Вильгельм I Завоеватель

Вильгельм I Завоеватель старонормандск. Williame I англ. William I the Conqueror др.-англ. Wilhelm se Gehīersumiend фр. Guillaume le Conquérant норманд. Gllâome lé Counqùéreus<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Король Англии
25 декабря 1066 — 9 сентября 1087
Коронация:	25 декабря 1066
Предшественник:	Эдгар Этелинг
Преемник:	Вильгельм II
Герцог Нормандии
22 июня 1035 — 9 сентября 1087
Предшественник:	Роберт Дьявол
Преемник:	Роберт Куртгёз
Рождение:	ок. 1027/1028 Фалез, Нормандия
Смерть:	9 сентября 1087(1087-09-09) Руан, Нормандия
Место погребения:	церковь Св. Стефана, Кан, Нормандия
Род:	Нормандская династия
Отец:	Роберт Дьявол
Мать:	Герлева
Супруга:	Матильда Фландрская
Дети:	сыновья: Роберт Куртгёз, Вильгельм II Руфус, Ричард, Генрих I Боклерк дочери: Алиса, Сесилия, Адела, Агата, Констанция, Матильда

Вильге́льм I Завоева́тель, Вильгельм Нормандский или Вильгельм Незаконнорождённый (старонормандск. Williame I, англ. William I the Conqueror, William the Bastard, фр. Guillaume le Conquérant, Guillaume le Bâtard; ок. 1027/1028 — 9 сентября 1087) — герцог Нормандии с 1035 года под именем Вильгельм II и король Англии с 1066 года, организатор и руководитель нормандского завоевания Англии, один из крупнейших политических деятелей Европы XI века.

Воцарение Вильгельма имело огромные последствия для развития Англии. Он основал единое Английское королевство, утвердил законоположения и систему управления им, создал армию и флот, провёл первую земельную перепись («Книга страшного суда»), начал строить каменные крепости (первой в 1078 году стал Тауэр). Английский язык обогатился многими сотнями французских слов, однако ещё 3 столетия считался «простонародным наречием» и среди знати не употреблялся.

Происхождение

Точный год рождения Вильгельма неизвестен. Чаще всего указывается, что он родился в 1027 или 1028 году, однако встречаются и упоминания о том, что Вильгельм мог родиться осенью 1029 года.

Родился Вильгельм в нормандском городе Фалез — в Фалезском замке (фр. Château de Falaise), одной из резиденций герцогов Нормандии. Он был незаконнорожденным, но единственным сыном правителя Нормандии — герцога Роберта II Великолепного (известного позже также под прозвищем Дьявол). Матерью Вильгельма была Герлева, ставшая любовницей Роберта ещё в то время, когда тот был графом Иемуа. Хронисты XI века не упоминают о происхождении Герлевы, однако поздние источники указывают, что её отца звали Фулберт, он был зажиточным горожанином из Фалеза, возможно, кожевником (скорняком). Возможно, что от этой связи родилась также дочь Аделаида, однако существуют сомнения в этом, учитывая прямое свидетельство Роберта де Ториньи, что Аделаида не являлась дочерью Герлевы.

Нормандская знать в то время избегала браков по христианскому обряду, предпочитая заключать браки норманнского типа. Этот союз не имел благословения церкви и мог быть отменён в любой момент — если была государственная необходимость вступить в христианский брак. Многие нормандские герцоги и члены их семей имели официальных любовниц, а с церковной точки зрения законнорожденность многих представителей рода вызывала сомнение. Однако французская знать дала Вильгельму прозвище Незаконнорожденный, Бастард (лат. Notus, Bastardus).

Правление в Нормандии

Положение в Нормандии накануне начала правления Вильгельма

Нормандское герцогство, унаследованное Вильгельмом, отличалось, с одной стороны, достаточно централизованной системой управления, основанной на хорошо развитой военно-ленной системе и обширном герцогском домене, а с другой стороны, огромной массой мелких рыцарей, потомков скандинавских викингов, поселившихся в Нормандии в IX веке, чья энергия выплёскивалась в завоевательных походах в Южную Италию. Нормандия находилась в вассальной зависимости от короля Франции, однако зависимость во многом была формальной, поскольку первые короли Франции из династии Капетингов фактически правили только в своём домене. Формально Нормандия считалась графством, однако власть её правителей ничем не уступала королевской, поэтому в XI веке правители Нормандии присваивают себе герцогский титул. Гийом Жюмьежский в «Деяниях герцога Вильгельма», написанной в 1073/1074 годах, называет Вильгельма то графом (лат. comes), то герцогом (лат. dux), то принцепсом (лат. princeps). Ордерик Виталий в написанной около 1141 года «Церковной истории» часто называет Вильгельма с титулом маркиз (лат. marchio). Многие хронисты же называют Вильгельма герцогом норманнов (лат. dux Normanorum).

На севере от Нормандии располагались графства Фландрия и Понтье, на востоке — Иль-де-Франс, входивший в домен короля Франции, на юге — графства Шартр, принадлежавшее графам Блуа, и Мэн, за которое герцоги Нормандии постоянно спорили с графами Анжу, а на юго-западе — герцогство Бретань, на которое герцоги Нормандии не раз выдвигали претензии, сталкиваясь при этом с графами Анжу, также претендовавшими на влияние в Бретани.

На территории самой Нормандии в это время существовали владения как светских баронов, постоянно враждовавших между собой и с герцогами, так и церковные владения. Главным церковным иерархом был архиепископ Руана, кроме того существовало 6 епископств с центрами в Эврё, Лизьё, Байё, Кутансе, Авранше и Сеэзе. Кроме Сеэзской епархии, которая зависела от сеньоров Беллемских, остальные подчинялись непосредственно герцогу, назначавшему на кафедры своих родственников. Также в Нормандии существовало много монастырей.

Юные годы

Роберт Дьявол после смерти своего отца Ричарда II в 1026 получил титул графа Иемуа, а герцогом Нормандии стал его старший брат Ричард III. Однако Роберта такое положение не устроило и он демонстративно переселился в Фалез. А в августе 1027 года герцог Ричард неожиданно умер, причём в причастности к его смерти историки подозревают Роберта, постоянно враждовавшего с братом.

За время своего правления Роберту пришлось усмирять нормандскую знать, которая решила воспользоваться слабостью герцогской власти, чтобы увеличить свои владения за счёт более слабых соседей, а также бороться против герцога Алена III Бретонского, предъявившего права на Нормандию. Кроме того, Роберт изгнал своего дядю, архиепископа Руана Роберта, который в ответ наложил на Нормандию интердикт. Однако вскоре Роберт помирился с дядей и не без его помощи ему удалось усмирить непокорных вассалов и договориться о мире с герцогом Бретонским, заключив с ним союз. К 1034 году Роберту удалось значительно укрепить герцогскую власть, однако при этом усилилась роль представителей знати, поддержавших Роберта в тяжёлое для него время.

О юности Вильгельма ничего не известно. Вероятно он жил в Фалезе. Хотя позднее и возникли легенды о том, что уже тогда было много признаков его будущего величия, но документального подтверждения этому нет. Да и тот факт, что герцог Роберт так и не женился на Герлеве, чтобы узаконить положение сына, скорее свидетельствует о том, что первоначально Вильгельм не рассматривался в качестве наследника Нормандии.

В 1034 году Роберт, отправляясь в паломничество в Иерусалим, объявил Вильгельма престолонаследником. Кроме того, он выдал Герлеву, мать Вильгельма, замуж за своего вассала — Герлуина, виконта Контевилля, желая, судя по всему, обеспечить её будущее. От этого брака родилось два сына, Одо и Роберт, в будущем ставшие верными соратниками своего единоутробного брата.

В июле 1035 года, возвращаясь из паломничества в Иерусалим, герцог Роберт Дьявол, отец Вильгельма, умер в Никее. Номинально герцогом Нормандии стал Вильгельм, которому в этот момент было всего около 7 лет, но удержать власть у него шансов было немного: поскольку Вильгельм был внебрачным сыном Роберта, многие представители знати не признавали прав малолетнего Вильгельма на герцогскую корону.

Однако среди многочисленных представителей нормандской династии не нашлось кандидатуры, которая устроила бы всех. Одним препятствовал духовный сан, другим — незаконнорожденность, третьим — вассальная зависимость от других сеньоров, а некоторые просто не смогли заручиться серьёзной поддержкой. Самый опасный с точки зрения права соперник — Николас, сын герцога Ричарда III (старшего брата Роберта Дьявола), был ещё ребёнком определён для духовной карьеры и жил в монастыре Сен-Уан, аббатом которого он стал в 1042 году. На престол могли претендовать и двое младших единокровных братьев Роберта Дьявола — Можер и Вильгельм де Талу, однако они не обладали в это время серьёзным влиянием. Главную роль в признании Вильгельма герцогом Нормандии сыграл архиепископ Руана Роберт, который кроме архиепископства владел ещё и графством Эврё, а также был первым советником покойного герцога Роберта. Существуют сведения, что архиепископ Руана, имевший хорошие связи с королём Франции, добился того, чтобы Вильгельм был признан королём Генрихом I наследником Роберта Дьявола. Возможно, что Вильгельм тогда был лично представлен королю.

Согласно завещанию покойного герцога, опекунами Вильгельма были его три родственника — герцог Ален III Бретонский, Жильбер (Гилберт), граф де Брион и один из самых могущественных представителей нормандской знати, а также сенешаль Нормандии Осберн де Крепон. Значительную роль при молодом герцоге играл также некий Турчетил (Турольд), владевший землями в Нёфмарше. Хронисты называют его «кормильцем» Вильгельма, однако не установлено, какие обязанности он исполнял.

Однако положение Вильгельма продолжало оставаться шатким. В 1037 году умер архиепископ Роберт, после чего ситуация быстро изменилась. О событиях того времени известно очень мало, сохранились только отрывочные сведения в поздних хрониках. Из них известно, что между родственниками Вильгельма началась борьба за то, чтобы оказывать влияние на молодого герцога. Вначале главная роль принадлежала Алену Бретонскому, но он умер в 1039 году. После этого главенствующую роль стал играть Жильбер де Брион, но в том же 1039 году он погиб от руки убийцы, которого послал Рауль Гассийский — один из сыновей покойного архиепископа Роберта. В это же время погиб и Турчетиль, воспитатель Вильгельма. А в 1040 или 1041 году во время драки, произошедшей прямо в спальне Вильгельма, погиб и его последний опекун — сенешаль Осборн. Жизнь молодого герцога также не раз подвергалась опасности. Известно, что дядя Вильгельма по матери, Готье, который часто ночевал в его спальне, несколько раз спасал племянника, пряча в хижинах бедняков.

