Долгота (телесериал)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Долгота
Longitude
Жанр

исторический фильм
драма

Режиссёр

Чарльз Старридж

Продюсер

Селвин Робертс

Автор
сценария

Чарльз Старридж
Дава Собель (книга)

В главных
ролях

Майкл Гэмбон
Джереми Айронс

Оператор

Питер Ханнан

Композитор

Джеффри Бергон

Кинокомпания

A&E Television Networks, Granada Film Productions

Длительность

250 мин.

Страна

Великобритания Великобритания

Язык

Английский

Год

2000

IMDb

ID 0192263

К:Фильмы 2000 года

«Долгота» (англ. Longitude) — исторический телефильм режиссёра Чарльза Старриджа, снятый в 2000 году для канала Channel 4 по книге Давы Собель. В 2001 году фильм был представлен в десяти номинациях на премию Британской академии кино и телевидения и выиграл в пяти из них: лучший драматический сериал (Чарльз Старридж, Селвин Робертс), лучший актер (Майкл Гэмбон), лучшая музыка (Джеффри Бергон), лучшая операторская работа и освещение (Питер Ханнан), лучшая работа художника (Эйлин Дисс, Крис Лоу).[1].





Сюжет

Действие основной сюжетной линии фильма относится к XVIII веку, когда происходили события, связанные с изобретением Джоном Гаррисоном морского хронометра, который позволил бы мореходам надежно определять долготу. За это достижение была обещана награда британского парламента, решение о вручении которой должна решить специальная комиссия. Поскольку в последнюю входили в основном астрономы, отдававшие предпочтение именно астрономическим методам определения долготы, Гаррисон потратил много лет на попытки доказать работоспособность своих приборов и своего метода.

Параллельно рассказывается о событиях первой половины XX века, когда Руперт Гулд пытался восстановить хронометры Гаррисона и популяризировать его достижения.

В ролях

18-й век 20-й век

Напишите отзыв о статье "Долгота (телесериал)"

Примечания

  1. [www.bafta.org/awards/television/nominations/?year=2000 BAFTA: Television Nominations 2000]

Ссылки

Отрывок, характеризующий Долгота (телесериал)

Княжна испуганно взглядывала на близко от нее блестящие глаза отца; красные пятна переливались по ее лицу, и видно было, что она ничего не понимает и так боится, что страх помешает ей понять все дальнейшие толкования отца, как бы ясны они ни были. Виноват ли был учитель или виновата была ученица, но каждый день повторялось одно и то же: у княжны мутилось в глазах, она ничего не видела, не слышала, только чувствовала близко подле себя сухое лицо строгого отца, чувствовала его дыхание и запах и только думала о том, как бы ей уйти поскорее из кабинета и у себя на просторе понять задачу.
Старик выходил из себя: с грохотом отодвигал и придвигал кресло, на котором сам сидел, делал усилия над собой, чтобы не разгорячиться, и почти всякий раз горячился, бранился, а иногда швырял тетрадью.
Княжна ошиблась ответом.
– Ну, как же не дура! – крикнул князь, оттолкнув тетрадь и быстро отвернувшись, но тотчас же встал, прошелся, дотронулся руками до волос княжны и снова сел.
Он придвинулся и продолжал толкование.
– Нельзя, княжна, нельзя, – сказал он, когда княжна, взяв и закрыв тетрадь с заданными уроками, уже готовилась уходить, – математика великое дело, моя сударыня. А чтобы ты была похожа на наших глупых барынь, я не хочу. Стерпится слюбится. – Он потрепал ее рукой по щеке. – Дурь из головы выскочит.
Она хотела выйти, он остановил ее жестом и достал с высокого стола новую неразрезанную книгу.
– Вот еще какой то Ключ таинства тебе твоя Элоиза посылает. Религиозная. А я ни в чью веру не вмешиваюсь… Просмотрел. Возьми. Ну, ступай, ступай!
Он потрепал ее по плечу и сам запер за нею дверь.
Княжна Марья возвратилась в свою комнату с грустным, испуганным выражением, которое редко покидало ее и делало ее некрасивое, болезненное лицо еще более некрасивым, села за свой письменный стол, уставленный миниатюрными портретами и заваленный тетрадями и книгами. Княжна была столь же беспорядочная, как отец ее порядочен. Она положила тетрадь геометрии и нетерпеливо распечатала письмо. Письмо было от ближайшего с детства друга княжны; друг этот была та самая Жюли Карагина, которая была на именинах у Ростовых:
Жюли писала:
«Chere et excellente amie, quelle chose terrible et effrayante que l'absence! J'ai beau me dire que la moitie de mon existence et de mon bonheur est en vous, que malgre la distance qui nous separe, nos coeurs sont unis par des liens indissolubles; le mien se revolte contre la destinee, et je ne puis, malgre les plaisirs et les distractions qui m'entourent, vaincre une certaine tristesse cachee que je ressens au fond du coeur depuis notre separation. Pourquoi ne sommes nous pas reunies, comme cet ete dans votre grand cabinet sur le canape bleu, le canape a confidences? Pourquoi ne puis je, comme il y a trois mois, puiser de nouvelles forces morales dans votre regard si doux, si calme et si penetrant, regard que j'aimais tant et que je crois voir devant moi, quand je vous ecris».
[Милый и бесценный друг, какая страшная и ужасная вещь разлука! Сколько ни твержу себе, что половина моего существования и моего счастия в вас, что, несмотря на расстояние, которое нас разлучает, сердца наши соединены неразрывными узами, мое сердце возмущается против судьбы, и, несмотря на удовольствия и рассеяния, которые меня окружают, я не могу подавить некоторую скрытую грусть, которую испытываю в глубине сердца со времени нашей разлуки. Отчего мы не вместе, как в прошлое лето, в вашем большом кабинете, на голубом диване, на диване «признаний»? Отчего я не могу, как три месяца тому назад, почерпать новые нравственные силы в вашем взгляде, кротком, спокойном и проницательном, который я так любила и который я вижу перед собой в ту минуту, как пишу вам?]