Джаясепутра, Адрианус
| Адрианус Джаясепутра Adrianus Djajasepoetra | ||
| ||
|---|---|---|
| 18 февраля 1953 год — 21 мая 1970 год | ||
| Церковь: | Римско-Католическая церковь | |
| Предшественник: | епископ Петер Йоганнес Виллекенс | |
| Преемник: | архиепископ Лео Сукото | |
| Рождение: | 12 марта 1894 | |
| Смерть: | 10 июля 1979 (85 лет) | |
| Принятие священного сана: | 15 августа 1928 год | |
| Епископская хиротония: | 23 апреля 1953 год | |
Адриа́нус Джаясепу́тра (индон. Adrianus Djajasepoetra SJ[1], 12.03.1894 г., Индонезия — 10.07.1979 г., Джакарта, Индонезия) — первый католический архиепископ Джакарты индонезийского происхождения. Руководил архиепархией Джакарты с 18 февраля 1953 года по 21 мая 1970 года, член монашеского ордена иезуитов.
Биография
Адрианус Джаясепутра родился 12 марта 1894 года в Индонезии. После получения среднего образования вступил в монашеский орден иезуитов. 15 августа 1928 года был рукоположён в священника.
18 февраля 1953 года Римский папа Пий XII назначил Адрианус Джаясепутра апостольским викарием апостольского викариата Джакарты и титулярным епископом Тризипы. 23 апреля 1953 года он был рукоположён в епископа.
3 января 1961 года Святой Престол преобразовал апостольский викариат в архиепархию и Адрианус Джаясепутра стал архиепископом.
В 1961—1965 годах Адрианус Джаясепутра участвовал в работе I, II, II и IV сессиях II Ватиканского собора.
21 мая 1970 года Адрианус Джясепутра вышел на пенсию и Святой Престол назначил его титулярным епископом Волзиния.
10 июля 1979 года умер в Джакарте.
Напишите отзыв о статье "Джаясепутра, Адрианус"
Примечания
Ссылки
- [www.catholic-hierarchy.org/bishop/bdjaj.html Информация] (англ.)
| Предшественник: епископ Петер Йоганнес Виллекенс |
Архиепархия Джакарты 18 февраля 1953 год — 21 мая 1970 год |
Преемник: архиепископ Лео Сукото |
Отрывок, характеризующий Джаясепутра, Адрианус
Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