В это время начинается рост могущества двух младших единокровных братьев Роберта Дьявола. Можер в 1037 или 1038 году был утверждён архиепископом Руанским, а Вильгельм де Талу в это же время стал графом Аркеза. Их имена с 1039 годов встречается на актах сразу после имени герцога. Усиливается и влияние других родственников Вильгельма, особенно Рауля Гассийского, убийцы Жильбера де Бриона. Тогда Ги Бургундский, друг детства Вильгельма, получил принадлежавшие ранее Жильберу замки Брион и Вернон с титулом графа.

В то время как знать боролась за власть, в Нормандии начались беспорядки. Хозяйство приходило в упадок. По сообщениям хроник, между феодалами возникали распри, приводившие к кровавым столкновениям. Некоторые герцогские замки были захвачены, феодалы возводили новые замки. Однако, несмотря на слабость центральной власти, административная система разрушена не была. Феодальная рента в герцогскую казну выплачивалась регулярно. Епископы сохраняли лояльность герцогу, выплачивая ему причитающиеся выплаты с церковных земель. Ричард Гассийский, занявший при герцогском дворе главенствующее положение, сумел собрать армию и провёл несколько успешных военных операций. И традиционное уважение к герцогской власти позволило Нормандии избежать распада.

К счастью для Нормандии, её соседи в это время были заняты междоусобицами и не обращали внимание на события в герцогстве. Король Генрих I дважды вторгался на территорию Нормандии, за что его осуждали в нормандских хрониках. Но, по мнению современных историков, Генрих не желал свержения своего вассала, а пытался устранить угрозу своим владениям со стороны постоянно воюющих нормандских феодалов, а также поддержать своего малолетнего вассала против набравших много власти советников. Ещё один сосед Нормандии — Фландрия, правители которой были традиционными соперниками нормандских герцогов, не спешил воспользоваться беспорядками там. Наоборот, ставший в 1035 году графом Бодуэн V, оказывал малолетнему герцогу поддержку. Более того, по мнению историков именно тогда у Бодуэна V могла родиться идея о заключении брачного договора между Вильгельмом и своей дочерью Матильдой.

Начало самостоятельного правления

В 1042 году в возрасте около 15 лет Вильгельм был посвящён в рыцари своим сюзереном, королём Франции Генрихом I, после чего стал больше принимать участие в управлении герцогством. Трудное детство сильно повлияло на его характер. По сообщению хронистов он не умел читать, был человеком подозрительным и скрытным, ненавидел раздоры и отличался деспотичностью в любой области жизни. Также незаконнорожденность и связанные с ней насмешки привели к тому, что Вильгельм ненавидел сексуальную распущенность. Первый период правления Вильгельма был посвящён укреплению герцогской власти и обороне границ. Вначале его влияние было незначительным, управление герцогством полностью зависело от силы поддерживающей его знати. Но, становясь старше, Вильгельм стал больше вмешиваться в управление герцогством, и, наконец, в 1046 году попытался взять полноту власти в свои руки. И это решение вызвало недовольство знати, которое вылилось в восстание в Верхней Нормандии, которое возглавил Ги Бургундский, граф Вернона и Бриона. Близкий родственник и друг детства Вильгельма, он был одним из претендентов на титул герцога Нормандии в 1035 году, но тогда он не имел никаких владений в Нормандии. А теперь в его владении были богатые земли Вернона и Бриона. Восстание поддержали богатые землевладельцы из Западной Нормандии — виконт Котантена Нигель II де Сен-Совер, виконт Байё Ранульф I, а также ряд других более мелких сеньоров.

Вильгельм ничего не смог противопоставить восставшим и был вынужден бежать из Нормандии, обратившись за помощью к королю Франции Генриху I. Король, озабоченный тяжёлым положением своего вассала, решил помочь ему. Он собрал армию и в 1047 году вторгся в область Имуа, где соединился с немногочисленными отрядами, набранными Вильгельмом в Нормандии. В долине Дюн (к юго-востоку от Кана) армию встретили восставшие, которые успели перебраться через реку Орну. В начавшейся битве при Валь-эс-Дюн герцог Вильгельм проявил себя как храбрый воин. При этом мятежники были дезорганизованы тем, что на сторону Вильгельма перешёл один из баронов — Ральф II Тессон. В результате битвы армия мятежников была разбита, остатки бежали за реку Орну, причём многие утонули при переправе. Победа стала поворотным пунктом для Вильгельма.

Однако, несмотря на победу над мятежниками, положение Вильгельма было ещё непрочным. Король Генрих I после победы вернулся в свои владения, а Вильгельм продолжил преследование баронов, многие из которых смогли бежать. Дальнейшая судьба Ранульфа, виконта Байё, неизвестна, но владения он сохранил. Нигель II Контантенский был изгнан в Бретань, но позже смог вернуться в свои владения. Ги Бургундский, хотя и был ранен, смог увести достаточно большой отряд с поля битвы и заперся в замке Брион. Взять замок с ходу Вильгельму не удалось, осада длилась почти три года, и всё это время Брион представлял угрозу для герцогства. Только в конце 1049 или начале 1050 года Ги сдался. Ему была сохранена жизнь, но он лишился своих владений в Нормандии и был вынужден покинуть Нормандию.

Всё время, пока велась осада Бриона, власть Вильгельма фактически распространялась на Нижнюю Нормандию, вероятно, что ему не подчинялся даже Руан. Своим местом пребывания Вильгельм избрал Кан, который в итоге стал одной из главных герцогских резиденций. Благодаря этому Кан быстро превратился в большой город.

А в 1052 году Вильгельму пришлось подавлять ещё одно крупное восстание, которое возглавлял его дядя, Вильгельм де Тулу, граф Аркеза, которого поддерживал его брат, архиепископ Руана Можер. Они были самыми могущественными феодалами в Верхней Нормандии. Обладавший большими личными амбициями, Вильгельм де Талу, поняв, что герцогскую корону ему получить не удастся, решил попробовать стать независимым от племянника. При этом он был женат на сестре графа Понтье Ангеррана II, что увеличивало его влияние в Верхней Нормандии. Одновременно Вильгельм де Тулу обратился за помощью к королю Франции Генриху I, в это время заключившего союз с графом Анжу Жоффруа II Мартелом, врагом Вильгельма.

Узнав о мятеже, в 1053 году Вильгельм осадил Аркез, в чём ему помог опыт осады Бриона. Оставив руководить осадой Готье Жиффара, сам же отправился собирать дополнительные войска, чтобы противостоять французской армии Генриха I, к которому присоединился Ангерран II де Понтье. Их армия осенью 1053 года вторглась в Нормандию. Король пытался пробиться к Аркезу, чтобы доставить осаждённым продовольствие, ему пытался в этом противодействовать герцог Вильгельм, собравший большую армию, но в открытое столкновение он вступать не решался. Однако один из командиров Вильгельма 26 октября рискнул напасть у Сент-Обина на большой отряд французской армии, почти полностью уничтожив его, причём в битве получил смертельную рану Ангерран II де Понтье. Хотя у короля Генриха I ещё оставалось достаточно войск, он предпочёл вернуться в свои владения. В конце 1053 года Аркез сдался. Но Вильгельм де Талу отделался сравнительно легко. Его владения были конфискованы и вошли в состав графства Руан, а сам он уехал в Булонь, больше не доставляя проблем Вильгельму. В 1054 или 1055 году Вильгельм добился также низложения Можера, который был сослан на остров Гернси. Это было последнее крупное восстание знати в Нормандии во время правления Вильгельма.

Позже Вильгельму удалось избавиться и от ряда других врагов из своей семьи. В 1056 году он обвинил в мятеже Вильгельма Герлана, графа Мортена, изгнал его, передав Мортен своему сводному брату Роберту. Также он выгнал Вильгельма Бюсака, второго сына Вильгельма I, графа Э.

В итоге Вильгельм навёл порядок в собственном герцогстве. Были разрушены замки баронов, построенные в период его несовершеннолетия, введены строгие наказания за нарушение «герцогского мира», создана разветвлённая структура местной администрации, подчинённая непосредственно герцогу. Самыми важными должностными лицами стали виконты, причём эта должность превратилась в наследственную. В этом отношении Вильгельм значительно опередил последующие мероприятия королей Франции. Он также уделял повышенное внимание делам церкви и поддерживал усилия по реформированию церковных институтов в духе клюнийского движения. Не злоупотребляя своей возможностью влиять на назначение епископов и аббатов, Вильгельм обеспечил себе поддержку как местного высшего духовенства, так и самого папы римского.

Дипломатия Вильгельма

Также Вильгельм постарался наладить дипломатические отношения с соседями и защитить границы Нормандии от посягательств соседних правителей. Около 1049 года Вильгельм начал переговоры с графом Фландрии Бодуэном V, прося руки его дочери Матильды. Однако известие о возможности такого брака вызвало недовольство императора Священной Римской империи Генриха III, недовольного тем, что Бодуэн приобретает себе союзников за пределами империи. В итоге в октябре 1049 года на Реймсском соборе союзник императора, папа римский Лев IX, запретил этот брак по причине кровного родства. Несмотря на это, в 1053 году Вильгельм женился на Матильде. От этого брака родилось четверо сыновей и шесть дочерей. Разгневанный папа немедленно отлучил Вильгельма от церкви. Это наказание было снято только спустя 6 лет (в 1059 году), когда при новом папе Николае II отношения Нормандии с Римом улучшились; герцог обязался во искупление греха непослушания построить 4 богадельни и 2 монастыря.

Вильгельм распространил своё влияние на соседей благодаря браку своей сестры Аделаиды, выданной в 1052 году замуж за Ангеррана II, графа Понтье. После гибели Ангеррана в 1053 году герцог Вильгельм конфисковал Омальское графство, находившееся в вассальной зависимости от Нормандии, и передал его Аделаиде, а саму её выдал за Ламберта II, графа Ланса, младшего брата Евстахия II, графа Булони. Возможно, этот брак был призван укрепить союзные отношения между Нормандией и Фландрией, поскольку Ламберт являлся одним из доверенных лиц графа Бодуэна. Однако уже в 1054 году Ламберт был убит при осаде Лилля войсками императора Генриха III. Позже Аделаида была выдана замуж за Эда III де Блуа, графа де Труа и Мо, лишившегося своих владений в Шампани. Эд, муж Адели, сблизился с Вильгельмом и позже принял активное участие в завоевании Англии.

Считается, что к этому же времени относятся контакты Вильгельма с королём Англии Эдуардом Исповедником. По отцовской линии Вильгельм был внучатым племянником Эммы, жены английского короля Этельреда II и матери Эдуарда. После гибели мужа она вышла замуж за нового короля Англии Кнуда Великого. В 1042 году Эдуард, который более 25 лет провел в изгнании при дворе герцога Нормандии, стал королём Англии. К сожалению сохранились только источники, в которых показана норманнская версия событий. Согласно сообщению Гильома де Пуатье, Эдуард любил Вильгельма как брата или сына, поэтому он именно его назначил своим наследником. Однако никаких других подтверждений этому сообщению нет, а поскольку очевиден факт, что главной целью биографии Вильгельма, написанной Гильомом де Пуатье, было оправдание завоевания Англии, то ко всем его известиям нужно относиться осторожно.

