Никея

Никея

Нике́я (греч. Νίκαια) — древний и средневековый город в Малой Азии на месте современного турецкого города Изник.

Город был расположен на берегу озера Изник, а с суши ограничен высокими холмами, что создавало наилучшие условия для обороны города во время осады. Стены высотой около 10 м, вырытый перед стеной глубокий ров и около 100 крепостных башен обеспечивали надежную оборону. Наиболее сложный и неоднозначный этап в истории Никеи, как и всей Малой Азии, пришёлся на XI—XV века, когда регион прошёл через болезненную трансформацию из греческого в турецкий, а большинство жителей полностью сменило при этом свой язык, религию и самосознание. До 1922 года сохранялась украшенная мозаиками Успенская церковь — самый значительный памятник византийского искусства в Малой Азии. В 1922 году она была уничтожена турецкими властями. На сегодняшний день средневековая стена также во многих местах разрушена. Сегодня это главная достопримечательность Изника.

История Никеи

Название первого города на месте Никеи было Анкорэ или Геликорэ, этот город был разрушен мизийцами. Через несколько лет после смерти Александра Македонского македонский царь Антигон I Одноглазый (который контролировал Малую Азию после смерти Александра), возможно после победы над Эвменом в 316 году до н. э., восстановил город и назвал его Антигония (греч. Αντιγόνεια). Несколько бывших военачальников Александра (известных как «диадохи») объединились против Антигона, и после поражения Антигона, регион перешёл под контроль фракийского военачальника Лисимаха в 301 году до н. э., который переименовал город в Никею (греч. Νίκαια) в честь своей жены Никеи, дочери Антипатра.

Город был построен в форме квадрата со стороной 16 стадиев; ворот у города было четыре; все улицы Никеи пересекали друг друга под прямым углом таким образом, чтобы из геометрического центра города, где был поставлен памятник, можно было видеть все ворота. Этот памятник стоял в гимнасии, разрушенном при пожаре, но восстановленном Плинием Младшим в его бытность губернатором Вифинии.

Город был построен на пересечении важных торговых путей между Галатией и Фригией и вёл успешную торговлю. Со временем значение Никеи возрастало, и сюда переехали цари Вифинии, эра которых начинается с 288 года до н. э., начиная с Зипойта, который много времени проводил в Никее.

Страбон называет в это время Никею столицей Вифинии, что подтверждают надписи на некоторых монетах, но известно, что позднее столица переехала в Никомедию (современный Измит). Эти два города в течение долгого времени оспаривали право быть столицей. Плиний Младший часто упоминает о Никее и её общественных зданиях, которые он восстанавливал, когда был губернатором Вифинии.

В Никее родились астроном Гиппарх (около 194 года до н. э.), историк Дион Кассий (около 165 года), а также математик и астроном Спор (около 240 года).

Никейские монеты свидетельствуют о интересе к городу императоров, часто в городе устраивались праздники в честь богов и императоров. В течение римского периода Никея оставалась важным городом, находясь всего в 70 км от Константинополя. Когда Константинополь стал столицей Восточной Римской империи, Никея не потеряла своего значения, более того, в это время строились новые стены и укреплялись старые, в начале 300-х годов н. э. активно шло строительство общественных и культовых зданий.

Никея пострадала от землетрясений в 358, 362 и 368 годах; после последнего землетрясения город был восстановлен императором Валентом. В Средние века крепость Никеи была стратегически важна во время противостояния Византии и турок-сельджуков. Долгое время Никея находилась под властью Византии, но в 1077 году турки-сельджуки захватили город. Несколько раз Никея переходила из рук в руки, пока окончательно в 1078 году не перешла под контроль турок-сельджуков. Никея становится столицей Румского султаната.

Эти события послужили толчком к Первому крестовому походу, и по просьбе Византии крестоносцы при поддержке меньших византийских подразделений подошли к городу в 1097 году. Никея была осаждена: осада продолжалась больше месяца, после чего турки предпочли сдаться византийским войскам, не дав шанса участникам крестового похода разграбить город. Для смягчения недовольства крестоносцев византийский император Алексей I Комнин предоставил лошадей и передал часть выкупа.

Константинополь пал в 1204 году во время Четвертого крестового похода, после чего стал столицей созданной крестоносцами Латинской империи.

