Какамацин

Какамацин Cacamatzin
Тлатоани Тескоко
1515 — 1519
Предшественник:	Несауальпилли
Преемник:	Куикуицкацин
Рождение:	около 1499
Смерть:	30 июня 1520(1520-06-30) Теночтитлан
Отец:	Несауальпилли

Какамацин или Какама (кл. науатль Cacama — «Второе ухо кукурузы»; около 1499 — 30 июня 1520 года) — тлатоани Тескоко в 1515—1519 годах. Сын тлатоани Тескоко Несауальпилли, племянник уэй-тлатоани ацтеков Монтесумы II, активный противник испанского завоевания Мексики. В 1519 году был схвачен по приказу Монтесумы и передан Эрнандо Кортесу. Убит конкистадорами в Ночь печали при их отступлении из Теночтитлана.

Происхождение

Какамацин был сыном тлатоани Тескоко Несауальпилли и старшей сестры уэй-тлатоани ацтеков Монтесумы II или, по другой версии, дочери сиуакоатля Теночтитлана Тлакаелеля.

Политическая биография

Согласно данным «Истории народа чичимеков» Фернандо де Альвы Иштлильшочитля и «Истории Индий Новой Испании» Диего Дурана, после смерти в 1515 году тлатоани Тескоко Несауальпилли, не назначившего себе наследника, уэй-тлатоани ацтеков Монтесума II предложил на его место кандидатуру Какамацина, ссылаясь на сложившийся обычай, согласно которому должность тлатоани Тескоко должен наследовать принц, рожденный от женщины из рода Акамапичтли. Некоторые из сыновей Несауальпилли поддержали кандидатуру Какамацина, некоторые остались нейтральными, только Иштлильшочитль резко выступил против, заявив, что Какамацин как тлатоани во всём будет подчиняться Монтесуме, что приведёт к окончанию самостоятельности Тескоко и падению его роли в управлении Тройственным союзом. Иштлильшочитль удалился в Сьерру Мецтитлан, быстро собрал войска и поднял мятеж, в результате чего Какамацин бежал к Монтесуме II в Теночтитлан.

Вскоре Какамацин вернулся в Тескоко вместе со своим дядей Куитлауаком и ацтекскими войсками и занял должность тлатоани. Однако из-за приближения Иштлильшочитля во главе огромной армии Какама вновь вынужден был бежать из Тескоко. Иштлильшочитль занял всю северную часть государства акольуа и остановился в Отомпане, ставшем центром его владений. Через какое то время Какамацин всё таки заключает мирный договор с двумя своими братьями — Иштлильшочитлем и Коанакочцином — по которому государство оказывается фактически поделенным на три части. Какама получил по этому соглашению сам город Тескоко с окрестностями и признание его в качестве тлатоани. Окончательно Какамацин занял престол к 1517 году. Дальнейшие попытки Монтесумы изгнать Иштлильшочитля из государства Тескоко не увенчались успехом.

Когда весной 1519 года Монтесума II получил известие о прибытии в Мексику конкистадоров во главе с Эрнандо Кортесом и их намерении направить посольство к повелителю ацтеков, Какамацин стал одним из тех, у кого Монтесума спросил совета о том, как следует к этому относиться. По всей видимости, Какамацин в тот момент находился в Теночтитлане при дворе уэй-тлатоани. Он советует Монтесуме принять посольство пришельцев, поскольку известно, что эти иноземцы являются посланцами могущественного властителя. Если пришельцы придут с дурными намерениями, рассуждал Какамацин, в Теночтитлане достаточно войск, чтобы защитить Монтесуму, поэтому лучше было бы принять их посольство и выяснить цели их прихода в Мексику. По мнению Какамацина, если отказаться от приёма послов, можно создать у чужестранцев впечатление, что уэй-тлатоани растерян и не знает, что предпринять. Многие сановники при дворе поддержали мнение тлатоани Тескоко, однако Монтесума согласился с Куитлауаком, посоветовавшим помешать прибытию испанцев.