Став королём, Эдуард начал активно привлекать нормандских дворян на свою службу, стремясь создать себе опору против могущественной англо-датской аристократии, контролировавшей рычаги управления англосаксонского государства. Многие нормандские рыцари и священнослужители получили высокие посты и земельные владения в Англии. Сестра короля Эдуарда вышла замуж за Дрого, графа Вексена, одного из соратников отца Вильгельма. Согласно Гильому де Пуатье, Эдуард, не имевший детей, объявил Вильгельма своим наследником, что было одобрено английским витенагемотом. Вероятно, источником для этого известия был составленный в 1066 году документ для официального уведомления европейских правителей о завоевании Англии. По сообщению одного из английских хронистов, для этого Вильгельм побывал в Англии в 1051—1052 году, но, по мнению современных историков, это могло произойти в 1050—1051 годах, поскольку в 1051/1052 годах Вильгельм был занят осадой Донфрона. Причиной для такого решения короля Эдуарда мог послужить союз между Нормандией и Фландрией, направленный против императора Генриха III, союзника Англии. И если такое событие действительно имело место, то это могло быть вынужденной мерой для защиты Англии от Фландрии. Однако, это вполне могло быть только дипломатической игрой. Датский конунг Свен Эстридсен уверял, что он также был объявлен наследником. Позже Эдуард пытался вернуть Эдуарда Этелинга, сына своего брата, выгнанного Кнутом из Англии и жившего в Венгрии. Однако перед Вильгельмом появилась перспектива обретения английской короны. В 1052 году, под давлением лидера англо-датской аристократии эрла Годвина, Эдуард Исповедник был вынужден изгнать норманнов из страны, но стороны при этом соблюдали заключённый договор, бывший гарантом защиты от пиратства на Ла-Манше.

Войны с соседями

В 1050-х годах произошло несколько конфликтов Вильгельма с королём Франции, а также с Жоффруа II Мартелом, графом Анжу, который был очень серьёзным противником Вильгельма. Ещё около 1049 года Вильгельм в союзе с королём Генрихом, недовольным непокорством графа Жоффруа, участвовал в походе на анжуйские земли. А вскоре начался серьёзный военный конфликт, в который оказался вовлечён также король Франции.

В 1051 году умер граф Мэна Гуго IV. Воспользовавшись этим, Жоффруа Анжуйский вторгся в Мэн, став его фактическим хозяином. Семья покойного герцога, его вдова Берта де Блуа, их дети Герберт II и Маргарита, а также епископ Мана Жерве (Гервасия), были вынуждены бежать и укрыться при нормандском дворе. Поскольку при завоевании Мэна также были захвачены замки Домфрон и Алансон, принадлежавшие сеньорам из дома Беллемов, вассалам Вильгельма, то Вильгельм счёл возможным вмешаться. Он довольно быстро осадил Домфрон. Вскоре в Мэн также вторглась армия короля Франции Генриха I, призванного Вильгельмом. Во время одной из вылазок Вильгельм захватил и поджёг Алансон, жители которого выкрикивали оскорбления для Вильгельма, обзывая его скорняком. Всем жителям, насмехавшихся над ним, Вильгельм приказал отрубить руки и ноги. Это событие получило название «Алансонская резня». Позже сдался и Домфрон. Построив чуть дальше вглубь графства замок в Амбриере, Вильгельм отступил обратно в Нормандию.

Однако, в 1052 году Жоффруа договорился о мире с королём Генрихом, который, опасаясь возросшей мощи Вильгельма, превратился из его союзника в противника. С этого момента Генрих начал подстрекать внутренних и внешних врагов нормандского герцога, в числе которых были граф Блуа Тибо III, герцог Аквитании Гильом VII, а также правители Бретани — граф Пентьевра Эон I, регент Бретани, а позже его племянник, герцог Конан II. Однако, несмотря на то, что его главные союзники, графы Фландрии, Понтье и Булони, не оказывали ему никакого содействия, Вильгельм смог противостоять своим врагам. При этом ему пришлось ещё заниматься подавлением восстания Вильгельма Аркского.

Первое нападение армии Генриха I произошло в 1053 году, в 1054 году началось крупномасштабное вторжение, в котором также участвовали отряды герцога Аквитании и графов Бургундии и Анжу. Генрих разделил армию на 2 части, но, после того, как вторая армия, которой командовал брат короля Эд, была разбита под Мортемером, король был вынужден отступить. При этом в плен попало много знатных пленников, включая Ги I, графа Понтье, который после двухлетнего заключения согласился стать вассалом Вильгельма.

До 1060 года война шла с переменным успехом. В 1054 году Вильгельм вторгся в Мэн. В ответ в 1057 году Генрих и Жоффруа Анжуйский опять вторглись в Нормандию, разорив при этом часть герцогства к западу от реки Орн. Но при переправе через реку Див у Варавиля в 1057 году армию застал врасплох прилив, чем воспользовался Вильгельм, полностью разгромивший арьергард. В 1059 году французская армия была также разбита при Мортемере.

Лишь после смерти короля Генриха и Жоффруа Мартела в 1060 году положение изменилось. Регентом Франции стал Балдуин V, граф Фландрии, тесть Вильгельма. В том же году в Дрё Вильгельм принёс оммаж новому сюзерену, малолетнему королю Филиппу I. В Анжу начались усобицы, вызванные борьбой за наследство бездетного Жоффруа между его племянниками. Это позволило Вильгельму перейти к подчинению Мэна.

Поскольку наследники Мэна жили при его дворе, Вильгельм принял оммаж у Герберта II дю Мэн, а потом при первой же возможности обручил его со своей дочерью, а сестру Герберта, Маргариту, обручил со своим старшим сыном и наследником Робертом. Для обоснования этих действий была придумана легенда, по которой короли Франции якобы в своё время даровали Нормандии сюзеренитет над Мэном. Кроме того, Герберт, в 1060 году восстановленный в правах графа Мэна, признал Вильгельма своим наследником в случае, если он умрёт без потомства. До смерти Герберта Вильгельм имел возможность вмешиваться во внутренние дела графства. Однако после смерти Герберта в 1062 году мэнская знать восстала против Вильгельма, опекуна Маргариты, и, при поддержке графа Анжу Жоффруа III, признала в качестве своих правителей Готье, графа Амьена и Вексена, и его жену Биоту, дочь графа Герберта I (деда Герберта II). В ответ Вильгельм начал завоевание графства и в 1063 году опустошил его, захватив столицу Ман и взяв в плен Готье и Бьоту. Позже Вильгельм захватил и сжёг город Майен.

Готье и Бьота были помещены в заключение в замок Фалез, где умерли в том же году при невыясненных обстоятельствах. Смерть Готье, с одной стороны, помогла Вильгельму избавиться от конкурента в графстве Мэн, а с другой стороны, убрала возможного претендента на английский трон. Поскольку Маргарита Мэнская неожиданно умерла, то Вильгельм сам принял титул графа Мэна, позже передав его своему сыну Роберту.

После присоединения Мэна Вильгельм начал кампанию против герцога Бретани Конана II, отказавшегося принести оммаж, а также совершавшего набеги на нормандские владения. Однако особых успехов Вильгельм добиться так и не смог, хотя Конан и признал сюзеренитет герцога Нормандии.

Завоевание Англии

5 января 1066 года Эдуард Исповедник скончался, не оставив прямых наследников. События, которые предшествовали его смерти и которые привели к завоеванию Англии, изображены на знаменитом ковре из Байё и представляют собой нормандскую версию событий. Также происшедшее отражено в ряде хроник, в первую очередь в «Деяниях герцога Вильгельма» Гильома де Пуатье. Согласно этой версии, в 1064 году Эдуард, чувствуя приближение смерти, послал своего самого могущественного вассала Гарольда Годвинсона к Вильгельму, чтобы он поклялся верности Вильгельму как наследнику английского престола. Однако по дороге Гарольд попал в плен к графу Ги I де Понтье, откуда его освободил Вильгельм.

После этого Гарольд добровольно поклялся на святых мощах в присутствии свидетелей, признав Вильгельма наследником английской короны и обязался предпринять все меры для его поддержки. Однако позднейшие британские историки сильно сомневались в достоверности этих известий, считая тот факт, что Гарольд попал к Вильгельму, несчастливой случайностью, а также указывая на крайнюю сомнительность как условий договора, так и якобы принесённого Гарольдом оммажа. К сожалению, никаких других описаний этого события не известно. Но этой клятвой в дальнейшем оправдывали действия Вильгельма.

Как бы то ни было, после смерти Эдуарда английский витенагемот на следующий день после его смерти избрал новым королём Гарольда. По мнению английских хронистов основанием для этого стало то, что Эдуард перед смертью завещал свой трон Гарольду, брату своей жены. Гарольд был коронован и помазан на царство, получив благословение церкви. Коронацию проводил архиепископ Кентерберийский Стиганд, который, однако, ещё не получил паллий от папы, то есть ещё не был официально признан папской курией. Это обстоятельство дало дополнительный козырь противникам Гарольда.

Вильгельм отказался признать Гарольда королём и заявил собственные претензии на английский престол. Широкой европейской огласке была придана клятва Гарольда, совершённая на святых мощах во время поездки в Нормандию, а также было заявлено о том, что Эдуард признал своим наследником именно Вильгельма.

Нарушение клятвы стало удобным поводом для папы римского, чтобы встать на сторону Вильгельма Нормандского, который начал подготовку к вторжению в Англию. Он заручился поддержкой баронов своего герцогства, а репутация Вильгельма обеспечила приток в его армию большого количества рыцарей из соседних северофранцузских княжеств. Нормандцы составляли не более трети армии Вильгельма, остальные воины прибыли из Мэна, Аквитании, Фландрии и Франции. В результате к августу 1066 года в распоряжении герцога была крупная и хорошо вооружённая армия, насчитывающая около 7000 человек, ядро которой составляла высокоэффективная нормандская конница, однако была и пехота. Для перевозки людей через Ла-Манш в один приём Вильгельм реквизировал, нанял и построил столько кораблей, сколько было возможно.

27 сентября 1066 года армия Вильгельма погрузилась на судна в устье Соммы и, переправившись через Ла-Манш, утром следующего дня высадилась на английском побережье у города Певенси. Затем герцог переместил свои войска к Гастингсу, где соорудил деревянный замок (motte-and-bailey) и стал ждать подхода английской армии. Король Гарольд находился в это время на севере страны, отражая норвежское вторжение. Узнав о высадке нормандцев, он поспешил на юг, не ожидая подкреплений, которые собирались в графствах. Покрыв расстояние от Йорка до Гастингса за 9 дней, англосаксонская армия к 13 октября подошла к позициям Вильгельма. Ранним утром 14 октября нормандские войска атаковали англосаксов и в жестокой битве разгромили их. Король Гарольд был убит.

