Джиджибой, Джамсетджи
| Джамсетджи Джиджибой | |
| англ. Jamsetjee Jejeebhoy | |
 Джамсетджи Джиджибой с секретарём-китайцем. Портрет кисти Джорджа Чиннери | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Гражданство: | |
Сэр Джамсетджи Джиджибой[1] (англ. Sir Jamsetjee Jejeebhoy; 15 июля 1783, Бомбей — 14 апреля 1859, Бомбей) — индийский предприниматель, баронет.
Содержание
Биография
Джиджибой происходил из семьи парсов — народа иранского происхождения, переселившегося в Индию из-за экспансии ислама. Отец и мать Джамсетджи умерли, когда ему было шестнадцать лет, и юноша перешёл под опеку дяди[2]. Вскоре он решил заняться коммерцией.
Ранняя карьера Джиджибоя пришлась на разгар наполеоновских войн. В феврале 1804 года, возвращаясь из Китая, флот Ост-Индской компании с Джиджибоем на борту одного из кораблей подвергся нападению французской эскадры. Французы не смогли добиться успеха, так и не рискнув толком вступить в сражение. В другой раз корабль «Брансуик» был захвачен французами и Джиджибой оказался в тюрьме на мысе Доброй Надежды. Там он близко сошёлся с Уильямом Джардином — молодым шотландским хирургом, служащим Ост-Индской компании. Джиджибой и Джардин стали друзьями и поддерживали переписку до конца жизни последнего.
Джиджибой, как и многие другие коммерсанты, занимался экспортом хлопка и опиума в Китай. В 1814 году он приобрёл свой первый корабль, «Good Success»; в 1818 году была образована компания «Jamsetjee Jejeebhoy & Co»[3]. Крупнейшим партнёром для неё стала фирма «Jardine, Matheson & Co», которую основали Уильям Джардин и Джеймс Мэтисон. Она базировалась в Кантоне и обеспечивала посредничество между Джиджибоем и его клиентами в Китае. Наиболее прибыльной частью этого бизнеса была торговля опиумом. Именно она позволила Джиджибою заработать большую часть своего состояния и выдвинуться в число богатейших индийских предпринимателей, торговавших в Китаем.
В 1823 году Джиджибой вошёл в орган самоуправления общины парсов (панчаят парсов Бомбея)[4]. С начала 1830-х годов он становится лидером всей общины и её представителем для британских властей. 25 мая 1842 года Джиджибой первым из индийцев был возведён в рыцарское достоинство[5].
Благотворительность
Джиджибой известен как благотворитель и меценат. При его поддержке основано множество образовательных и медицинских учреждений в Бомбее, Навсари, Сурате и Пуне. Среди них публичный госпиталь, работавший по методам западной медицины (сейчас [www.gmcjjh.org/ Grant Medical College and Sir Jamsetjee Jeejeebhoy Group of Hospitals], 1845), и первая в Индии профессиональная школа искусств[4] ([www.sirjjschoolofart.in/ Sir Jamsetjee Jejeebhoy School of Art], 1857). В знак признания своих заслуг 24 мая 1857 года Джиджибой получил от королевы Виктории титул баронета, чего раньше не удостаивался никто из жителей Индии[3].
Семья
Джиджибой женился на дочери дяди-опекуна, Авабаи, в 1803 году. У них родились дочь и трое сыновей, старший из которых унаследовал отцовский титул.
Напишите отзыв о статье "Джиджибой, Джамсетджи"
Примечания
- ↑ Настоящее имя — Джамшид — Джиджибой в начале XIX века изменил на Джамсетджи, чтобы не выделяться среди общины бомбейских парсов.
- ↑ У. Бернстайн. Великолепный обмен: история мировой торговли. — М.: «АСТ», 2014. — 508 с. — 2 000 экз.
- ↑ 1 2 [books.google.ru/books?id=NbF9AgAAQBAJ&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false Parsis in India and the Diaspora] (англ.)
- ↑ 1 2 Jesse S. Palsetia. [books.google.ru/books?id=R6oNt3M_yLgC&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false The Parsis of India: Preservation of Identity in Bombay City] (англ.)
- ↑ Homi Dhalla. [www.homidhalla.com/downloads/lesser_known_facts.pdf Sir Jamsetjee Jejeebhoy — Lesser Known Facts about His Multidimensional Personality] (англ.)
Ссылки
- [www.iranicaonline.org/articles/jejeebhoy-jamsetjee Джамсетджи Джиджибой] в энциклопедии Ираника
- Джемшеджи-Джиджибой // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
Отрывок, характеризующий Джиджибой, Джамсетджи
В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)
Начались прения. Бенигсен не считал еще игру проигранною. Допуская мнение Барклая и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов. Мнения разделились, были споры в пользу и против этого мнения. Ермолов, Дохтуров и Раевский согласились с мнением Бенигсена. Руководимые ли чувством потребности жертвы пред оставлением столицы или другими личными соображениями, но эти генералы как бы не понимали того, что настоящий совет не мог изменить неизбежного хода дел и что Москва уже теперь оставлена. Остальные генералы понимали это и, оставляя в стороне вопрос о Москве, говорили о том направлении, которое в своем отступлении должно было принять войско. Малаша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым», как она называла Бенигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки. В средине разговора она заметила быстрый лукавый взгляд, брошенный дедушкой на Бенигсена, и вслед за тем, к радости своей, заметила, что дедушка, сказав что то длиннополому, осадил его: Бенигсен вдруг покраснел и сердито прошелся по избе. Слова, так подействовавшие на Бенигсена, были спокойным и тихим голосом выраженное Кутузовым мнение о выгоде и невыгоде предложения Бенигсена: о переводе в ночи войск с правого на левый фланг для атаки правого крыла французов.
