Роберт Беллемский

Роберт Беллемский
граф Шрусбери
Род:	Монтгомери
Супруга:	Агнес де Понтье

Роберт Монтгомери (фр. Robert de Bellême; 1052 — 8 мая 1131), сеньор де Беллем (1082—1112), 3-й граф Шрусбери (1098—1102), — англонормандский аристократ, активный участник борьбы за власть после смерти Вильгельма Завоевателя, крупнейший и наиболее влиятельный барон Нормандии. Широкую известность приобрели его жестокость и пренебрежение к священнослужителям, описанные англо-нормандским историком Ордериком Виталием, которые, возможно, легли в основу средневековых французских и английских легенд о Роберте-Дьяволе.

Молодые годы

Роберт был старшим сыном Роджера Монтгомери, соратника Вильгельма Завоевателя и 1-го графа Шрусбери, и Мабель де Беллем, наследницы крупных земельных владений династии Беллем на границе Нормандии и Мэна. Уже в 1077 г. проявился беспокойный характер юного Монтгомери: он примкнул к восстанию Роберта Куртгёза против короля Вильгельма, которое, однако, вскоре потерпело поражение. В 1082 г. скончалась мать Роберта, и он унаследовал обширную территорию вдоль южной границы Нормандии (Беллем, Алансон, Домфрон), что превратило Роберта в одного из крупнейших баронов герцогства.

Возвышение

После смерти в 1087 г. Вильгельма Завоевателя новым герцогом Нормандии стал его сын Роберт Куртгёз, не отличавшийся государственными талантами и не имевший авторитета отца. Этим воспользовался Роберт Беллемский, который немедленно изгнал герцогские гарнизоны из крепостей Южной Нормандии, в том числе из Алансона и Беллема, и фактически установил собственную власть в регионе. Его примеру последовали и другие крупные нормандские бароны, в результате чего герцогство оказалось в состоянии анархии, а центральная власть потеряла рычаги управления страной. Положение усугублялось началом борьбы за наследство Вильгельма Завоевателя между его детьми — Робертом Куртгёзом, герцогом Нормандии, Вильгельмом Руфусом, королём Англии, и Генрихом Боклерком. Эта борьба открыла перед Робертом Беллемским новые возможности для усиления своей власти и расширения земельных владений.

В 1088 г. во главе небольшого нормандского отряда Роберт высадился в Англии, где вспыхнуло восстание баронов под предводительством Одо, епископа Байё, против Вильгельма Руфуса. Войска Роберта вошли в Рочестер и укрепили крепость. Однако эффективные действия Вильгельма и поддержка, оказанная королю духовенством и мелкими английскими земледельцами, привели к скорому поражению мятежников. Рочестер после непродолжительной обороны был взят, а Роберт вернулся в Нормандию. По возвращении он был арестован Куртгёзом, вероятно, по наущению епископа Одо. В ответ в Нормандии высадился отец Роберта, Роджер Монтгомери, граф Шрусбери, который открыл военные действия против герцога. Хотя Куртгёзу удалось овладеть несколькими крепостями в южной части Нормандии, сломить сопротивление Монтгомери он не смог и вскоре был вынужден освободить Роберта.

После освобождения Роберт Беллемский обосновался в своих владениях и, пользуясь слабостью герцогской власти, стал фактически единовластным правителем южной Нормандии. По сообщению Ордерика Виталия, за пятнадцать лет Роберт сто раз нарушил права герцога и убедил многих нормандских сеньоров отказаться от повиновения монарху. Власть Роберта отличалась крайней степенью тирании, беспрецедентной даже по меркам своего времени. Из всех нормандских баронов он, вероятно, был наиболее жестоким. Ордерик Виталий так описывает Роберта:

Он был огромного роста, необычайно смел и силён, отличался хитростью и красноречием, но был очень жесток и ненасытен в своей скупости и распутстве […], неумолимый палач, когда речь шла о том, чтобы мучить людей.

Виталий в своей «Церковной истории» подробно перечисляет беззакония, совершённые Робертом, по отношению к простым крестьянам, мелким рыцарям и священнослужителям, зачастую просто из любви к жестокости и пыткам, и заявляет, что христианская история не знала человека, подобного ему по извращённости.

В 1090 г. войска Роберта Беллемского пришли на помощь герцогу, против которого восстали жители Руана. Подавление этого выступления также отличалось безжалостностью к участникам мятежа и сопровождалось разграблением города. Усиление власти Роберта и его грабительские набеги на земли соседних феодалов вызвали конфликт с другими южно-нормандскими баронами: сеньорами де Курси, де Монтань-о-Перш, де Л’Эгль и другими. В 1092 г. Генрих Боклерк, младший сын Вильгельма Завоевателя, захватил Домфрон, один из важнейших замков Южной Нормандии. Роберту не удалось отбить крепость, и до конца жизни Генрих Боклерк оставался его главным врагом.