Битва при Гастингсе стала переломным моментом в нормандском завоевании Англии. Страна оказалась открытой перед войсками Вильгельма. Лишь в Лондоне сохранялось сопротивление национальной партии, провозгласившей новым королём Эдгара Этелинга, последнего представителя древней англосаксонской королевской династии. Лондон был ключом к Англии, и Вильгельм немедленно после Гастингса попытался атаковать его, однако получил отпор. Тогда нормандская армия стала окружать город, одновременно разоряя его пригороды.

Лидеры англосаксонской знати были вынуждены покориться. В Уоллингфорд, где к этому моменту располагался Вильгельм, направился Стиганд, архиепископ Кентерберийский, и принёс ему клятву верности. Вскоре его примеру в Беркхэмстеде последовали другие вожди национальной партии (эрлы Моркар и Эдвин, Эдгар Этелинг). Вильгельм был признан королём Англии. Вскоре нормандская армия вступила в Лондон, а 25 декабря 1066 года в Вестминстерском аббатстве (которое к данному времени ещё не было построено) состоялась коронация Вильгельма английской короной.

Хотя с самого начала Вильгельм подчёркивал законность своего права на престол, у него не было кровного родства с англосаксонскими королями, и власть нормандцев первое время опиралась исключительно на военную силу. По всей стране были возведены королевские замки, контролировавшие прилегающие территории. Земли англосаксонской знати конфисковывались и передавались северофранцузским рыцарям и баронам. Высшие должности в администрации короля и посты в церковной иерархии стали замещаться нормандцами.

В конце марта 1067 года король отправился в Нормандию, где оставался до декабря, а в его отсутствие в Англии управляли его ближайшие соратники Уильям Фиц-Осберн и епископ Одо. По возвращении в Англию Вильгельм подавил англосаксонский мятеж в Эксетере и в 1068 году совершил первый из своих походов в Северную Англию, где возвёл замок в Йорке и принял клятвы верности от североанглийской знати. Тем не менее именно на севере сопротивление нормандской власти было особенно сильным. В 1069 году там два раза вспыхивали восстания англосаксов, подавлением которых руководил лично Вильгельм. Положение осложнилось прибытием датского флота, поддержавшего мятежников, и волнениями в западной Мерсии и Стаффордшире.

Зимой 1069 года началась знаменитая кампания «Опустошение Севера», в ходе которой к лету 1070 года Йоркшир и другие североанглийские графства были полностью разорены войсками Вильгельма, а их население резко уменьшилось из-за убийств и бегства в другие части Англии. Планомерное уничтожение населения и хозяйства Северной Англии, последствия которого ощущались ещё спустя десятилетия после походов Вильгельма, было предпринято для ликвидации самой возможности повторения восстаний против власти короля.

В 1070 году Вильгельм добился ухода из Англии датчан, а в следующем году подавил последний очаг англосаксонского сопротивления на острове Или. Это завершило завоевание Англии, однако продолжались стычки на шотландской границе: в Шотландии при дворе короля Малькольма III нашёл убежище Эдгар Этелинг и некоторые другие англосаксонские магнаты. Для ликвидации этой угрозы в августе 1072 года Вильгельм вторгся на территорию Шотландии и быстро дошёл до Тея. Малькольм III по договору в Абернети был вынужден признать Вильгельма королём Англии, принести ему оммаж и обязаться не предоставлять убежище врагам короля. В заложники Вильгельму был передан младший сын шотландского монарха Давид.

Войны во Франции

В то время, как король Вильгельм покорял Англию, безопасность его нормандских владений оказалась под угрозой. Во Фландрии в 1071 году вспыхнуло восстание против графини Рихильды, союзницы Вильгельма, и к власти пришёл Роберт Фриз, ориентировавшийся на короля Франции и враждебно настроенный к Нормандии. При его дворе нашли убежище многие англосаксонские тэны. В Анжу установилась власть графа Фулька IV, выдвинувшего претензии на Мэн, находившийся под нормандским сюзеренитетом. В 1069 году в Мэне при поддержке анжуйцев вспыхнуло восстание и нормандские войска были изгнаны из страны. Лишь в 1073 году Вильгельму удалось вернуть Мэн под свой контроль. Тем не менее борьба с Фульком IV продолжилась до 1081 года, когда стороны достигли компромисса: Мэн оставался под властью сына Вильгельма Роберта Куртгёза, но под сюзеренитетом графа Анжуйского.

Угрозу для Нормандии стал представлять и французский король Филипп I, который во время завоевания Англии был ещё несовершеннолетним, но в 1070-х годах начал проводить антинормандскую политику. В 1074 году он предложил Эдгару Этелингу свой лен в Монтрее, на побережье Ла-Манша, что могло привести к созданию англосаксонской базы для отвоевания Британии. Лишь примирение Вильгельма с Этелингом в 1076 году устранило эту опасность. В том же году, отправившись с армией наказать Бретань, которая также помогала англосаксонским беженцам, Вильгельм потерпел поражение от войск французского короля в битве при Доле. В 1078 году Филипп I поддержал мятеж старшего сына Вильгельма, Роберта Куртгёза, недовольного отсутствием у него реальной власти в Нормандии. Роберт попытался захватить Руан, но был отбит и бежал во Фландрию. Вскоре он с французской помощью обосновался в замке Жерберуа на нормандской границе и стал разорять владения своего отца. Вильгельм лично возглавил армию, осадившую Жерберуа, но лишь с большим трудом принудил город к капитуляции. Роберту удалось примириться с отцом, однако, в 1083 году он бежал из страны и нашёл убежище у короля Франции.

Правление в Англии

Малоуспешные войны в Нормандии в 1072—1084 гг. сильно отвлекали Вильгельма от состояния дел в Англии. Король стал много времени проводить за Ла-Маншем, а в 1077—1080 гг. почти три года подряд находился вне Англии. Во время его отсутствия страной управлял тот или иной из ближайших соратников Вильгельма: Одо, епископ Байё, Ланфранк, Жоффруа, епископ Кутанса. Хотя сопротивление англосаксонской знати было сломлено, один представитель высшей аристократии, сын легендарного правителя Нортумбрии Сиварда (датчанина по происхождению) времён короля Эдуарда Исповедника, всё ещё сохранял высокие позиции при дворе Вильгельма: Вальтеоф, граф Нортумбрии. В 1075 году он заключил союз с Роджером Фиц-Осберном, графом Херефордом и Ральфом, графом Восточной Англии, и они открыто выступили против короля. Восставшие обратились за помощью к Дании, однако прежде чем датский флот отплыл к английским берегам, мятеж был подавлен. Иногда «восстание трёх графов» рассматривается как последний очаг англосаксонского сопротивления, однако очевидно, что мятеж не был поддержан англосаксами и остался личным предприятием его организаторов.

Поражение восстания имело далеко идущие последствия: древние графства Нортумбрия, Херефорд и Восточная Англия были упразднены, причём Нортумбрия была передана под управление Даремского епископа. Опора последнего на нормандцев привела в 1080 году к новому мятежу в северо-восточной Англии, который был жестоко подавлен Одо, епископом Байё. Для укрепления позиций на севере в том же году был предпринят второй поход в Шотландию, который возглавил Роберт Куртгёз. Нормандские войска дошли до Фолкерка, однако граница по-прежнему оставалась слабо укреплённой.

Бо́льшего успеха Вильгельм добился в деле обеспечения безопасности Англии со стороны валлийских королевств. Начало было положено назначением графом Херефорда в 1066 году Уильяма Фиц-Осберна, который выстроил ряд замков вдоль южной части границы с Уэльсом и аннексировал Гвент. В 1071 году была создана Честерская марка во главе с Гуго д’Авраншем, которому удалось отодвинуть английскую границу до Конуи и установить контроль над Гвинедом. Третья приграничная марка была создана в 1075 году в верхнем течении Северна и Ди с центром в Шрусбери. Её граф Роджер Монтгомери расширил территорию Англии за счёт Поуиса и выстроил замок Монтгомери, доминирующий над центральным Уэльсом. Последним военным предприятием Вильгельма в Англии была его экспедиция в южный Уэльс в 1081 году, когда англо-нормандские войска практически без сопротивления дошли до Сент-Дейвидса.

Величайшее достижение правления Вильгельма Завоевателя — всеобщая перепись земельных владений в Англии, осуществлённая в 1086 году, результаты которой были представлены в двухтомной Книге страшного суда. Это ценнейший источник по состоянию англо-нормандского общества конца XI века, не имеющий аналогов в средневековой Европе. Сам факт появления такого труда прекрасно демонстрирует эффективность власти Вильгельма и его могущество в завоёванной стране.

1 августа 1086 года в Солсбери было созвано всеобщее собрание баронов и рыцарей королевства, на котором они принесли оммаж и клятву верности королю Вильгельму. Установление личной зависимости рыцарей Англии от короля имело большое значение для формировании в стране сильной королевской власти. В английском феодальном праве возникло положение, согласно которому верность рыцаря своему сеньору не могла вступать в противоречие с его верностью по отношению к королю. Это способствовало более раннему складыванию национальной монархии в Англии, чем, например, во Франции.

Церковная политика

В основе церковной политики короля Вильгельма лежала его убеждённость в том, что надзор за состоянием церкви является одной из основных обязанностей монарха. От своих предшественников в Нормандии он унаследовал контроль над назначением епископов и аббатов, а также рычаги вмешательства в дела управления церковными епархиями. К 1066 году объём власти нормандского герцога в отношении церковных вопросов был одним из наиболее широких в Европе. Взяв на вооружение клюнийские идеи об очищении церкви, Вильгельм, тем не менее, не разделял стремления лидеров григорианской реформы освободить духовную власть от влияния светской и укрепить связи национальных церквей с папой римским.

Получив поддержку церкви в завоевании Англии, король не спешил выполнять главное требование папы о смещении архиепископа Стиганда. Лишь прямое вмешательство папы в 1070 году привело к лишению Стиганда церковного сана и его аресту. Новым архиепископом Кентерберийским стал Ланфранк, один из ближайших советников Вильгельма и европейский авторитет в вопросах богословия. Ланфранк полностью разделял представления короля о роли светской власти в церковных делах и возглавил работу по преобразованию английской церкви. Под влиянием Ланфранка были приняты постановления о запрещении симонии и введении обязательного целибата священников. Была реорганизована епископальная структура английской церкви, многие епископские кафедры были перенесены из деревень в города. Созданная в результате этого система диоцезов просуществовала на всём протяжении средних веков. Одним из важнейших мероприятий реформы стало разделение в 1076 году светской и церковной юрисдикции, что положило начало каноническому праву и становлению независимых от светской власти церковных судов. На посты епископов и аббатов стали назначаться исключительно нормандцы и к 1086 году во всей стране остался лишь один епископ англосаксонского происхождения. Это, с одной стороны, привело к некоторому отчуждению низшего духовенства, а с другой — значительно укрепило контроль центральной власти над церковью и способствовало внедрению в английской церкви современных религиозных идей и практик.

