Зелёная пересмешка

Зелёная пересмешка
Научная классификация
промежуточные ранги Домен:  Эукариоты Царство:  Животные Подцарство:  Эуметазои Без ранга:  Двусторонне-симметричные Без ранга:  Вторичноротые Тип:  Хордовые Подтип:  Позвоночные Инфратип:  Челюстноротые Надкласс:  Четвероногие Класс:  Птицы Подкласс:  Новонёбные Отряд:  Воробьинообразные Подотряд:  Певчие воробьиные Инфраотряд:  Passerida Надсемейство:  Sylvioidea Семейство:  Acrocephalidae Род:  Пересмешки Вид:  Зелёная пересмешка
Международное научное название
Hippolais icterina (Vieillot, 1817)
Охранный статус
Вызывающие наименьшие опасения IUCN 3.1 Least Concern: [www.iucnredlist.org/details/22714916 22714916 ]
Систематика на Викивидах Поиск изображений на Викискладе

Зелёная пересмешка (лат. Hippolais icterina) — птица из семейства камышевковых (ранее входило в состав семейства славковых). Её ареал занимает западную и центральную части Палеарктики — от северо-востока Франции, Швеции и стран юго-запада Скандинавии до северо-западных предгорий Алтая. Зеленая пересмешка обитает в разнообразных биотопах с разреженным древостоем и развитым кустарниковым ярусом, но предпочитает сырые лиственные леса, встречается и в городских парках. Перелетный вид, зимующий в тропическом поясе центральной и южной Африки.

По классификации Международного союза охраны природы зеленая пересмешка относится к категории наименее уязвимых видов ("Least concern", LC). Однако в средней полосе Европы численность вида постепенно снижается; одной из возможных причин может быть усиление конкуренции с многоголосой пересмешкой, популяция которой, напротив, возрастает.

Описание

Зеленая пересмешка — мелкая, изящная птица с довольно большой головой, широким у основания клювом, длинными крыльями и относительно коротким хвостом. Длина тела — 12-13.5 см. Окраска ярче, чем у других пересмешек: низ тела зеленовато-желтый, верх — оливково-коричневый. Над глазом проходит неяркая желтоватая бровь.

Песня — подражание другим птицам и гнусавые крики. Поёт, запрокинув голову. Крик — громкое металлическое «вет», «трэк» или «це-це-те-тевин». Но и позыв её сразу же выдает. Он совсем не похож ни на крик пеночек, ни на позывы камышевок. Это громкий, как бы “насмешливый” выкрик: «чигрии», с пискливым растянутым окончанием.

Пересмешка держится почти все время на деревьях. Там она собирает пищу, склевывая её главным образом с листьев, как это делают пеночки. Нередко можно видеть, как птичка трепещет в воздухе у кончика ветки и тотчас же снова скрывается в листве. Это очень полезная птичка, особенно во фруктовых садах. “Бродя” по деревьям, она истребляет громадное количество мелких гусениц, жучков-листоедов, тлей и других вредителей листвы. Только осенью она начинает есть ягоды (например бузину, крушину, смородину), но большого ущерба садоводству этим не причиняет.

Для жизни пересмешки нужны не только кроны деревьев, но и кустарник под ними или по опушкам. Своё искусное гнездышко она вьет в лесном подседе или на небольших деревцах — на черемухе, рябине, сирени. Обычно оно помещается: в развилке двух ветвей, близко отходящих от главного ствола, и сделано из очень разнообразного материала. Наружные стенки бывают плотно сплетены из сухих стебельков, листьев и корешков, и все это перепутано паутиной гусениц, растительным пухом и “облицовано” тонкими курчавыми пленками березовой кожицы (бересты). Такая “облицовка”, часто под тон окружающих ветвей, делает гнездо очень мало заметным. Внутренняя выстилка бывает из волоса и перьев. Вся постройка очень плотна, в форме глубокой чашечки, стенки которой прикреплены к опорным ветвям. Полная кладка содержит 4-5 яиц, бледно-розоватых, с отчетливыми черновато-бурыми пятнышками (длина около 18 миллиметров). В средней полосе (в Московской области) в конце июня уже попадаются слетки. Так же, как родители, они мало заметны в листве кустарника, где держатся, но выдают своё присутствие низким и хриплым криком («чэээ-чэээ»).

