьмич // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• Степанов В. С., Григорович П. И. В память столетнего юбилея императорского Военного ордена Святого великомученика и Победоносца Георгия. (1769—1869). — СПб., 1869.

Отрывок, характеризующий Давыдов, Алексей Кузьмич

Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.