Проводя реформирование церковных институтов, в отношениях с папой Вильгельм оставался на позициях эгалитаризма. Было установлено, что ни один папа не может быть признан в Англии без согласия короля, что папские послания и буллы не действуют на территории Англии без специального королевского разрешения, что любые нововведения в церковных вопросах должны предварительно одобряться королём. Более того, епископам было запрещено без санкции монарха предпринимать поездки в Рим, даже по вызову папы. Когда в Италии разгорелась борьба между папой Григорием VII и антипапой Климентом III Вильгельм Завоеватель занял позицию строгого нейтралитета. Король последовательно отказывался признать феодальный сюзеренитет папского престола над Английским королевством, одновременно продолжая выплачивать «Грош Святого Петра».

Смерть и наследники

Последняя война Вильгельма развернулась во Франции. Ещё в 1077 году французский король подчинил себе графство Вексен, прикрывавшее подступы к Нормандии со стороны Парижа. Это резко ослабило оборонительную систему восточной Нормандии. В начале 1087 года французский гарнизон Манта, центра Вексена, разорил нормандское графство Эврё. Вильгельм, прибывший в Нормандию ещё в конце 1086 года, потребовал у Филиппа I возвращения Вексена, а после отказа осадил и сжег Мант. Располневший Вильгельм стал слишком неповоротлив, что послужило одной из причин его смерти. Королевский конь, проезжая по пожарищу, наступил на горячие угли, опрокинулся и ранил Вильгельма в живот (рожок седла повредил брюшную полость). В течение последующих шести месяцев Вильгельм медленно умирал, страдая от жестоких болей — на месте повреждения образовалось нагноение. Раскаиваясь в своих злодеяниях, Вильгельм послал деньги на восстановление сожженных в Манте церквей и освободил политических заключенных.

9 сентября 1087 года Вильгельм Завоеватель скончался в возрасте 60-62 лет в монастыре Сен-Жерве, около Руана. Его приближенные немедленно покинули ещё не остывшее тело, сбросив его на пол, и разграбили имевшиеся ценности. Герлуин, единственный рыцарь, оставшийся верным своему королю, перевез тело в Кан, в церковь св. Стефана. Сразу же после перенесения гроба Вильгельма в Кан, в городе вспыхнул большой пожар. Только потушив пожар, горожане занялись похоронами Вильгельма I. Во время церемонии выяснилось, что тело не помещается в могиле. Попытки уместить тело привели к тому, что тело оказалось повреждено и стало испускать сильное зловоние, которое не смог заглушить даже ладан. Во время погребения человек, у которого король отнял землю, на которой была построена церковь св. Стефана, запретил хоронить Вильгельма, требуя возмещения ущерба, причиненного монархом. Только после уплаты ему 60 шиллингов прежний землевладелец позволил захоронить тело Вильгельма I.

Во время Великой Французской революции гробница Вильгельма была вскрыта и разорена, в настоящее время под могильной плитой покоится лишь одна берцовая кость короля.

Перед смертью Вильгельм завещал английский престол своему второму сыну Вильгельму Руфусу, а герцогом Нормандии, где существовало сложившееся наследственное право, должен был стать старший сын и неоднократный мятежник Роберт Куртгёз.

Брак и дети

Короли Англии
Нормандская династия
Вильгельм I Завоеватель
Роберт III Куртгёз
Вильгельм II Руфус
Адела Нормандская
Генрих I Боклерк
Роберт III Куртгёз
Вильгельм Клитон
Вильгельм II Руфус
Генрих I Боклерк
Императрица Матильда
Вильгельм Аделин
Роберт Глостерский
Реджинальд Фиц-Рой
Стефан Блуаский
Евстахий IV Булонский
Вильгельм Булонский
Мария Булонская

Жена: с 1053 Матильда Фландрская (ок. 1031—1083), дочь Балдуина V, графа Фландрии:

• Роберт III Куртгёз (ок. 1054—1134), герцог Нормандии
• Алиса (р. ок. 1055), возможно, предполагаемая невеста Гарольда Годвинсона
• Сесилия (ок. 1056—1126), аббатиса монастыря Святой Троицы, Кан
• Вильгельм II Руфус (1056—1100), король Англии
• Ричард (1057—ок. 1081), убит в южной Англии
• Адела (ок. 1062—1138), замужем за Этьеном II, графом Блуа
• Агата (ок. 1064—ок. 1080), невеста Альфонсо VI, короля Кастилии
• Констанция (ок 1066—1090), замужем за Аланом IV, герцогом Бретани
• Матильда (?)
• Генрих I Боклерк (1068—1135), король Англии

Ранее также считалось, что ещё одной дочерью Вильгельма (возможно незаконнорожденной) была Гундреда (ок. 1063—1085), супруга Вильгельма де Варенна. В настоящее время эта версия считается отвергнутой.

Литература

• Англосаксонская хроника / Пер. с др.-англ. З. Ю. Метлицкой. — СПб.: Евразия, 2010. — 288 с. — 500 экз. — ISBN 978-5-91852-013-0.
• Барлоу Ф. Вильгельм I и нормандское завоевание Англии / Пер. с англ. под ред. к. ф. н. С. В. Иванова. — СПб.: Евразия, 2007. — 320 с. — 1 000 экз. — ISBN 978-5-8071-0240-1.
• Брук К. Саксонские и нормандские короли. 450—1154 / Пер. с англ. Л. А. Карповой. — М.: ЗАО Издательство Центрополиграф, 2011. — 255 с. — 3000 экз. — ISBN 978-5-227-02590-6.
• Боюар Мишель де. Вильгельм Завоеватель / Пер. с франц. Е. А. Прониной. — СПб.: Евразия, 2012. — 368 с. — 3000 экз. — ISBN 978-5-91852-019-2.
• Джуэтт Сара Орне. Завоевание Англии норманнами. — Минск: Харвест, 2003. — 304 с. — (Историческая библиотека). — 5000 экз. — ISBN 985-13-1652-0.
• Дуглас Д. Вильгельм Завоеватель. Викинг на английском престоле / Пер. с англ. Л. Игоревский. — М.: Центрполиграф, 2005. — 431 с. — 7 000 экз. — ISBN 5-9524-1736-1.
• Дуглас Д. Ч. Норманны: от завоеваний к достижениям. 1050—1100 гг / Пер. с англ. Е. С. Марнициной. — СПб.: Евразия, 2003. — 416 с. — 2000 экз. — ISBN 5-8071-0126-X.
• Зюмтор П. Вильгельм Завоеватель / Пер. с фр. В. Д. Балакина; вступ. ст. В. В. Эрлихмана. — М.: Молодая гвардия, 2010. — 309 [11] с. — (Жизнь замечательных людей: сер. биогр.; Вып. 1221 (1421)). — 5000 экз. — ISBN 978-5-235-03305-4.
• Мортон А. А. История Англии. — М., 1950.
• Рекс Питер. 1066. Новая история нормандского завоевания / Пер. И. И. Хазановой. — СПб.; М.: Евразия, ИД «КЛИО», 2014. — 336 с. — ISBN 978-5-91852-052-9
• Уолкер Йен В. Гарольд. Последний король англосаксов / Пер. З. Ю. Метлицкой. — СПб.; М.: Евразия, ИД «КЛИО», 2014. — 368 с. — ISBN 978-5-91852-061-1
• Памятники истории Англии XI—XIII вв.: Русский и латинский тексты Великой хартии вольностей и других документов. Билингва / Пер. с лат.; введ. Д. М. Петрушевского. — Изд. 2-е, испр.. — М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2010. — 240 с. — (Академия фундаментальных исследований: история). — ISBN 978-5-397-00955-3.
• Пти-Дютайи Ш. Феодальная монархия во Франции и в Англии X—XIII веков / Перевод с французского С. П. Моравского. — СПб.: Издательская группа «Евразия», 2001. — 448 с. — 2 000 экз. — ISBN 5-8071-0086-7.
• Штокмар В. В. История Англии в средние века. — СПб., 2001.
• Freeman E. A. [www.gutenberg.org/etext/1066 William the Conqueror].
• Stenton F. Anglo-Saxon England. — Oxford, 1973.

Ссылки

• Вильгельм Завоеватель // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.  (Проверено 13 июля 2011)
• [www.royal.gov.uk/HistoryoftheMonarchy/KingsandQueensofEngland/TheNormans/WilliamItheConqueror.aspx Жизнь и правление Вильгельма I] (англ.). Официальный сайт монархии Великобритании. Проверено 6 ноября 2009. [www.webcitation.org/61BOYJudy Архивировано из первоисточника 24 августа 2011].
• [www.echo.msk.ru/programs/vsetak/492698-echo/ Нормандский герцог Вильгельм, завоеватель Англии]
• [www.englishmonarchs.co.uk/normans.htm Иллюстрированная биография Вильгельма Завоевателя] (англ.). Проверено 6 ноября 2009. [www.webcitation.org/61BOZ0B3q Архивировано из первоисточника 24 августа 2011].
• [fmg.ac/Projects/MedLands/ENGLAND,%20Kings%201066-1603.htm#_Toc159664188 KINGS of ENGLAND 1066-1135 (NORMANDY)] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 6 ноября 2009. [www.webcitation.org/61BOZY8i1 Архивировано из первоисточника 24 августа 2011].
• [www.thepeerage.com/p10203.htm#i102022 William I 'the Conqueror', King of England] (англ.). A genealogical survey of the peerage of Britain as well as the royal families of Europe. Проверено 8 ноября 2009. [www.webcitation.org/61BOaHgAe Архивировано из первоисточника 24 августа 2011].

Отрывок, характеризующий Вильгельм I Завоеватель

– Vous changerez, n'est ce pas? [Вы перемените, не правда ли?] – сказала Лиза, и когда княжна Марья ничего не ответила, Лиза вышла из комнаты.
Княжна Марья осталась одна. Она не исполнила желания Лизы и не только не переменила прически, но и не взглянула на себя в зеркало. Она, бессильно опустив глаза и руки, молча сидела и думала. Ей представлялся муж, мужчина, сильное, преобладающее и непонятно привлекательное существо, переносящее ее вдруг в свой, совершенно другой, счастливый мир. Ребенок свой, такой, какого она видела вчера у дочери кормилицы, – представлялся ей у своей собственной груди. Муж стоит и нежно смотрит на нее и ребенка. «Но нет, это невозможно: я слишком дурна», думала она.
– Пожалуйте к чаю. Князь сейчас выйдут, – сказал из за двери голос горничной.
Она очнулась и ужаснулась тому, о чем она думала. И прежде чем итти вниз, она встала, вошла в образную и, устремив на освещенный лампадой черный лик большого образа Спасителя, простояла перед ним с сложенными несколько минут руками. В душе княжны Марьи было мучительное сомненье. Возможна ли для нее радость любви, земной любви к мужчине? В помышлениях о браке княжне Марье мечталось и семейное счастие, и дети, но главною, сильнейшею и затаенною ее мечтою была любовь земная. Чувство было тем сильнее, чем более она старалась скрывать его от других и даже от самой себя. Боже мой, – говорила она, – как мне подавить в сердце своем эти мысли дьявола? Как мне отказаться так, навсегда от злых помыслов, чтобы спокойно исполнять Твою волю? И едва она сделала этот вопрос, как Бог уже отвечал ей в ее собственном сердце: «Не желай ничего для себя; не ищи, не волнуйся, не завидуй. Будущее людей и твоя судьба должна быть неизвестна тебе; но живи так, чтобы быть готовой ко всему. Если Богу угодно будет испытать тебя в обязанностях брака, будь готова исполнить Его волю». С этой успокоительной мыслью (но всё таки с надеждой на исполнение своей запрещенной, земной мечты) княжна Марья, вздохнув, перекрестилась и сошла вниз, не думая ни о своем платье, ни о прическе, ни о том, как она войдет и что скажет. Что могло всё это значить в сравнении с предопределением Бога, без воли Которого не падет ни один волос с головы человеческой.