Поскольку все попытки Монтесумы воспрепятствовать экспедиции Кортеса попасть в столицу его империи не увенчались успехом, в начале ноября 1519 года по его поручению Какамацин встретил испанцев на подступах к Теночтитлану для их сопровождения в город. Подробности этой встречи описал Берналь Диас дель Кастильо в своей «Правдивой истории завоевания Новой Испании». По его словам, Какама прибыл «в невиданном доселе великолепии»: он восседал в золотом паланкине, украшенном драгоценными камнями и яркими зелеными перьями, который несли восемь ацтекских вельмож. Приблизившись к лагерю испанцев, Какамацин покинул паланкин и пока шёл на встречу Кортесу приближённые «очищали пред ним дорогу, чтоб его нога не коснулась ни камня, ни соломинки». Поприветствовав Кортеса, Какамацин заявил, что явился от имени Монтесумы, чтобы сопроводить испанцев в столицу империи и обеспечить их всем необходимым в пути. По словам Берналя Диаса, Кортес спокойно обнял Какамацина, «сказал ему и его свите ряд учтивостей и в ответ на преподнесенные ему три огромные жемчужины одарил их стеклом». После этой сцены конкистадоры в сопровождении Какамы и его свиты двинулись по направлению к Истапалапану. Согласно «Всеобщей истории Индий» Франсиско Лопеса де Гомары, встреча Какамацина с Кортесом впервые произошла в городе Айоцинко, куда тлатоани Тескоко прибыл в окружении свиты численностью более тысячи человек в белых накидках и разноцветных перьях. По сообщению Гомары, Какамацин внимательно рассматривал испанцев и убедился, что они вовсе не боги и не их посланцы, как считали в окружении Монтесумы, а обычные смертные люди, только белокожие и хорошо вооруженные. Если верить Гомаре, Какамацину было тогда 20 лет.

8 ноября 1519 года в Истапалапане Какамацин и ранее прибывший Куитлауак покинули конкистадоров и вернулись в Теночтитлан, чтобы в тот же день участвовать в торжественной встрече Кортеса и Монтесумы. Подробности встречи описаны Берналем Диасом и самим Кортесом в его второй реляции императору Карлу V. При входе испанцев в Теночтитлан Монтесума вышел из своего паланкина и направился к ним навстречу, опираясь на руки Какамацина и Куитлауака в окружении многочисленной и пышной свиты, причём Монтесума шёл в позолоченных сандалиях, а Какамацин и Куитлауак — босиком. Завидевший эту процессию Кортес слез с лошади, направился к Монтесуме и попытался его обнять, однако Какамацин и Куитлауак помешали ему этого сделать, так как это противоречило ацтекским законам. После приветственной речи Монтесумы и обмена дарами процессия направилась к центру города, причём Монтесума пошёл в паре с Какамой, а Кортес и Куитлауак последовали за ними.

Очень скоро конкистадоры показали свои истинные намерения завоевателей, лишили Монтесуму II свободы и начали собирать золото и другие ценности со всей территории Тройственного союза, включая Тескоко. Какамацин был среди тех, кто настаивал на немедленном освобождении уэй-тлатоани и начале решительных действий против испанцев. Вернувшись в Тескоко, Какама сразу же начал собирать войска. Узнав об этом, Кортес потребовал от него незамедлительно вернуться в Теночтитлан, но безрезультатно. После этого Кортес несколько раз он пытался вызвать Какамацина в Теночтитлан через Монтесуму, однако Какама лишь отвечал, что «если у кого-нибудь возникло желание поговорить с ним, то пусть приходит к нему; там желающий поговорить увидит, кто чего стоит». Тогда Кортес убедил Монтесуму захватить Какамацина хитростью. Посланный Монтесумой отряд под покровом ночи неслышно подошёл на лодках к загородной резиденции Какамацина в то время, когда тот держал в ней совет со своими сторонниками. Застигнутый врасплох тлатоани Тескоко был схвачен, доставлен в Теночтитлан и выдан Кортесу, который сделал его своим пленником. Монтесума не захотел с ним даже повидаться. Какамацин был низложен с поста тлатоани Тескоко, а на его место Кортес и Монтесума поставили его младшего брата Куикуицкацина, который вскоре был убит другим своим братом Коанакочцином.

Когда в первые месяцы 1520 года испанцы принялись собирать дань с провинций ацтекской империи, один из конкистадоров — Педро де Альварадо — направился в Тескоко. Какамацин убедил его, что поможет в сборе золота с Тескоко. Альварадо взял его, закованного в цепи, с собой, однако как только они прибыли в Тескоко, Какама заявил, что никакого золота в городе нет. Надежды Какамацина на то, что его освободят его бывшие подданные в Тескоко не оправдались. Согласно показаниям Васкеса де Тапиа, Альварадо приказал пытать его горящей смолой.

Какамацин был убит испанцами вместе с другими знатными заложниками во время бегства Кортеса из Мехико 30 июня 1520 года («Ночь печали»). Согласно «Сообщению из Тескоко» Хуана Баутисты де Помара, Какамацин правил не больше трех лет, а по утверждению Бернардино де Саагуна, он царствовал четыре года и именно при нём в Тескоко впервые пришли испанцы. Чимальпаин указывает, что Какамацин был возведён в правители Тескоко в 1516 году, правил пять лет и был убит в 1520 году вместе с Монтесумой.