После падения Константинополя образовалось ещё несколько государств на территории Византии — Эпирский деспотат, Трапезундская и Никейская империи, первым императором которой стал Феодор I Ласкарис. Феодор I и его наследники расширяли территорию государства и усиливали влияние, пока в 1259 года Михаил VIII Палеолог не узурпировал трон. Он захватил Константинополь в 1261 году и возродил Византийскую империю. После этого Никея потеряла своё важное значение для Византии и вскоре стала лёгкой добычей для турок-османов.

2 марта 1331 после двухлетней осады и разгрома византийской «армии» город сдался туркам-османам и был переименован в Изник.

История Изника

Постепенная трансформация города из греческого в турецкий имела долгую и сложную предысторию. Византийская Никея первый раз пала в 1071 году, после того как выигранная турками-сельджуками битва при Манцикерте открыла им ворота в Малую Азию. Именно тогда город впервые стал центром мусульманского султаната, хотя сопротивление местного греко-христианского населения, в особенности военных поселенцев акритов, было ещё велико. Так совместные действия византийцев и крестоносцев на начальном этапе привели к освобождению города и прибрежных регионов от турок к 1097 году. И даже после предательства крестоносцев и Венеции, разграбивших Константинополь в 1204 году, Никея сумела собрать необходимые силы, чтобы оказать отпор как рыцарям с Запада, так и туркам с Востока. Город стал центром нового греческого государства, получившего название Никейская империя, которое вело активную политику реставрации Византии. При этом ненависть к крестоносцам, захватившим столицу бывшей империи, затмила трезвый взгляд на более опасных и реальных противников — турок, с которыми греки поначалу начали открыто сотрудничать. Турецкие наёмники заселяли всё большие регионы Малой Азии и, в конце концов, незаметно окружили город.

23 февраля 1265 население города охватил страх перед вторжением монголов. Паника была необоснованной, так как монголы всегда были союзниками византийцев в борьбе с турками. Тем не менее, большая часть состоятельных горожан предпочла переехать в Константинополь и Фракию. Постоянный отток христианского населения в Европу еще больше подорвал способность города сопротивляться.

В начале XIV века греческие жители Никеи уже жили в постоянном страхе блокады города. В 1328 году, после прошедшего слуха о турецкой осаде, город вновь охватила паника, люди начали выбрасываться из окон и городских стен, поджигать себя. Константинопольский патриарх направил в город послание проявлять больше мужества. Тем не менее, жители окончательно потеряли веру, в городе воцарилась атмосфера отчаяния и безнадёжности. Турецкая угроза начала восприниматься как неминуемый рок. 2 марта 1331 годa город окончательно перешел под контроль Османской империи. После захвата города турками-османами он вошел в ядро молодого и агрессивного Османского государства. Ибн-Баттута посетил Никею в октябре 1331 года, через семь месяцев после османского завоевания. Город показался ему запущенным и обезлюдевшим. Многие общественные здания были разрушены, а строительные материалы были использованы для мечетей и других зданий, часть храмов была переделана в мечети. В 1333 году, через два года после падения Никеи, император Андроник выкупил книги, реликвии и прочую сохранившуюся церковную утварь и перевез её из Никеи в Константинополь. Падение Никеи поставило Андроника в крайне уязвимое положение: он вынужден был начать платить османам дань для сохранения Скутари, Никомедии, Гераклии и Пег. Но отсрочка оказалась лишь временной: в 1337 году турки измором взяли и Никомедию.

Константинопольский патриарх был шокирован, когда узнал, что уже через 7 лет, в 1338 году, большинство некогда деморализованных греческих жителей города уже приняло ислам и неплохо говорило по-турецки. Его письма к оставшимся жителям с призывами придерживаться христианской веры так и не были услышаны. В 1331—1365 годах (до падения другого греческого города — Адрианополя (Эдирне)) — город является столицей турок-османов. После падения Константинополя в 1453 город потерял своё значение, но впоследствии (в XVII в.) стал главным центром производства посуды (известный как İznik Çini — в переводе с турецкого языка Изницкий Китай, китайский фарфор был любимой посудой султанов). Плиткой из Изника декорированы многие мечети Стамбула. Со временем производство переместилось в Стамбул, а Изник стал небольшим сельскохозяйственным центром, чему способствовало отсутствие железнодорожного сообщения.

Сегодня в Изнике традиционно еще производится посуда, но центр местного производства находится в городе Кютахья.