Когда княжна Марья взошла в комнату, князь Василий с сыном уже были в гостиной, разговаривая с маленькой княгиней и m lle Bourienne. Когда она вошла своей тяжелой походкой, ступая на пятки, мужчины и m lle Bourienne приподнялись, и маленькая княгиня, указывая на нее мужчинам, сказала: Voila Marie! [Вот Мари!] Княжна Марья видела всех и подробно видела. Она видела лицо князя Василья, на мгновенье серьезно остановившееся при виде княжны и тотчас же улыбнувшееся, и лицо маленькой княгини, читавшей с любопытством на лицах гостей впечатление, которое произведет на них Marie. Она видела и m lle Bourienne с ее лентой и красивым лицом и оживленным, как никогда, взглядом, устремленным на него; но она не могла видеть его, она видела только что то большое, яркое и прекрасное, подвинувшееся к ней, когда она вошла в комнату. Сначала к ней подошел князь Василий, и она поцеловала плешивую голову, наклонившуюся над ее рукою, и отвечала на его слова, что она, напротив, очень хорошо помнит его. Потом к ней подошел Анатоль. Она всё еще не видала его. Она только почувствовала нежную руку, твердо взявшую ее, и чуть дотронулась до белого лба, над которым были припомажены прекрасные русые волосы. Когда она взглянула на него, красота его поразила ее. Анатопь, заложив большой палец правой руки за застегнутую пуговицу мундира, с выгнутой вперед грудью, а назад – спиною, покачивая одной отставленной ногой и слегка склонив голову, молча, весело глядел на княжну, видимо совершенно о ней не думая. Анатоль был не находчив, не быстр и не красноречив в разговорах, но у него зато была драгоценная для света способность спокойствия и ничем не изменяемая уверенность. Замолчи при первом знакомстве несамоуверенный человек и выкажи сознание неприличности этого молчания и желание найти что нибудь, и будет нехорошо; но Анатоль молчал, покачивал ногой, весело наблюдая прическу княжны. Видно было, что он так спокойно мог молчать очень долго. «Ежели кому неловко это молчание, так разговаривайте, а мне не хочется», как будто говорил его вид. Кроме того в обращении с женщинами у Анатоля была та манера, которая более всего внушает в женщинах любопытство, страх и даже любовь, – манера презрительного сознания своего превосходства. Как будто он говорил им своим видом: «Знаю вас, знаю, да что с вами возиться? А уж вы бы рады!» Может быть, что он этого не думал, встречаясь с женщинами (и даже вероятно, что нет, потому что он вообще мало думал), но такой у него был вид и такая манера. Княжна почувствовала это и, как будто желая ему показать, что она и не смеет думать об том, чтобы занять его, обратилась к старому князю. Разговор шел общий и оживленный, благодаря голоску и губке с усиками, поднимавшейся над белыми зубами маленькой княгини. Она встретила князя Василья с тем приемом шуточки, который часто употребляется болтливо веселыми людьми и который состоит в том, что между человеком, с которым так обращаются, и собой предполагают какие то давно установившиеся шуточки и веселые, отчасти не всем известные, забавные воспоминания, тогда как никаких таких воспоминаний нет, как их и не было между маленькой княгиней и князем Васильем. Князь Василий охотно поддался этому тону; маленькая княгиня вовлекла в это воспоминание никогда не бывших смешных происшествий и Анатоля, которого она почти не знала. M lle Bourienne тоже разделяла эти общие воспоминания, и даже княжна Марья с удовольствием почувствовала и себя втянутою в это веселое воспоминание.
– Вот, по крайней мере, мы вами теперь вполне воспользуемся, милый князь, – говорила маленькая княгиня, разумеется по французски, князю Василью, – это не так, как на наших вечерах у Annette, где вы всегда убежите; помните cette chere Annette? [милую Аннет?]
– А, да вы мне не подите говорить про политику, как Annette!
– А наш чайный столик?
– О, да!
– Отчего вы никогда не бывали у Annette? – спросила маленькая княгиня у Анатоля. – А я знаю, знаю, – сказала она, подмигнув, – ваш брат Ипполит мне рассказывал про ваши дела. – О! – Она погрозила ему пальчиком. – Еще в Париже ваши проказы знаю!
– А он, Ипполит, тебе не говорил? – сказал князь Василий (обращаясь к сыну и схватив за руку княгиню, как будто она хотела убежать, а он едва успел удержать ее), – а он тебе не говорил, как он сам, Ипполит, иссыхал по милой княгине и как она le mettait a la porte? [выгнала его из дома?]
– Oh! C'est la perle des femmes, princesse! [Ах! это перл женщин, княжна!] – обратился он к княжне.
С своей стороны m lle Bourienne не упустила случая при слове Париж вступить тоже в общий разговор воспоминаний. Она позволила себе спросить, давно ли Анатоль оставил Париж, и как понравился ему этот город. Анатоль весьма охотно отвечал француженке и, улыбаясь, глядя на нее, разговаривал с нею про ее отечество. Увидав хорошенькую Bourienne, Анатоль решил, что и здесь, в Лысых Горах, будет нескучно. «Очень недурна! – думал он, оглядывая ее, – очень недурна эта demoiselle de compagn. [компаньонка.] Надеюсь, что она возьмет ее с собой, когда выйдет за меня, – подумал он, – la petite est gentille». [малютка – мила.]
Старый князь неторопливо одевался в кабинете, хмурясь и обдумывая то, что ему делать. Приезд этих гостей сердил его. «Что мне князь Василий и его сынок? Князь Василий хвастунишка, пустой, ну и сын хорош должен быть», ворчал он про себя. Его сердило то, что приезд этих гостей поднимал в его душе нерешенный, постоянно заглушаемый вопрос, – вопрос, насчет которого старый князь всегда сам себя обманывал. Вопрос состоял в том, решится ли он когда либо расстаться с княжной Марьей и отдать ее мужу. Князь никогда прямо не решался задавать себе этот вопрос, зная вперед, что он ответил бы по справедливости, а справедливость противоречила больше чем чувству, а всей возможности его жизни. Жизнь без княжны Марьи князю Николаю Андреевичу, несмотря на то, что он, казалось, мало дорожил ею, была немыслима. «И к чему ей выходить замуж? – думал он, – наверно, быть несчастной. Вон Лиза за Андреем (лучше мужа теперь, кажется, трудно найти), а разве она довольна своей судьбой? И кто ее возьмет из любви? Дурна, неловка. Возьмут за связи, за богатство. И разве не живут в девках? Еще счастливее!» Так думал, одеваясь, князь Николай Андреевич, а вместе с тем всё откладываемый вопрос требовал немедленного решения. Князь Василий привез своего сына, очевидно, с намерением сделать предложение и, вероятно, нынче или завтра потребует прямого ответа. Имя, положение в свете приличное. «Что ж, я не прочь, – говорил сам себе князь, – но пусть он будет стоить ее. Вот это то мы и посмотрим».
– Это то мы и посмотрим, – проговорил он вслух. – Это то мы и посмотрим.
И он, как всегда, бодрыми шагами вошел в гостиную, быстро окинул глазами всех, заметил и перемену платья маленькой княгини, и ленточку Bourienne, и уродливую прическу княжны Марьи, и улыбки Bourienne и Анатоля, и одиночество своей княжны в общем разговоре. «Убралась, как дура! – подумал он, злобно взглянув на дочь. – Стыда нет: а он ее и знать не хочет!»
Он подошел к князю Василью.
– Ну, здравствуй, здравствуй; рад видеть.
– Для мила дружка семь верст не околица, – заговорил князь Василий, как всегда, быстро, самоуверенно и фамильярно. – Вот мой второй, прошу любить и жаловать.
Князь Николай Андреевич оглядел Анатоля. – Молодец, молодец! – сказал он, – ну, поди поцелуй, – и он подставил ему щеку.
Анатоль поцеловал старика и любопытно и совершенно спокойно смотрел на него, ожидая, скоро ли произойдет от него обещанное отцом чудацкое.
Князь Николай Андреевич сел на свое обычное место в угол дивана, подвинул к себе кресло для князя Василья, указал на него и стал расспрашивать о политических делах и новостях. Он слушал как будто со вниманием рассказ князя Василья, но беспрестанно взглядывал на княжну Марью.
– Так уж из Потсдама пишут? – повторил он последние слова князя Василья и вдруг, встав, подошел к дочери.
– Это ты для гостей так убралась, а? – сказал он. – Хороша, очень хороша. Ты при гостях причесана по новому, а я при гостях тебе говорю, что вперед не смей ты переодеваться без моего спроса.
– Это я, mon pиre, [батюшка,] виновата, – краснея, заступилась маленькая княгиня.
– Вам полная воля с, – сказал князь Николай Андреевич, расшаркиваясь перед невесткой, – а ей уродовать себя нечего – и так дурна.
И он опять сел на место, не обращая более внимания на до слез доведенную дочь.
– Напротив, эта прическа очень идет княжне, – сказал князь Василий.
– Ну, батюшка, молодой князь, как его зовут? – сказал князь Николай Андреевич, обращаясь к Анатолию, – поди сюда, поговорим, познакомимся.
«Вот когда начинается потеха», подумал Анатоль и с улыбкой подсел к старому князю.
– Ну, вот что: вы, мой милый, говорят, за границей воспитывались. Не так, как нас с твоим отцом дьячок грамоте учил. Скажите мне, мой милый, вы теперь служите в конной гвардии? – спросил старик, близко и пристально глядя на Анатоля.
– Нет, я перешел в армию, – отвечал Анатоль, едва удерживаясь от смеха.
– А! хорошее дело. Что ж, хотите, мой милый, послужить царю и отечеству? Время военное. Такому молодцу служить надо, служить надо. Что ж, во фронте?
– Нет, князь. Полк наш выступил. А я числюсь. При чем я числюсь, папа? – обратился Анатоль со смехом к отцу.
– Славно служит, славно. При чем я числюсь! Ха ха ха! – засмеялся князь Николай Андреевич.
И Анатоль засмеялся еще громче. Вдруг князь Николай Андреевич нахмурился.
– Ну, ступай, – сказал он Анатолю.
Анатоль с улыбкой подошел опять к дамам.
– Ведь ты их там за границей воспитывал, князь Василий? А? – обратился старый князь к князю Василью.
– Я делал, что мог; и я вам скажу, что тамошнее воспитание гораздо лучше нашего.
– Да, нынче всё другое, всё по новому. Молодец малый! молодец! Ну, пойдем ко мне.
Он взял князя Василья под руку и повел в кабинет.
Князь Василий, оставшись один на один с князем, тотчас же объявил ему о своем желании и надеждах.
– Что ж ты думаешь, – сердито сказал старый князь, – что я ее держу, не могу расстаться? Вообразят себе! – проговорил он сердито. – Мне хоть завтра! Только скажу тебе, что я своего зятя знать хочу лучше. Ты знаешь мои правила: всё открыто! Я завтра при тебе спрошу: хочет она, тогда пусть он поживет. Пускай поживет, я посмотрю. – Князь фыркнул.
– Пускай выходит, мне всё равно, – закричал он тем пронзительным голосом, которым он кричал при прощаньи с сыном.
– Я вам прямо скажу, – сказал князь Василий тоном хитрого человека, убедившегося в ненужности хитрить перед проницательностью собеседника. – Вы ведь насквозь людей видите. Анатоль не гений, но честный, добрый малый, прекрасный сын и родной.
– Ну, ну, хорошо, увидим.
Как оно всегда бывает для одиноких женщин, долго проживших без мужского общества, при появлении Анатоля все три женщины в доме князя Николая Андреевича одинаково почувствовали, что жизнь их была не жизнью до этого времени. Сила мыслить, чувствовать, наблюдать мгновенно удесятерилась во всех их, и как будто до сих пор происходившая во мраке, их жизнь вдруг осветилась новым, полным значения светом.
Княжна Марья вовсе не думала и не помнила о своем лице и прическе. Красивое, открытое лицо человека, который, может быть, будет ее мужем, поглощало всё ее внимание. Он ей казался добр, храбр, решителен, мужествен и великодушен. Она была убеждена в этом. Тысячи мечтаний о будущей семейной жизни беспрестанно возникали в ее воображении. Она отгоняла и старалась скрыть их.
«Но не слишком ли я холодна с ним? – думала княжна Марья. – Я стараюсь сдерживать себя, потому что в глубине души чувствую себя к нему уже слишком близкою; но ведь он не знает всего того, что я о нем думаю, и может вообразить себе, что он мне неприятен».
И княжна Марья старалась и не умела быть любезной с новым гостем. «La pauvre fille! Elle est diablement laide», [Бедная девушка, она дьявольски дурна собою,] думал про нее Анатоль.
M lle Bourienne, взведенная тоже приездом Анатоля на высокую степень возбуждения, думала в другом роде. Конечно, красивая молодая девушка без определенного положения в свете, без родных и друзей и даже родины не думала посвятить свою жизнь услугам князю Николаю Андреевичу, чтению ему книг и дружбе к княжне Марье. M lle Bourienne давно ждала того русского князя, который сразу сумеет оценить ее превосходство над русскими, дурными, дурно одетыми, неловкими княжнами, влюбится в нее и увезет ее; и вот этот русский князь, наконец, приехал. У m lle Bourienne была история, слышанная ею от тетки, доконченная ею самой, которую она любила повторять в своем воображении. Это была история о том, как соблазненной девушке представлялась ее бедная мать, sa pauvre mere, и упрекала ее за то, что она без брака отдалась мужчине. M lle Bourienne часто трогалась до слез, в воображении своем рассказывая ему , соблазнителю, эту историю. Теперь этот он , настоящий русский князь, явился. Он увезет ее, потом явится ma pauvre mere, и он женится на ней. Так складывалась в голове m lle Bourienne вся ее будущая история, в самое то время как она разговаривала с ним о Париже. Не расчеты руководили m lle Bourienne (она даже ни минуты не обдумывала того, что ей делать), но всё это уже давно было готово в ней и теперь только сгруппировалось около появившегося Анатоля, которому она желала и старалась, как можно больше, нравиться.
Маленькая княгиня, как старая полковая лошадь, услыхав звук трубы, бессознательно и забывая свое положение, готовилась к привычному галопу кокетства, без всякой задней мысли или борьбы, а с наивным, легкомысленным весельем.
Несмотря на то, что Анатоль в женском обществе ставил себя обыкновенно в положение человека, которому надоедала беготня за ним женщин, он чувствовал тщеславное удовольствие, видя свое влияние на этих трех женщин. Кроме того он начинал испытывать к хорошенькой и вызывающей Bourienne то страстное, зверское чувство, которое на него находило с чрезвычайной быстротой и побуждало его к самым грубым и смелым поступкам.
Общество после чаю перешло в диванную, и княжну попросили поиграть на клавикордах. Анатоль облокотился перед ней подле m lle Bourienne, и глаза его, смеясь и радуясь, смотрели на княжну Марью. Княжна Марья с мучительным и радостным волнением чувствовала на себе его взгляд. Любимая соната переносила ее в самый задушевно поэтический мир, а чувствуемый на себе взгляд придавал этому миру еще большую поэтичность. Взгляд же Анатоля, хотя и был устремлен на нее, относился не к ней, а к движениям ножки m lle Bourienne, которую он в это время трогал своею ногою под фортепиано. M lle Bourienne смотрела тоже на княжну, и в ее прекрасных глазах было тоже новое для княжны Марьи выражение испуганной радости и надежды.
«Как она меня любит! – думала княжна Марья. – Как я счастлива теперь и как могу быть счастлива с таким другом и таким мужем! Неужели мужем?» думала она, не смея взглянуть на его лицо, чувствуя всё тот же взгляд, устремленный на себя.
Ввечеру, когда после ужина стали расходиться, Анатоль поцеловал руку княжны. Она сама не знала, как у ней достало смелости, но она прямо взглянула на приблизившееся к ее близоруким глазам прекрасное лицо. После княжны он подошел к руке m lle Bourienne (это было неприлично, но он делал всё так уверенно и просто), и m lle Bourienne вспыхнула и испуганно взглянула на княжну.
«Quelle delicatesse» [Какая деликатность,] – подумала княжна. – Неужели Ame (так звали m lle Bourienne) думает, что я могу ревновать ее и не ценить ее чистую нежность и преданность ко мне. – Она подошла к m lle Bourienne и крепко ее поцеловала. Анатоль подошел к руке маленькой княгини.
– Non, non, non! Quand votre pere m'ecrira, que vous vous conduisez bien, je vous donnerai ma main a baiser. Pas avant. [Нет, нет, нет! Когда отец ваш напишет мне, что вы себя ведете хорошо, тогда я дам вам поцеловать руку. Не прежде.] – И, подняв пальчик и улыбаясь, она вышла из комнаты.