Размножение

Эти птицы не любят гнездиться близко и живут, не слыша ни песни, ни переклички друг друга. Близости птиц своего вида они предпочитают близость других птиц. Очень часто зеленые пересмешки гнездятся на окраине колоний дроздов-рябинников, рядом с зябликами, пеночками, зеленушками и многими другими птицами, собирающимися под защиту дроздов. Почти каждый такой мирок имеет свою зеленую пересмешку.

Весной пересмешки появляются на гнездовьях гораздо позже дроздов и многих других птиц, уже после того, как лес наполовину оденется листвой и "закроется", как говорят лесники и поэты. Чаще это случается в начале мая. Прилет продолжается не менее 10 дней, а пролет - до конца мая. Пение пересмешки слышится лишь спустя 5-10 дней после прилета, с середины мая. Это время совпадает с моментом образования брачных пар. Оно проходит в большом возбуждении при активном пении и криках самцов. Позже пение становится более спокойным, и ко второй половине июня постепенно слабеет, заканчиваясь при появлении слетков.

Песня пересмешки похожа на песни зеленушек и камышевок - она не оформлена и бесконечна, не имеет фиксированных структур и состоит из чередования собственных позывов, щебета и верещания, перемежающихся множеством заимствованных у других птиц звуков. Чаще всего пересмешка включает в песню сигналы тревоги птиц. Песни бывают двух типов: тихие и торопливые, похожие на невнятное бормотание под сурдинку и более громкие, чёткие, с размеренной расстановкой звуков. Отдельные самцы резко отличаются по богатству репертуара. Есть самцы с бедной и однообразной песней, в которой, помимо своих позывов и покриков, используются сигналы 3-5 видов других птиц. Есть самцы с особенно богатым репертуаром, в котором можно услышать до 20 сигналов и элементов песни 10-15 видов птиц. Конечно, такая песня не может сравниться с песней даже камышевки, но пересмешка может поразить слушателя таким четким и резким выкрикиванием чужих сигналов, которого не услышишь ни у жаворонка, ни у камышевки. Кроме сигналов обычных птиц, гнездящихся рядом с самой пересмешкой и особенно вместе с ней в колониях дроздов, очень любят некоторые пересмешки заимствовать крики кулика-черныша, коршуна, канюка и других хищных птиц, хотя и выкрикивают их существенно тише, словно вы слышите хищную птицу издалека. Очень любят зеленые пересмешки покрикивать сигналами тревоги дроздов, в колониях которых гнездятся, кричать иволгой и её птенцами, большим пестрым дятлом, скворцом, зябликом, пустельгой, горихвосткой, чеглоком, галкой, вальдшнепом, козодоем. Когда пересмешка поет тихую торопливую песню, она создает впечатление далекого тревожного хора птиц. Когда она переходит на громкий, а иногда и яростный покрик, её с полным правом можно назвать тихим ужасом зеленого леса. Эти чёткие, громкие сигналы тревоги без сомнения очень волнуют лесных птиц, которых пугает и дразнит встревоженный самец пересмешки. Нельзя, к сожалению, согласиться с тем, что птицам от покрика пересмешки бывает смешно, наоборот, им бывает страшно, а при встрече с сильным и коварным самцом пересмешки - ужасно. Но пугать и отталкивать рядом гнездящихся птиц - это лишь одна и, видимо, даже не главная функция песни и имитационного покрика пересмешки. Слишком уж редко встречаются такие страшные и коварные самцы. У имитационной песни пересмешки, видимо, много других положительных функций.

Подвиды

Вид зелёной пересмешки различает следующие подвиды:

• Hippolais icterina alaris Stresemann, 1928
• Hippolais icterina icterina Vieillot, 1817
• Hippolais icterina magnioculi Knijff & van Swelm, 1998

Ссылки

• [www.sevin.ru/vertebrates/index.html?birds/537.html Позвоночные животные России: Зелёная пересмешка]

Отрывок, характеризующий Зелёная пересмешка

«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.