Христианская Никея

Во время правления римского императора Константина, в 325 г. в Никее прошел первый Вселенский Собор в истории христианства. На Соборе был принят Символ веры, утверждающий догмат Троицы и лёгший в основу ортодоксального христианства, и была осуждена арианская ересь. Также на Соборе было определено время празднования Пасхи. Эта концепция Троицы была дополнена и расширена на втором Вселенском Соборе в Константинополе в 381 г. (см. Никео-Цареградский Символ веры).

Церковь Святой Софии была построена Юстинианом I в центре города в VI веке (как уменьшенная копия Айя София в Константинополе), и именно в ней в 787 г. был проведен Второй Никейский собор, на котором обсуждалась проблема иконоборчества.

Изник остается номинальным епископством Римско-католической церкви, место свободно со смерти его последнего епископа в 1976 г.

Руины крепости

Древние стены с башнями и воротами относительно хорошо сохранились. Толщина стен от 5 до 7 м, высота — от 10 до 13 м. Стены сделаны из больших плит римского периода и камней квадратного сечения, скрепленных цементом. В город можно было попасть через 4 больших и 2 малых ворот. В некоторых местах можно увидеть колонны, другие архитектурные фрагменты, остатки древних зданий. Стены Никеи напоминают стены Константинополя, построенные в IV в. н. э. На некоторых башнях можно увидеть греческие надписи.

Внутри греческих укреплений находятся руины мечетей, бань, греческих храмов и церквей, других зданий.

Вне городских стен видны остатки акведука.

В северо-западной части города два длинных мола образовывали гавань, но сейчас озеро отступило, и в этой части города находится заболоченная равнина.

См. также

• Осада Никеи
• Никейская империя
• Первый Никейский собор
• Второй Никейский собор

Отрывок, характеризующий Никея

Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.


Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив 10 й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galere? [но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.
Ночью он позвал камердинера и велел укладываться, чтоб ехать в Петербург. Он не мог оставаться с ней под одной кровлей. Он не мог представить себе, как бы он стал теперь говорить с ней. Он решил, что завтра он уедет и оставит ей письмо, в котором объявит ей свое намерение навсегда разлучиться с нею.
Утром, когда камердинер, внося кофе, вошел в кабинет, Пьер лежал на отоманке и с раскрытой книгой в руке спал.
Он очнулся и долго испуганно оглядывался не в силах понять, где он находится.
– Графиня приказала спросить, дома ли ваше сиятельство? – спросил камердинер.
Но не успел еще Пьер решиться на ответ, который он сделает, как сама графиня в белом, атласном халате, шитом серебром, и в простых волосах (две огромные косы en diademe [в виде диадемы] огибали два раза ее прелестную голову) вошла в комнату спокойно и величественно; только на мраморном несколько выпуклом лбе ее была морщинка гнева. Она с своим всёвыдерживающим спокойствием не стала говорить при камердинере. Она знала о дуэли и пришла говорить о ней. Она дождалась, пока камердинер уставил кофей и вышел. Пьер робко чрез очки посмотрел на нее, и, как заяц, окруженный собаками, прижимая уши, продолжает лежать в виду своих врагов, так и он попробовал продолжать читать: но чувствовал, что это бессмысленно и невозможно и опять робко взглянул на нее. Она не села, и с презрительной улыбкой смотрела на него, ожидая пока выйдет камердинер.
– Это еще что? Что вы наделали, я вас спрашиваю, – сказала она строго.
– Я? что я? – сказал Пьер.
– Вот храбрец отыскался! Ну, отвечайте, что это за дуэль? Что вы хотели этим доказать! Что? Я вас спрашиваю. – Пьер тяжело повернулся на диване, открыл рот, но не мог ответить.
– Коли вы не отвечаете, то я вам скажу… – продолжала Элен. – Вы верите всему, что вам скажут, вам сказали… – Элен засмеялась, – что Долохов мой любовник, – сказала она по французски, с своей грубой точностью речи, выговаривая слово «любовник», как и всякое другое слово, – и вы поверили! Но что же вы этим доказали? Что вы доказали этой дуэлью! То, что вы дурак, que vous etes un sot, [что вы дурак,] так это все знали! К чему это поведет? К тому, чтобы я сделалась посмешищем всей Москвы; к тому, чтобы всякий сказал, что вы в пьяном виде, не помня себя, вызвали на дуэль человека, которого вы без основания ревнуете, – Элен всё более и более возвышала голос и одушевлялась, – который лучше вас во всех отношениях…
– Гм… гм… – мычал Пьер, морщась, не глядя на нее и не шевелясь ни одним членом.
– И почему вы могли поверить, что он мой любовник?… Почему? Потому что я люблю его общество? Ежели бы вы были умнее и приятнее, то я бы предпочитала ваше.
– Не говорите со мной… умоляю, – хрипло прошептал Пьер.
– Отчего мне не говорить! Я могу говорить и смело скажу, что редкая та жена, которая с таким мужем, как вы, не взяла бы себе любовников (des аmants), а я этого не сделала, – сказала она. Пьер хотел что то сказать, взглянул на нее странными глазами, которых выражения она не поняла, и опять лег. Он физически страдал в эту минуту: грудь его стесняло, и он не мог дышать. Он знал, что ему надо что то сделать, чтобы прекратить это страдание, но то, что он хотел сделать, было слишком страшно.
– Нам лучше расстаться, – проговорил он прерывисто.
– Расстаться, извольте, только ежели вы дадите мне состояние, – сказала Элен… Расстаться, вот чем испугали!
Пьер вскочил с дивана и шатаясь бросился к ней.
– Я тебя убью! – закричал он, и схватив со стола мраморную доску, с неизвестной еще ему силой, сделал шаг к ней и замахнулся на нее.
Лицо Элен сделалось страшно: она взвизгнула и отскочила от него. Порода отца сказалась в нем. Пьер почувствовал увлечение и прелесть бешенства. Он бросил доску, разбил ее и, с раскрытыми руками подступая к Элен, закричал: «Вон!!» таким страшным голосом, что во всем доме с ужасом услыхали этот крик. Бог знает, что бы сделал Пьер в эту минуту, ежели бы
Элен не выбежала из комнаты.