Граф Шрусбери и падение

В 1094 г. скончался отец Роберта. Его владения в Англии и титул графа Шрусбери унаследовал младший брат Роберта Гуго, тогда как родовые земли семьи Монтгомери в центральной Нормандии достались Роберту. Спустя четыре года Гуго Монтгомери умер, и, уплатив колоссальный рельеф в 3 000 фунтов стерлингов, Роберт вступил во владение английским наследством, включающим бо́льшую часть Шропшира, Арундел и земли ещё в десяти графствах Англии, а также титул графа Шрусбери. В результате Роберт стал не только самым могущественным бароном Нормандии, но и одним из наиболее влиятельных в Англии. Наконец, в 1100 г. скончался Ги де Понтье, отец супруги Роберта Агнессы, и под власть Роберта перешло графство Понтье на берегу Ла-Манша. В качестве графа Шрусбери Роберт Беллемский продолжал политику своего отца в деле построения системы укреплённых замков на границе с Уэльсом и постепенного проникновения на валлийские территории. Здесь ярко проявились инженерные таланты Роберта, который, вероятно, был одним из лучших военных инженеров своего времени. Ещё в 1098 г., во время вторжения короля Вильгельма II в Вексен, под руководством Роберта был возведён замок Жизор на границе с владениями короля Франции, который позднее стал одним из ключевых форпостов обороны Нормандии в период англо-французских войн конца XII — начала XIII века. В Англии Роберт заново укрепил Шрусбери и отстроил практически неприступный замок Бриджнорт. Помимо славы военного инженера, Роберт Беллемский завоевал репутацию героя, захватив в 1098 г., во время англо-нормандского вторжения в Мэн, правителя этого графства Элиаса де ла Флеша.

В 1100 г. на охоте погиб король Вильгельм II. На английский престол взошёл его младший брат Генрих I, давний противник графа Роберта. Уже в 1101 г. в стране вспыхнуло восстание против нового короля, одним из руководителей которого стал Роберт Монтгомери. Восставшие бароны обратились к нормандскому герцогу Роберту Куртгёзу с предложением короны Англии. В Портсмуте высадились войска нормандцев, которые начали продвижение к Лондону. Однако Генриху I удалось мобилизовать крупную армию, которая преградила путь мятежникам. В результате стороны подписали Алтонский договор, в соответствии с которым Генрих был признан королём, а участники восстания получили прощение. За свою помощь и в качестве компенсации за Домфрон Роберт в 1101 г. получил от Куртгёза город Аржантан и Гуффернский лес.

Несмотря на амнистию, уже в 1102 г. Роберт Беллемский был обвинён королём Англии в совершении 45 преступлений, среди которых значительное место занимали беззакония и зверства, чинимые графом в его владениях, и вызван в суд. Роберт отказался предстать перед королевским судом и стал готовится к обороне. Войска, посланные на борьбу с графом, возглавил сам Генрих I. Вскоре были взяты Арундел, Тикхилл и Бриджнорт. Последним пал Шрусбери, где был захвачен сам граф Роберт. По свидетельству Ордерика Виталия известие о пленении Монтгомери было встречено простым населением с ликованием как избавление от тирании графа. Король вскоре отпустил Роберта на свободу и позволил ему покинуть пределы королевства, конфисковав однако все его земельные владения в Англии и лишив титула графа Шрусбери. Падение Роберта ликвидировало главный очаг сопротивления правлению короля Генриха I, но одновременно ослабило оборону англо-валлийской границы, в результате чего в начале XII века резко усилилось королевство Поуис в Среднем Уэльсе, а англичане были отброшены с завоёванных ранее валлийских территорий.

Война в Нормандии и смерть

Вернувшись в Нормандию, Роберт Монтгомери был атакован войсками герцога Роберта Куртгёза, действующего по соглашению с королём Англии. Однако Роберту удалось нанести поражение армии герцога и принудить его в 1103 году к унизительному примирению, в соответствии с которым Роберт не только получил свои владения и замки, но и доходы с епископства Сэ. Это примирение было воспринято королём Генрихом I как нарушение Куртгёзом условий Алтонского соглашения. Англия стала готовиться к вторжению в Нормандию. Уже в 1104 году Генрих I укрепил Домфрон и другие свои замки в герцогстве и путём раздачи денежных субсидий привлёк на свою сторону часть нормандских баронов и многие города. Английскому королю удалось также заручиться нейтралитетом или поддержкой соседних государств — Анжу, Фландрии, Бретани. На стороне герцога Роберта осталась лишь небольшая часть аристократии во главе с Монтгомери. В 1105 году английские войска высадились в Нормандии и захватили Котантен. Решающая битва состоялась 28 сентября 1106 году у замка Таншбре. В сражении Роберт Беллемский командовал арьергардом, и, увидев полный разгром нормандской армии, покинул поле боя. Куртгёз был пленён и увезён в Англию. Нормандское герцогство перешло под власть английского короля.

