Беллемы

Беллемы или Дом Беллем (фр. Famille de Bellême) — французское семейство, которое владело значительными землями на территории герцогства Нормандия и прилегающему к нему графстве Мэн в период с X по XII век. Члены данной семьи являлись владельцами замков в Беллеме, Алансоне, Домфроне и Си, а также титулов графов Шрусбери и Понтье.

Возвышение

Первым исторически известным представителем семейства является Ив Беллем, отцом которого возможно был Ив де Крей (regis balistarius во дворе Людовика IV, что возможно означает должность начальника осадного вооружения). Центром их владений был замок Беллем, построенный недалеко от бывшей темницы Беллем на территории графства Мэн. Второй лорд, Вильям I Беллем, с согласия герцога Нормандии Ричарда I построил ещё два замка, по одному в Алансоне и Домфроне соответственно. Однако в уставе аббатства Лонле на земле Neustria Pia, он описывает себя как принцепса Вильяма и provinciae principatum gerens что означает, что он считал себя независимым лордом или же принцем своих земель. Его сыновья Фульк и Уэрин умерли ещё при смерти Вильяма, таким образом наследником стал Роберт. Роберт Беллем умер в тюрьме, оставив титул лорда Беллем своему брату Иву, который вскоре стал епископом Си. Вильям Талвас управлял землями Беллемов на правах своего брата епископа Си Ива Беллема до самой смерти последнего, после чего Вильям вступил в наследство в качестве лорда Беллем, Алансон и Домфрон. После печально известного инцидента с Вильямом Жиро, которого Вильям Талвас изувечил и ослепил, родственники Вильяма Жиро разграбили владения Беллемов в результате того, что Талвас не захотел принять бой. В свою очередь сын Талваса, который в то время был осуждаем всеми, Арнульф, сверг его и изгнал из бывших владений. Он скитался пока не нашел приют у семьи Монтгомери, так как Роджер Монтгомери согласился жениться на дочери Талваса Мабель Беллем в обмен на земли, которых лишился Вильям Талвас. Как итог, Мабель унаследовала основные владения её отца и вышла замуж за наследника самой влиятельной на тот момент семьи в Нормандии, а впоследствии её муж Роджер стал первым графом Шрусбери. Рождер не принимал непосредственно участия во вторжении в Англию, он остался управлять Нормандией в качестве одного из регентов, а также выделил 60 кораблей для армии Вильгельма. После покорения Англии Вильгельм отблагодарил Роджера за лояльность богатыми земельными наделами.

Упадок

Из всех женский персонажей, описанных Ордериком Виталием, у Мабель был самый хитрый и коварный характер. В одном из описаний Ордерик дает ей следующую характеристику: «маленького роста, очень разговорчива, способна на злые поступки, чрезвычайно жестокая и смелая, но в то же время довольно проницательна и с чувством юмора».

Дом Беллем на протяжении многих лет противостоял дому Жиро, и в продолжении этой борьбы Мабель задумала отнять земельные владения у Арнольда Эшафура, сына Вильгельма Жиро, которого её отец в прошлом изуродовал на свадебной церемонии. Ей удалось заполучить часть его владений после того, как герцог Вильгельм согласился на её с Роджером уговоры конфисковать данные земли. Однако в 1063 году герцог пообещал Арнольду прощение, и чтобы избежать этого Мабель задумала убить Арнольда. Она попыталась угостить Арнольда отравленной чашой с вином, но он отказался пить, а выпил это отравленное вино брат её мужа, который впоследствии скончался. После этого она подкупила одного из слуг Арнольда и передала ему этот яд, от действия которого Арнольд и умер.

После этих событий Мабель продолжила свои бесчинства, в результате которых многие дворяне лишились своих земель и стали нищими. В 1077 году она с помощью войска отняла наследственные земли у Хью Бунеля. Однако два годя спустя, когда она принимала ванну в своем замке её убил тот самый Хью Бунель. Хью с помощью трёх братьев смог проникнуть в замок и отрубить Мабель голову. Преступникам удалось убежать, уничтожив за собою мост. Мабель была убита 2 декабря 1079 года и похоронена через 3 дня в Троарне.

После смерти Мабель её владения унаследовал сын Роберт Беллем, 3й граф Шрусбери, который продолжил агрессивную политику своей матери. Он построил несколько замков, чтобы обеспечить контроль над разросшимися владениями Беллемов и в результате такой фортификационной политики в его управлении оказалось 40 замков. В 1098 году умер младший брат Роберта Хью и он унаследовал английские владения своего отца, в том числе графство Шрусбери и Арундел. Также он приобрел графство Понтье jure uxoris, то есть по праву своей жены. В результате Роберт стал не только самым могущественным бароном Нормандии, но и одним из наиболее влиятельных в Англии. Однако Роберт неоднократно восставал против короля Англии и герцога Нормандии. В 1102 г. Роберт Беллемский был обвинён королём Англии в совершении 45 преступлений, среди которых значительное место занимали беззакония и зверства, чинимые графом в его владениях, и вызван в суд. Роберт отказался предстать перед королевским судом и стал готовится к обороне. Войска, посланные на борьбу с графом, возглавил сам Генрих I. Вскоре были взяты Эрандел, Тикхилл и Бриджнорт. Последним пал Шрусбери, где был захвачен сам граф Роберт. По свидетельству Ордерика Виталия известие о пленении Монтгомери было встречено простым населением с ликованием как избавление от тирании графа. Король вскоре отпустил Роберта на свободу и позволил ему покинуть пределы королевства, конфисковав однако все его земельные владения в Англии и лишив титула графа Шрусбери.