Через неделю Пьер выдал жене доверенность на управление всеми великорусскими имениями, что составляло большую половину его состояния, и один уехал в Петербург.


Прошло два месяца после получения известий в Лысых Горах об Аустерлицком сражении и о погибели князя Андрея, и несмотря на все письма через посольство и на все розыски, тело его не было найдено, и его не было в числе пленных. Хуже всего для его родных было то, что оставалась всё таки надежда на то, что он был поднят жителями на поле сражения, и может быть лежал выздоравливающий или умирающий где нибудь один, среди чужих, и не в силах дать о себе вести. В газетах, из которых впервые узнал старый князь об Аустерлицком поражении, было написано, как и всегда, весьма кратко и неопределенно, о том, что русские после блестящих баталий должны были отретироваться и ретираду произвели в совершенном порядке. Старый князь понял из этого официального известия, что наши были разбиты. Через неделю после газеты, принесшей известие об Аустерлицкой битве, пришло письмо Кутузова, который извещал князя об участи, постигшей его сына.
«Ваш сын, в моих глазах, писал Кутузов, с знаменем в руках, впереди полка, пал героем, достойным своего отца и своего отечества. К общему сожалению моему и всей армии, до сих пор неизвестно – жив ли он, или нет. Себя и вас надеждой льщу, что сын ваш жив, ибо в противном случае в числе найденных на поле сражения офицеров, о коих список мне подан через парламентеров, и он бы поименован был».
Получив это известие поздно вечером, когда он был один в. своем кабинете, старый князь, как и обыкновенно, на другой день пошел на свою утреннюю прогулку; но был молчалив с приказчиком, садовником и архитектором и, хотя и был гневен на вид, ничего никому не сказал.
Когда, в обычное время, княжна Марья вошла к нему, он стоял за станком и точил, но, как обыкновенно, не оглянулся на нее.
– А! Княжна Марья! – вдруг сказал он неестественно и бросил стамеску. (Колесо еще вертелось от размаха. Княжна Марья долго помнила этот замирающий скрип колеса, который слился для нее с тем,что последовало.)
Княжна Марья подвинулась к нему, увидала его лицо, и что то вдруг опустилось в ней. Глаза ее перестали видеть ясно. Она по лицу отца, не грустному, не убитому, но злому и неестественно над собой работающему лицу, увидала, что вот, вот над ней повисло и задавит ее страшное несчастие, худшее в жизни, несчастие, еще не испытанное ею, несчастие непоправимое, непостижимое, смерть того, кого любишь.