После битвы при Таншбре Роберт Беллемский примирился с королём Генрихом I и, хотя был вынужден вернуть незаконно занятые герцогские замки, сохранил за собой свои владения. Тем не менее интриги Роберта против центральной власти не прекратились. Он сблизился с королём Франции и графом Фландрии и в 1111 году стал инициатором выступления части нормандских баронов против короля. Этот мятеж, однако, был быстро подавлен. В 1112 году Роберт в качестве посла короля Людовика VI отправился ко двору Генриха I. Однако по прибытии он был немедленно арестован и заключён под стражу в крепость Шербур. Позднее Роберта перевезли в Англию и поместили в замок Уарем в Дорсете. Здесь он оставался до своей смерти, последовавшей после 1130 года.

Брак и дети

Роберт Беллемский был женат на Агнессе де Понтье (ок. 1080 — после 1105), дочери Ги I, графа Понтье, от которой имел по крайней мере двух сыновей:

• Гийом III Монтгомери (ок. 1095—1171), граф Понтье и сеньор Алансона, и
• Андре Монтгомери.

Литература

• [www.thepeerage.com The Complete Peerage]
• Neveux, F. La Normandie, des ducs aux rois (Xe-XIIe siècle). — Rennes, Ouest-France, 1998
• Poole, A. L. From Domesday Book to Magna Carta 1087—1216. — Oxford, 1956, ISBN 978-0-19-821707-7

Предшественник  Гуго	граф Шрусбери  1098 — 1102	Преемник конфисковано
Предшественник  Ги I	граф Понтье  1100 — 1112	Преемник Гийом III

Отрывок, характеризующий Роберт Беллемский

– Я никогда не радовалась тогда, – сказала графиня, – когда Болконский был женихом Наташи, а я всегда желала, и у меня есть предчувствие, что Николинька женится на княжне. И как бы это хорошо было!
Соня чувствовала, что это была правда, что единственная возможность поправления дел Ростовых была женитьба на богатой и что княжна была хорошая партия. Но ей было это очень горько. Несмотря на свое горе или, может быть, именно вследствие своего горя, она на себя взяла все трудные заботы распоряжений об уборке и укладке вещей и целые дни была занята. Граф и графиня обращались к ней, когда им что нибудь нужно было приказывать. Петя и Наташа, напротив, не только не помогали родителям, но большею частью всем в доме надоедали и мешали. И целый день почти слышны были в доме их беготня, крики и беспричинный хохот. Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха. Пете было весело оттого, что, уехав из дома мальчиком, он вернулся (как ему говорили все) молодцом мужчиной; весело было оттого, что он дома, оттого, что он из Белой Церкви, где не скоро была надежда попасть в сраженье, попал в Москву, где на днях будут драться; и главное, весело оттого, что Наташа, настроению духа которой он всегда покорялся, была весела. Наташа же была весела потому, что она слишком долго была грустна, и теперь ничто не напоминало ей причину ее грусти, и она была здорова. Еще она была весела потому, что был человек, который ею восхищался (восхищение других была та мазь колес, которая была необходима для того, чтоб ее машина совершенно свободно двигалась), и Петя восхищался ею. Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого.


31 го августа, в субботу, в доме Ростовых все казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи, тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие телеги, некоторые уже уложенные верхом и увязанные, некоторые еще пустые.
Голоса и шаги огромной дворни и приехавших с подводами мужиков звучали, перекликиваясь, на дворе и в доме. Граф с утра выехал куда то. Графиня, у которой разболелась голова от суеты и шума, лежала в новой диванной с уксусными повязками на голове. Пети не было дома (он пошел к товарищу, с которым намеревался из ополченцев перейти в действующую армию). Соня присутствовала в зале при укладке хрусталя и фарфора. Наташа сидела в своей разоренной комнате на полу, между разбросанными платьями, лентами, шарфами, и, неподвижно глядя на пол, держала в руках старое бальное платье, то самое (уже старое по моде) платье, в котором она в первый раз была на петербургском бале.
Наташе совестно было ничего не делать в доме, тогда как все были так заняты, и она несколько раз с утра еще пробовала приняться за дело; но душа ее не лежала к этому делу; а она не могла и не умела делать что нибудь не от всей души, не изо всех своих сил. Она постояла над Соней при укладке фарфора, хотела помочь, но тотчас же бросила и пошла к себе укладывать свои вещи. Сначала ее веселило то, что она раздавала свои платья и ленты горничным, но потом, когда остальные все таки надо было укладывать, ей это показалось скучным.
– Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да?
И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.
Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.
Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.