Вернувшись в Нормандию, Роберт Монтгомери был атакован войсками герцога Роберта Куртгёза, действующего по соглашению с королём Англии. Однако Роберту удалось нанести поражение армии герцога и принудить его в 1103 году к унизительному примирению, в соответствии с которым Роберт не только получил свои владения и замки, но и доходы с епископства Сэ. Это примирение было воспринято королём Генрихом I как нарушение Куртгёзом условий Алтонского соглашения. Англия стала готовиться к вторжению в Нормандию. Уже в 1104 году Генрих I укрепил Домфрон и другие свои замки в герцогстве и путём раздачи денежных субсидий привлёк на свою сторону часть нормандских баронов и многие города. Английскому королю удалось также заручиться нейтралитетом или поддержкой соседних государств — Анжу, Фландрии, Бретани. На стороне герцога Роберта осталась лишь небольшая часть аристократии во главе с Монтгомери. В 1105 году английские войска высадились в Нормандии и захватили Котантен. Решающая битва состоялась 28 сентября 1106 году у замка Таншбре. В сражении Роберт Беллемский командовал арьергардом, и, увидев полный разгром нормандской армии, покинул поле боя. Куртгёз был пленён и увезён в Англию. Нормандское герцогство перешло под власть английского короля.

После битвы при Таншбре Роберт Беллемский примирился с королём Генрихом I и, хотя был вынужден вернуть незаконно занятые герцогские замки, сохранил за собой свои владения. Тем не менее интриги Роберта против центральной власти не прекратились. Он сблизился с королём Франции и графом Фландрии и в 1111 году стал инициатором выступления части нормандских баронов против короля. Этот мятеж, однако, был быстро подавлен. В 1112 году Роберт в качестве посла короля Людовика VI отправился ко двору Генриха I. Однако по прибытии он был немедленно арестован и заключён под стражу в крепость Шербур. Позднее Роберта перевезли в Англию и поместили в замок Уарем в Дорсете. Здесь он оставался до своей смерти, последовавшей после 1130 года, точная дата неизвестна.

Беллемы-епископы

Уже в начале второй половины X века Беллемы владели епископствами Ле-Ман и Си. Сигфруа желал получить епископство Ле-Ман и предложил графу Анжу Жоффруа I деревню Кулен, а также виллу Диссе-сю-Курсильон с правом сбора налогов, если бы последний смог использовать своё влияние при назначении нового епископа. Жоффруа ходатайствовал перед королём Лотарем за Сигфруа, который, в итоге, стал епископом в 970 или 971 году. Хотя происхождение Сигфруа точно не установлено, известно, что его сестра вышла замуж за Ива Беллема, а их ребёнок — Авигод Беллем — стал преемником Сигфруа после смерти последнего в качестве епископа Ле-Ман в 997 году. После смерти Авигода в 1036 году епископом стал его племянник Жерве де Шато-дю-Люр, сын сестры Хильдебурги Беллем, который в 1055 году стал архиепископом Реймса.

Известность

Хронисты герцогства Нормандия, Вильям Хьюмиджес и Ордерик Виталий, описывали нескольких членов семейства как коварных и обманчивых личностей. В то время как Вильям Тавлас был наряду с другими Беллемами коварным и корыстным человеком, но во лжи и жестокости он превзошел всех. Он женился на Хильдебурге, дочери дворянина Арнульфа, и согласно Ордерику Виталию Вильям задушил её по пути в церковь, так как она возлюбила Бога и отказалась участвовать в коварных деяниях Вильяма. Второй известный случай произошел на праздновании второй свадьбы Вильяма, на которую он пригласил своего вассала Вильяма Жиро. Ничего не подозревая Вильям Жиро прибыл на свадьбу но тут же был схвачен солдатами Тавласа, а затем заключен в тюрьму и подвергнут пыткам. Его ужасно изувечили и ослепили перед тем как отпустить. Вильям Жиро чудом остался жив и оставшуюся часть жизни он провел в качестве монаха в аббатстве Бэк.

Из всех женский персонажей, описанных Ордериком Виталием, у Мабель Беллем был самый хитрый и коварный характер. В одном из описаний Ордерик дает ей следующую характеристику: «маленького роста, очень разговорчива, способна на злые поступки, чрезвычайно жестокая и смелая, но в то же время довольно проницательна и с чувством юмора».

Но Ордерик был наиболее сильно настроен против Роберта Беллема. Основой враждебного отношения Ордерика к Роберту и остальным представителям дома Беллем возможно была давняя вражда между Беллемами и семьей Жиро, покровителями аббатства Святого Эвруля, в котором жил Ордерик.

Литература

• Ordericus Vitalis, The Ecclesiastical History of England and Normandy, Trans. Thomas Forester, Vol. II (Henry G. Bohn, London, 1854), pp. 194-5
• Neveux, F. La Normandie, des ducs aux rois (Xe-XIIe siècle). — Rennes, Ouest-France, 1998
• Poole, A. L. From Domesday Book to Magna Carta 1087—1216. — Oxford, 1956, ISBN 978-0-19-821707-7

Отрывок, характеризующий Беллемы

– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.