Пахомий Нерехтский

Пахомий Нерехтский

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Пахомий Нерехтский (в миру Иаков Игнатьев; начало XIV века, Владимир — 23 марта 1384, близ Нерехты) — игумен Русской православной церкви, первый игумен возобновлённого Константиновского монастыря (ныне закрытый монастырь в черте города Владимир), основатель мужского монастыря на Нерехте. Канонизирован в лике преподобных.

Основной праздник: тезоименитство 15 мая (Юлианский календарь)/28 мая (Григорианский календарь). Также 21 марта (прославление) и в Соборах Владимирских и Костромских святых.

Биография

Родился во Владимире в семье священника. Семи лет он был отдан учиться священным книгам и, как скоро навык в Божест­венном Писании, начал проявлять необычайное усердие к храму Божию.

После кончины своего отца, будучи 12-летним отроком, Иаков по благословению матери ушёл в Богородице-Рождественский монастырь близ Владимира, а в 21 год принял монашеский постриг с именем Пахомий в честь преподобного Пахомия Великого.

Через несколько лет инок Пахомий был рукоположен во диаконы епископом Владимирским Алексием (Бяконтом), будущим митрополитом Киевским.

В 1352 году он был рукоположён в сан иеромонаха, а в 1365 году, по возобновлении Константиновского монастыря, назначен был первым его игуменом.

Устраивая обитель, преподобный Пахомий сгорал желанием уединения и вскоре удалился в пустынное место близ Нерехты, где построил Троицкий храм и в глубокой старости скончался 23-го марта 1384 года.

Мощи

6 мая 1675 года мощи преподобного Пахомия были обретены нетленными, но оставлены под спудом. Благодаря многочисленным чудотворениям почитание святого быстро распространяется в округе. В Троицком соборе в его имя устраивается придел и каменная гробница над мощами.

17 февраля 1993 года администрация Костромской области передала корпуса бывшего Пахомиева монастыря Костромской епархии. В настоящее время Троицкий храм полностью восстановлен и благоукрашен, а в в монастыре дополнительно построены новый сестринский корпус и богадельня. Мощи преподобного Пахомия являются одной из важнейших святынь обновлённого монастыря и привлекают многочисленных паломников.

Песнопения

• Тропарь, глас 4:

Житейския молвы, преподобне,/ отвергся и, яко птица, обрет в пустыни безмолвие,/ и в ней водворився составил еси обитель Пресвятыя Троицы,/ в молитвах же и трудех прилежа Богови,/ процвел еси яко финикс,/ быв образ утешения духовнаго,/ преподобне отче Пахомие,/ моли Пресвятую Троицу спастися душам нашим.

• Кондак, глас 4:

В пустыни безмолвствуя,/ единствующу тя, Богоносе, взыскующу ти Господа,/ Богу же тебе не оставльшу единому быти в пустыни,/ и Того повелением снидошася к тебе неколико братии,/ с нимиже ти молящуся Господеви,/ Троице пречестен храм воздвиже,/ в немже предстояще, преподобне Пахомие,/ молися о спасении душ наших.

Литература

• Жития русских святых. Изд-во «Сибирская благозвонница», Москва, Том 1, 2008, стр. 100—105. ISBN 978-5-91362-096-5.

Ссылки

• Русский биографический словарь: В 25 т. / под наблюдением А. А. Половцова. 1896—1918.
• Пахомий Нерехтский // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [drevo-info.ru/articles/3396.html Пахомий Нерехтский] // Открытая православная энциклопедия «Древо»
• [www.pravmir.ru/godovshhina-obretenia/ Годовщина второго обретения святых мощей преподобного Пахомия]

Отрывок, характеризующий Пахомий Нерехтский

Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.