Дахаб

Город Дахаб масри دهب Страна ЕгипетЕгипет Мухафаза Южный СинайЮжный Синай Координаты 28°29′35″ с. ш. 34°30′17″ в. д.28.49306° с. ш. 34.50472° в. д. / 28.49306; 34.50472    Основан IV век до н.э Первое упоминание VI век до н.э Официальный язык арабский Население 5700 человек (2006) Часовой пояс UTC+2, летом UTC+3 Телефонный код +20

Дáхаб (масри دهب‎  [ˈdæhæb]) — курортный город в Египте, расположенный на востоке Синайского полуострова, на берегу Акабского залива Красного моря, в 100 км к северу от Шарм-эш-Шейха.

В Дахабе имеется Старый город, называемый Масбат, бедуинская деревня Ассала, район новостроек Мубарак, Медина и Лагуна Дахаба, где расположены дорогие отели и станции обучения виндсёрфингу. Старый город состоит из набережной, вдоль которой вплотную друг к другу находятся недорогие кэмпы, маленькие отели, рестораны, лавочки и кафе, а также несколько узких улиц. В бухте города можно найти развалины древнего порта, принадлежавшего набатейцам.

С недавних пор Дахаб стал известен как центр русского дауншифтинга.

История

Земля Синайского полуострова была освоена древними египтянами ещё в эпоху Первой династии. 2-3 тысячи лет тому назад Дахаб был просто группой прибрежных оазисов, которой и оставался вплоть до конца 1980-х годов. Именно волна развития туризма и государственная программа поддержки индустрии туризма Египта превратили Дахаб в развивающийся курортный город.

Между I-м и II-м веками до н. э. набатейские мореплаватели заложили свой форпост именно там, где сейчас находится Дахаб. Найденные 1987 году во время археологических раскопок развалины маяка и портового форта вы можете увидеть там и сейчас. Тогда по этой земле проходили важные караванные пути, и поселки, попадающие в эту торговую цепь, процветали. Дахаб, будучи удобным портом для перевозки грузов через залив Акаба, оказался в числе везунчиков. Здесь шла бойкая торговля всем, что могло продаваться и покупаться, в том числе драгоценными камнями, ювелирными украшениями и золотом. Этот торговый порт служил перевалочной базой на торговых маршрутах Набатейского царства и обеспечивал доставку товаров в город Maqnah, который находился на противоположной стороне Акабского залива, на берегу Аравийского полуострова.

В Библии, в Книге Моисея, упоминается поселение Дизахаб (Dizahab), что значит «район золота» или «золотое изобилие». Сама близость мест, где происходили события упомянутые в Библии создает определённую ауру этим краям.

После исчезновения Набатейского царства, приблизительно 800 лет назад, на территории современного Дахаба поселились несколько семей кочевников-бедуинов.

В долине, где расположен Дахаб, простирающейся от гор до кромки вод Красного моря, песок имеет золотистый оттенок. Возможно именно это и послужило причиной выбора современного имени города, ведь «дахаб» по-арабски обозначает «золото» или «золотой». Однако несколько лет назад геологи из Каирского Университета провели минералогическое исследование остаточных пород в районе Дахаба и подтвердили, что в этой местности действительно есть золото. Правда, не в виде огромных самородков или золотых жил, но все же есть. А значит Дахаб мог действительно быть когда-то «золотым портом».

На картах мореплавателей Дахаб появился уже в более поздние времена. Одной из первых карт, на которой был обозначен Дахаб, стала иллюстрированная карта Египта и Синайского полуострова, опубликованная английской компанией «Таллис» в 1851 году.

Климат

Климат в Дахабе сухой и тёплый. Дожди здесь редкость, а роза ветров не дает накапливаться испаряющейся с поверхности моря влаге. В отличие от Шарм-эш-Шейха, климат здесь более сухой и менее горячий. Благодаря гористым берегам Акабского залива, которые создают своеобразную аэродинамическую трубу, в Дахабе 75 % дней в году есть ветер, что радует виндсерферов и кайтеров съезжающихся сюда со всего мира.

Благодаря ветру (большей частью он дует с севера) в Дахабе летом не так душно и жарко, как в Шарм-эш-Шейхе. Противоположный берег Аравийского полуострова находится всего лишь в 25 км от Дахаба. На столь небольшом пространстве негде разгуляться крупным волнам, поэтому здесь нет сильного прибоя, характерном для многих других морских курортов. Перепад уровня воды при приливах и отливах редко превышает 1 метр.

Температура воздуха в самый холодный период (январь-февраль) днем составляет 20—25 градусов, а в самый жаркий месяц — август, превышает 35—40 градусов и даже иногда доходит до 50 градусов. Температура воды на любой глубине даже зимой редко опускается ниже 21 градуса, а в конце лета нередко превышает 28 градусов.