Все разошлись, и, кроме Анатоля, который заснул тотчас же, как лег на постель, никто долго не спал эту ночь.
«Неужели он мой муж, именно этот чужой, красивый, добрый мужчина; главное – добрый», думала княжна Марья, и страх, который почти никогда не приходил к ней, нашел на нее. Она боялась оглянуться; ей чудилось, что кто то стоит тут за ширмами, в темном углу. И этот кто то был он – дьявол, и он – этот мужчина с белым лбом, черными бровями и румяным ртом.
Она позвонила горничную и попросила ее лечь в ее комнате.
M lle Bourienne в этот вечер долго ходила по зимнему саду, тщетно ожидая кого то и то улыбаясь кому то, то до слез трогаясь воображаемыми словами рauvre mere, упрекающей ее за ее падение.
Маленькая княгиня ворчала на горничную за то, что постель была нехороша. Нельзя было ей лечь ни на бок, ни на грудь. Всё было тяжело и неловко. Живот ее мешал ей. Он мешал ей больше, чем когда нибудь, именно нынче, потому что присутствие Анатоля перенесло ее живее в другое время, когда этого не было и ей было всё легко и весело. Она сидела в кофточке и чепце на кресле. Катя, сонная и с спутанной косой, в третий раз перебивала и переворачивала тяжелую перину, что то приговаривая.
– Я тебе говорила, что всё буграми и ямами, – твердила маленькая княгиня, – я бы сама рада была заснуть, стало быть, я не виновата, – и голос ее задрожал, как у собирающегося плакать ребенка.
Старый князь тоже не спал. Тихон сквозь сон слышал, как он сердито шагал и фыркал носом. Старому князю казалось, что он был оскорблен за свою дочь. Оскорбление самое больное, потому что оно относилось не к нему, а к другому, к дочери, которую он любит больше себя. Он сказал себе, что он передумает всё это дело и найдет то, что справедливо и должно сделать, но вместо того он только больше раздражал себя.
«Первый встречный показался – и отец и всё забыто, и бежит кверху, причесывается и хвостом виляет, и сама на себя не похожа! Рада бросить отца! И знала, что я замечу. Фр… фр… фр… И разве я не вижу, что этот дурень смотрит только на Бурьенку (надо ее прогнать)! И как гордости настолько нет, чтобы понять это! Хоть не для себя, коли нет гордости, так для меня, по крайней мере. Надо ей показать, что этот болван об ней и не думает, а только смотрит на Bourienne. Нет у ней гордости, но я покажу ей это»…
Сказав дочери, что она заблуждается, что Анатоль намерен ухаживать за Bourienne, старый князь знал, что он раздражит самолюбие княжны Марьи, и его дело (желание не разлучаться с дочерью) будет выиграно, и потому успокоился на этом. Он кликнул Тихона и стал раздеваться.
«И чорт их принес! – думал он в то время, как Тихон накрывал ночной рубашкой его сухое, старческое тело, обросшее на груди седыми волосами. – Я их не звал. Приехали расстраивать мою жизнь. И немного ее осталось».
– К чорту! – проговорил он в то время, как голова его еще была покрыта рубашкой.
Тихон знал привычку князя иногда вслух выражать свои мысли, а потому с неизменным лицом встретил вопросительно сердитый взгляд лица, появившегося из под рубашки.
– Легли? – спросил князь.
Тихон, как и все хорошие лакеи, знал чутьем направление мыслей барина. Он угадал, что спрашивали о князе Василье с сыном.
– Изволили лечь и огонь потушили, ваше сиятельство.
– Не за чем, не за чем… – быстро проговорил князь и, всунув ноги в туфли и руки в халат, пошел к дивану, на котором он спал.
Несмотря на то, что между Анатолем и m lle Bourienne ничего не было сказано, они совершенно поняли друг друга в отношении первой части романа, до появления pauvre mere, поняли, что им нужно много сказать друг другу тайно, и потому с утра они искали случая увидаться наедине. В то время как княжна прошла в обычный час к отцу, m lle Bourienne сошлась с Анатолем в зимнем саду.
Княжна Марья подходила в этот день с особенным трепетом к двери кабинета. Ей казалось, что не только все знают, что нынче совершится решение ее судьбы, но что и знают то, что она об этом думает. Она читала это выражение в лице Тихона и в лице камердинера князя Василья, который с горячей водой встретился в коридоре и низко поклонился ей.
Старый князь в это утро был чрезвычайно ласков и старателен в своем обращении с дочерью. Это выражение старательности хорошо знала княжна Марья. Это было то выражение, которое бывало на его лице в те минуты, когда сухие руки его сжимались в кулак от досады за то, что княжна Марья не понимала арифметической задачи, и он, вставая, отходил от нее и тихим голосом повторял несколько раз одни и те же слова.
Он тотчас же приступил к делу и начал разговор, говоря «вы».
– Мне сделали пропозицию насчет вас, – сказал он, неестественно улыбаясь. – Вы, я думаю, догадались, – продолжал он, – что князь Василий приехал сюда и привез с собой своего воспитанника (почему то князь Николай Андреич называл Анатоля воспитанником) не для моих прекрасных глаз. Мне вчера сделали пропозицию насчет вас. А так как вы знаете мои правила, я отнесся к вам.
– Как мне вас понимать, mon pere? – проговорила княжна, бледнея и краснея.
– Как понимать! – сердито крикнул отец. – Князь Василий находит тебя по своему вкусу для невестки и делает тебе пропозицию за своего воспитанника. Вот как понимать. Как понимать?!… А я у тебя спрашиваю.
– Я не знаю, как вы, mon pere, – шопотом проговорила княжна.
– Я? я? что ж я то? меня то оставьте в стороне. Не я пойду замуж. Что вы? вот это желательно знать.
Княжна видела, что отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в ту же минуту пришла мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни. Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она чувствовала, что не могла думать, а могла по привычке только повиноваться, и сказала:
– Я желаю только одного – исполнить вашу волю, – сказала она, – но ежели бы мое желание нужно было выразить…
Она не успела договорить. Князь перебил ее.
– И прекрасно, – закричал он. – Он тебя возьмет с приданным, да кстати захватит m lle Bourienne. Та будет женой, а ты…
Князь остановился. Он заметил впечатление, произведенное этими словами на дочь. Она опустила голову и собиралась плакать.
– Ну, ну, шучу, шучу, – сказал он. – Помни одно, княжна: я держусь тех правил, что девица имеет полное право выбирать. И даю тебе свободу. Помни одно: от твоего решения зависит счастье жизни твоей. Обо мне нечего говорить.
– Да я не знаю… mon pere.
– Нечего говорить! Ему велят, он не только на тебе, на ком хочешь женится; а ты свободна выбирать… Поди к себе, обдумай и через час приди ко мне и при нем скажи: да или нет. Я знаю, ты станешь молиться. Ну, пожалуй, молись. Только лучше подумай. Ступай. Да или нет, да или нет, да или нет! – кричал он еще в то время, как княжна, как в тумане, шатаясь, уже вышла из кабинета.
Судьба ее решилась и решилась счастливо. Но что отец сказал о m lle Bourienne, – этот намек был ужасен. Неправда, положим, но всё таки это было ужасно, она не могла не думать об этом. Она шла прямо перед собой через зимний сад, ничего не видя и не слыша, как вдруг знакомый шопот m lle Bourienne разбудил ее. Она подняла глаза и в двух шагах от себя увидала Анатоля, который обнимал француженку и что то шептал ей. Анатоль с страшным выражением на красивом лице оглянулся на княжну Марью и не выпустил в первую секунду талию m lle Bourienne, которая не видала ее.
«Кто тут? Зачем? Подождите!» как будто говорило лицо Анатоля. Княжна Марья молча глядела на них. Она не могла понять этого. Наконец, m lle Bourienne вскрикнула и убежала, а Анатоль с веселой улыбкой поклонился княжне Марье, как будто приглашая ее посмеяться над этим странным случаем, и, пожав плечами, прошел в дверь, ведшую на его половину.
Через час Тихон пришел звать княжну Марью. Он звал ее к князю и прибавил, что и князь Василий Сергеич там. Княжна, в то время как пришел Тихон, сидела на диване в своей комнате и держала в своих объятиях плачущую m lla Bourienne. Княжна Марья тихо гладила ее по голове. Прекрасные глаза княжны, со всем своим прежним спокойствием и лучистостью, смотрели с нежной любовью и сожалением на хорошенькое личико m lle Bourienne.
– Non, princesse, je suis perdue pour toujours dans votre coeur, [Нет, княжна, я навсегда утратила ваше расположение,] – говорила m lle Bourienne.
– Pourquoi? Je vous aime plus, que jamais, – говорила княжна Марья, – et je tacherai de faire tout ce qui est en mon pouvoir pour votre bonheur. [Почему же? Я вас люблю больше, чем когда либо, и постараюсь сделать для вашего счастия всё, что в моей власти.]
– Mais vous me meprisez, vous si pure, vous ne comprendrez jamais cet egarement de la passion. Ah, ce n'est que ma pauvre mere… [Но вы так чисты, вы презираете меня; вы никогда не поймете этого увлечения страсти. Ах, моя бедная мать…]
– Je comprends tout, [Я всё понимаю,] – отвечала княжна Марья, грустно улыбаясь. – Успокойтесь, мой друг. Я пойду к отцу, – сказала она и вышла.
Князь Василий, загнув высоко ногу, с табакеркой в руках и как бы расчувствованный донельзя, как бы сам сожалея и смеясь над своей чувствительностью, сидел с улыбкой умиления на лице, когда вошла княжна Марья. Он поспешно поднес щепоть табаку к носу.
– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j'ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.


Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей , есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.


12 го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15 ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10 ти часам утра, вступала на ольмюцкое поле.
Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в 15 ти верстах не доходя Ольмюца, и что он ждет его, чтобы передать письмо и деньги. Деньги были особенно нужны Ростову теперь, когда, вернувшись из похода, войска остановились под Ольмюцом, и хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всякого рода соблазны, наполняли лагерь. У павлоградцев шли пиры за пирами, празднования полученных за поход наград и поездки в Ольмюц к вновь прибывшей туда Каролине Венгерке, открывшей там трактир с женской прислугой. Ростов недавно отпраздновал свое вышедшее производство в корнеты, купил Бедуина, лошадь Денисова, и был кругом должен товарищам и маркитантам. Получив записку Бориса, Ростов с товарищем поехал до Ольмюца, там пообедал, выпил бутылку вина и один поехал в гвардейский лагерь отыскивать своего товарища детства. Ростов еще не успел обмундироваться. На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля; лошадь, на которой он ехал, была донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок. Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей гвардейцев своим обстреленным боевым гусарским видом.
Гвардия весь поход прошла, как на гуляньи, щеголяя своей чистотой и дисциплиной. Переходы были малые, ранцы везли на подводах, офицерам австрийское начальство готовило на всех переходах прекрасные обеды. Полки вступали и выступали из городов с музыкой, и весь поход (чем гордились гвардейцы), по приказанию великого князя, люди шли в ногу, а офицеры пешком на своих местах. Борис всё время похода шел и стоял с Бергом, теперь уже ротным командиром. Берг, во время похода получив роту, успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства и устроил весьма выгодно свои экономические дела; Борис во время похода сделал много знакомств с людьми, которые могли быть ему полезными, и через рекомендательное письмо, привезенное им от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого он надеялся получить место в штабе главнокомандующего. Берг и Борис, чисто и аккуратно одетые, отдохнув после последнего дневного перехода, сидели в чистой отведенной им квартире перед круглым столом и играли в шахматы. Берг держал между колен курящуюся трубочку. Борис, с свойственной ему аккуратностью, белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо думая об игре, как он и всегда думал только о том, чем он был занят.
– Ну ка, как вы из этого выйдете? – сказал он.
– Будем стараться, – отвечал Берг, дотрогиваясь до пешки и опять опуская руку.
В это время дверь отворилась.
– Вот он, наконец, – закричал Ростов. – И Берг тут! Ах ты, петизанфан, але куше дормир , [Дети, идите ложиться спать,] – закричал он, повторяя слова няньки, над которыми они смеивались когда то вместе с Борисом.
– Батюшки! как ты переменился! – Борис встал навстречу Ростову, но, вставая, не забыл поддержать и поставить на место падавшие шахматы и хотел обнять своего друга, но Николай отсторонился от него. С тем особенным чувством молодости, которая боится битых дорог, хочет, не подражая другим, по новому, по своему выражать свои чувства, только бы не так, как выражают это, часто притворно, старшие, Николай хотел что нибудь особенное сделать при свидании с другом: он хотел как нибудь ущипнуть, толкнуть Бориса, но только никак не поцеловаться, как это делали все. Борис же, напротив, спокойно и дружелюбно обнял и три раза поцеловал Ростова.
Они полгода не видались почти; и в том возрасте, когда молодые люди делают первые шаги на пути жизни, оба нашли друг в друге огромные перемены, совершенно новые отражения тех обществ, в которых они сделали свои первые шаги жизни. Оба много переменились с своего последнего свидания и оба хотели поскорее выказать друг другу происшедшие в них перемены.
– Ах вы, полотеры проклятые! Чистенькие, свеженькие, точно с гулянья, не то, что мы грешные, армейщина, – говорил Ростов с новыми для Бориса баритонными звуками в голосе и армейскими ухватками, указывая на свои забрызганные грязью рейтузы.
Хозяйка немка высунулась из двери на громкий голос Ростова.
– Что, хорошенькая? – сказал он, подмигнув.
– Что ты так кричишь! Ты их напугаешь, – сказал Борис. – А я тебя не ждал нынче, – прибавил он. – Я вчера, только отдал тебе записку через одного знакомого адъютанта Кутузовского – Болконского. Я не думал, что он так скоро тебе доставит… Ну, что ты, как? Уже обстрелен? – спросил Борис.
Ростов, не отвечая, тряхнул по солдатскому Георгиевскому кресту, висевшему на снурках мундира, и, указывая на свою подвязанную руку, улыбаясь, взглянул на Берга.
– Как видишь, – сказал он.
– Вот как, да, да! – улыбаясь, сказал Борис, – а мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, его высочество постоянно ехал при нашем полку, так что у нас были все удобства и все выгоды. В Польше что за приемы были, что за обеды, балы – я не могу тебе рассказать. И цесаревич очень милостив был ко всем нашим офицерам.
И оба приятеля рассказывали друг другу – один о своих гусарских кутежах и боевой жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц и т. п.
– О гвардия! – сказал Ростов. – А вот что, пошли ка за вином.
Борис поморщился.
– Ежели непременно хочешь, – сказал он.
И, подойдя к кровати, из под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
– Да, и тебе отдать деньги и письмо, – прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.
– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…
– Вот что, Берг милый мой, – сказал Ростов, – когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про всё, и я буду тут, я сейчас уйду, чтоб не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда нибудь, куда нибудь… к чорту! – крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: – вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.