Климат Дахаб
Показатель	Янв.	Фев.	Март	Апр.	Май	Июнь	Июль	Авг.	Сен.	Окт.	Нояб.	Дек.	Год
Абсолютный максимум, °C	25,7	28	30	36	42	45	49	47	44	41	31	24,9	49
Средний максимум, °C	21	22	26	31	36	39	40	40	37	32	28	23
Средняя температура, °C	18	19	22	25	27	33	34	35	32	30	24	17	28
Средний минимум, °C	10	11	14	18	22	25	27	27	25	22	16	11
Абсолютный минимум, °C	3,7	5,6	11	14,8	16,2	17,7	17,8	17,7	16	11,4	7,5	−0,5	−0,5
Норма осадков, мм	2,5	1	1,3	0,9	0,4	0,1	0,3	0	0	1,3	2,2	2,6
Температура воды, °C	20	21	21	22	23	24	25	24	23	22	22	21	22,67
Источник: [www.worldweatheronline.com/Dahab-weather-averages/Janub-Sina/EG.aspx worldweatheronline.com]

Дайвинг

Главная особенность дайвинга в Дахабе в том, что почти все погружения совершаются с берега. Здесь более 30 дайв-сайтов, максимальная глубина которых достигает порой 200 и более метров.

В городе работают более 60 дайвцентров. Рядом с Дахабом расположены такие известные дайвсайты как Голубая Дыра и Canyon.

Дахаб является одним из крупнейших центров обучения техническому дайвингу и совершения погружений на глубины до 200 метров.

Виндсёрфинг

Для виндсёрферов Дахаб привлекателен своей Лагуной и хорошими волновыми условиями на рифе Лайтхаус в Старом городе.

Кайтсёрфинг

Для кайтсёрферов любого уровня катания Дахаб интересен не только практически гарантированным ветром, но также и возможностью проходить обучение, повышать свой уровень, или просто получить новые ощущения от красивейших мест Синая. Помимо стационарных школ Дахаба также существуют выездные программы по близлежащим спотам Синая с отменной каталкой в разных условиях. Обучение проводится сертифицированными IKO (International Kiteboarding Organization) инструкторами. Большинство кайт-спотов имеют коралловое, каменистое или ежистое дно — желательно кататься обутым.

Туризм

Инфраструктура.

Дахаб имеет полноценную развитую структуру поселка городского типа. В нём находятся банки с сетью банкоматов, пункты обмена валюты, почта. Имеются 2 барокамеры и госпиталь, оборудованный по европейским стандартам. Разветвленная сеть небольших супермаркетов и аптек. Во всех отелях, кафе, ресторанах и домах, сдающихся в аренду, имеется интернет.

Экотуризм

Помимо водных видов спорта в Дахабе развит экологический туризм. Популярны путешествия по Синайской пустыне на верблюде или внедорожнике, с заездом в Монастырь Святой Екатерины и отдыхом на безлюдных пляжах Акабского залива, позволяющие ознакомиться с кочевым бытом синайских бедуинов.

Ссылки

• [www.sis.gov.eg/Ar/Tourism/Major/dahab/060317000000000001.htm Дахаб] на сайте государственной информационной службы
• [www.cdws.travel/diving/destinations/dahab.aspx Дахаб на сайте Палаты водных видов спорта при Министерстве туризма Египта]

Отрывок, характеризующий Дахаб

Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.
Натощак, поутру, все прежние вопросы представлялись столь же неразрешимыми и страшными, и Пьер торопливо хватался за книгу и радовался, когда кто нибудь приходил к нему.
Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, всё равно: только бы спастись от нее как умею»! думал Пьер. – «Только бы не видать ее , эту страшную ее ».


В начале зимы, князь Николай Андреич Болконский с дочерью приехали в Москву. По своему прошедшему, по своему уму и оригинальности, в особенности по ослаблению на ту пору восторга к царствованию императора Александра, и по тому анти французскому и патриотическому направлению, которое царствовало в то время в Москве, князь Николай Андреич сделался тотчас же предметом особенной почтительности москвичей и центром московской оппозиции правительству.
Князь очень постарел в этот год. В нем появились резкие признаки старости: неожиданные засыпанья, забывчивость ближайших по времени событий и памятливость к давнишним, и детское тщеславие, с которым он принимал роль главы московской оппозиции. Несмотря на то, когда старик, особенно по вечерам, выходил к чаю в своей шубке и пудренном парике, и начинал, затронутый кем нибудь, свои отрывистые рассказы о прошедшем, или еще более отрывистые и резкие суждения о настоящем, он возбуждал во всех своих гостях одинаковое чувство почтительного уважения. Для посетителей весь этот старинный дом с огромными трюмо, дореволюционной мебелью, этими лакеями в пудре, и сам прошлого века крутой и умный старик с его кроткою дочерью и хорошенькой француженкой, которые благоговели перед ним, – представлял величественно приятное зрелище. Но посетители не думали о том, что кроме этих двух трех часов, во время которых они видели хозяев, было еще 22 часа в сутки, во время которых шла тайная внутренняя жизнь дома.
В последнее время в Москве эта внутренняя жизнь сделалась очень тяжела для княжны Марьи. Она была лишена в Москве тех своих лучших радостей – бесед с божьими людьми и уединения, – которые освежали ее в Лысых Горах, и не имела никаких выгод и радостей столичной жизни. В свет она не ездила; все знали, что отец не пускает ее без себя, а сам он по нездоровью не мог ездить, и ее уже не приглашали на обеды и вечера. Надежду на замужество княжна Марья совсем оставила. Она видела ту холодность и озлобление, с которыми князь Николай Андреич принимал и спроваживал от себя молодых людей, могущих быть женихами, иногда являвшихся в их дом. Друзей у княжны Марьи не было: в этот приезд в Москву она разочаровалась в своих двух самых близких людях. М lle Bourienne, с которой она и прежде не могла быть вполне откровенна, теперь стала ей неприятна и она по некоторым причинам стала отдаляться от нее. Жюли, которая была в Москве и к которой княжна Марья писала пять лет сряду, оказалась совершенно чужою ей, когда княжна Марья вновь сошлась с нею лично. Жюли в это время, по случаю смерти братьев сделавшись одной из самых богатых невест в Москве, находилась во всем разгаре светских удовольствий. Она была окружена молодыми людьми, которые, как она думала, вдруг оценили ее достоинства. Жюли находилась в том периоде стареющейся светской барышни, которая чувствует, что наступил последний шанс замужества, и теперь или никогда должна решиться ее участь. Княжна Марья с грустной улыбкой вспоминала по четвергам, что ей теперь писать не к кому, так как Жюли, Жюли, от присутствия которой ей не было никакой радости, была здесь и виделась с нею каждую неделю. Она, как старый эмигрант, отказавшийся жениться на даме, у которой он проводил несколько лет свои вечера, жалела о том, что Жюли была здесь и ей некому писать. Княжне Марье в Москве не с кем было поговорить, некому поверить своего горя, а горя много прибавилось нового за это время. Срок возвращения князя Андрея и его женитьбы приближался, а его поручение приготовить к тому отца не только не было исполнено, но дело напротив казалось совсем испорчено, и напоминание о графине Ростовой выводило из себя старого князя, и так уже большую часть времени бывшего не в духе. Новое горе, прибавившееся в последнее время для княжны Марьи, были уроки, которые она давала шестилетнему племяннику. В своих отношениях с Николушкой она с ужасом узнавала в себе свойство раздражительности своего отца. Сколько раз она ни говорила себе, что не надо позволять себе горячиться уча племянника, почти всякий раз, как она садилась с указкой за французскую азбуку, ей так хотелось поскорее, полегче перелить из себя свое знание в ребенка, уже боявшегося, что вот вот тетя рассердится, что она при малейшем невнимании со стороны мальчика вздрагивала, торопилась, горячилась, возвышала голос, иногда дергала его за руку и ставила в угол. Поставив его в угол, она сама начинала плакать над своей злой, дурной натурой, и Николушка, подражая ей рыданьями, без позволенья выходил из угла, подходил к ней и отдергивал от лица ее мокрые руки, и утешал ее. Но более, более всего горя доставляла княжне раздражительность ее отца, всегда направленная против дочери и дошедшая в последнее время до жестокости. Ежели бы он заставлял ее все ночи класть поклоны, ежели бы он бил ее, заставлял таскать дрова и воду, – ей бы и в голову не пришло, что ее положение трудно; но этот любящий мучитель, самый жестокий от того, что он любил и за то мучил себя и ее, – умышленно умел не только оскорбить, унизить ее, но и доказать ей, что она всегда и во всем была виновата. В последнее время в нем появилась новая черта, более всего мучившая княжну Марью – это было его большее сближение с m lle Bourienne. Пришедшая ему, в первую минуту по получении известия о намерении своего сына, мысль шутка о том, что ежели Андрей женится, то и он сам женится на Bourienne, – видимо понравилась ему, и он с упорством последнее время (как казалось княжне Марье) только для того, чтобы ее оскорбить, выказывал особенную ласку к m lle Bоurienne и выказывал свое недовольство к дочери выказываньем любви к Bourienne.