Литература

• Баглай В. Е. [www.indiansworld.org/motekusoma-ii-mladshiy-posledniy-doispanskiy-tlatoani.html#.Vi3Xefn0FD8 Мотекусома II Младший — последний доиспанский тлатоани] // Ацтеки: история, экономика, социально-политический строй (Доколониальный период). — М.: Издательская фирма «Восточная литература», 1998. — 432 с. — 1000 экз. — ISBN 5-02-017989-2.
• Гролиш, Мишель. [www.e-reading.club/bookreader.php/1028388/Grolish_-_Montesuma.html Монтесума] / Перевод с французского Кукиева Н. М. — Ростов-на-Дону: Феникс, 1998. — 480 с. — (След в Истории). — 5000 экз. — ISBN 5-222-00446-5.
• Диас дель Кастильо, Берналь. [www.indiansworld.org/pravdivaya-istoriya-zavoevaniya-novoy-ispanii.html#.VjdKi_n0FD9 Правдивая история завоевания Новой Испании] / Перевод с испанского Д. Н. Егорова; А. Р. Захарьяна. — М.: Форум, 2000. — 135 с. — ISBN 5-89747-020-0.
• Douglas, Eduardo de J. [books.google.ru/books?id=JK5SyW7xELwC&pg=PA110&lpg=PA110&dq=Tozquentzin&source=bl&ots=jozTPbwPZN&sig=XmdymG0Pno6ReG3haSIAh722zWE&hl=ru&sa=X&ved=0CCwQ6AEwA2oVChMI4rKBxPLVyAIVpvNyCh3FQgpF#v=snippet&q=Ixtlilxochitl&f=false In the Palace of Nezahualcoyotl: Painting Manuscripts, Writing the Pre-Hispanic Past in Early Colonial Period Tetzcoco, Mexico]. — Austin: University of Texas Press, 2010. — 264 p. — ISBN 978-0-292-72168-5.
• Seaman, Rebecca M. Cacama // [books.google.ru/books?id=IXKjAQAAQBAJ&pg=PA55&dq=Cacama&hl=ru&sa=X&ved=0CFkQ6AEwCGoVChMI74DtvbrzyAIV4apyCh3RAQka#v=onepage&q=Cacama&f=false Conflict in the Early Americas: An Encyclopedia of the Spanish Empire's Aztec, Incan, and Mayan Conquests] / Editor Rebecca M. Seaman. — Santa Barbara: ABC-CLIO, 2013. — P. 54—55. — 485 p. — ISBN 978-1-59-884776-5.

Отрывок, характеризующий Какамацин

– Или чтоб мне обидно было, что чужая собака поймает, а не моя – мне только бы полюбоваться на травлю, не так ли, граф? Потом я сужу…
– Ату – его, – послышался в это время протяжный крик одного из остановившихся борзятников. Он стоял на полубугре жнивья, подняв арапник, и еще раз повторил протяжно: – А – ту – его! (Звук этот и поднятый арапник означали то, что он видит перед собой лежащего зайца.)
– А, подозрил, кажется, – сказал небрежно Илагин. – Что же, потравим, граф!
– Да, подъехать надо… да – что ж, вместе? – отвечал Николай, вглядываясь в Ерзу и в красного Ругая дядюшки, в двух своих соперников, с которыми еще ни разу ему не удалось поровнять своих собак. «Ну что как с ушей оборвут мою Милку!» думал он, рядом с дядюшкой и Илагиным подвигаясь к зайцу.
– Матёрый? – спрашивал Илагин, подвигаясь к подозрившему охотнику, и не без волнения оглядываясь и подсвистывая Ерзу…
– А вы, Михаил Никанорыч? – обратился он к дядюшке.
Дядюшка ехал насупившись.
– Что мне соваться, ведь ваши – чистое дело марш! – по деревне за собаку плачены, ваши тысячные. Вы померяйте своих, а я посмотрю!
– Ругай! На, на, – крикнул он. – Ругаюшка! – прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником, господа шагом подъезжали к нему; гончие, шедшие на самом горизонте, заворачивали прочь от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё двигалось медленно и степенно.
– Куда головой лежит? – спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру, не вылежал и вскочил. Стая гончих на смычках, с ревом, понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники выжлятники с криком: стой! сбивая собак, борзятники с криком: ату! направляя собак – поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца, и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повел ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон. Он прыгнул раз десять не быстро, подпуская к себе собак, и наконец, выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но еще далеко не подвинулись к нему, как из за них вылетела Илагинская краснопегая Ерза, приблизилась на собаку расстояния, с страшной быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца и думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал еще шибче. Из за Ерзы вынеслась широкозадая, чернопегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.
– Милушка! матушка! – послышался торжествующий крик Николая. Казалось, сейчас ударит Милка и подхватит зайца, но она догнала и пронеслась. Русак отсел. Опять насела красавица Ерза и над самым хвостом русака повисла, как будто примеряясь как бы не ошибиться теперь, схватить за заднюю ляжку.
– Ерзанька! сестрица! – послышался плачущий, не свой голос Илагина. Ерза не вняла его мольбам. В тот самый момент, как надо было ждать, что она схватит русака, он вихнул и выкатил на рубеж между зеленями и жнивьем. Опять Ерза и Милка, как дышловая пара, выровнялись и стали спеть к зайцу; на рубеже русаку было легче, собаки не так быстро приближались к нему.
– Ругай! Ругаюшка! Чистое дело марш! – закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из за них, наддал с страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на зеленя, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем. Звезда собак окружила его. Через минуту все стояли около столпившихся собак. Один счастливый дядюшка слез и отпазанчил. Потряхивая зайца, чтобы стекала кровь, он тревожно оглядывался, бегая глазами, не находя положения рукам и ногам, и говорил, сам не зная с кем и что.
«Вот это дело марш… вот собака… вот вытянул всех, и тысячных и рублевых – чистое дело марш!» говорил он, задыхаясь и злобно оглядываясь, как будто ругая кого то, как будто все были его враги, все его обижали, и только теперь наконец ему удалось оправдаться. «Вот вам и тысячные – чистое дело марш!»
– Ругай, на пазанку! – говорил он, кидая отрезанную лапку с налипшей землей; – заслужил – чистое дело марш!
– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.


Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.
– Аринка, глянь ка, на бочькю сидит! Сама сидит, а подол болтается… Вишь рожок!
– Батюшки светы, ножик то…
– Вишь татарка!
– Как же ты не перекувыркнулась то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.
Немного погодя, дядюшка вошел в казакине, синих панталонах и маленьких сапогах. И Наташа почувствовала, что этот самый костюм, в котором она с удивлением и насмешкой видала дядюшку в Отрадном – был настоящий костюм, который был ничем не хуже сюртуков и фраков. Дядюшка был тоже весел; он не только не обиделся смеху брата и сестры (ему в голову не могло притти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам присоединился к их беспричинному смеху.
– Вот так графиня молодая – чистое дело марш – другой такой не видывал! – сказал он, подавая одну трубку с длинным чубуком Ростову, а другой короткий, обрезанный чубук закладывая привычным жестом между трех пальцев.
– День отъездила, хоть мужчине в пору и как ни в чем не бывало!
Скоро после дядюшки отворила дверь, по звуку ног очевидно босая девка, и в дверь с большим уставленным подносом в руках вошла толстая, румяная, красивая женщина лет 40, с двойным подбородком, и полными, румяными губами. Она, с гостеприимной представительностью и привлекательностью в глазах и каждом движеньи, оглянула гостей и с ласковой улыбкой почтительно поклонилась им. Несмотря на толщину больше чем обыкновенную, заставлявшую ее выставлять вперед грудь и живот и назад держать голову, женщина эта (экономка дядюшки) ступала чрезвычайно легко. Она подошла к столу, поставила поднос и ловко своими белыми, пухлыми руками сняла и расставила по столу бутылки, закуски и угощенья. Окончив это она отошла и с улыбкой на лице стала у двери. – «Вот она и я! Теперь понимаешь дядюшку?» сказало Ростову ее появление. Как не понимать: не только Ростов, но и Наташа поняла дядюшку и значение нахмуренных бровей, и счастливой, самодовольной улыбки, которая чуть морщила его губы в то время, как входила Анисья Федоровна. На подносе были травник, наливки, грибки, лепешечки черной муки на юраге, сотовой мед, мед вареный и шипучий, яблоки, орехи сырые и каленые и орехи в меду. Потом принесено было Анисьей Федоровной и варенье на меду и на сахаре, и ветчина, и курица, только что зажаренная.
Всё это было хозяйства, сбора и варенья Анисьи Федоровны. Всё это и пахло и отзывалось и имело вкус Анисьи Федоровны. Всё отзывалось сочностью, чистотой, белизной и приятной улыбкой.
– Покушайте, барышня графинюшка, – приговаривала она, подавая Наташе то то, то другое. Наташа ела все, и ей показалось, что подобных лепешек на юраге, с таким букетом варений, на меду орехов и такой курицы никогда она нигде не видала и не едала. Анисья Федоровна вышла. Ростов с дядюшкой, запивая ужин вишневой наливкой, разговаривали о прошедшей и о будущей охоте, о Ругае и Илагинских собаках. Наташа с блестящими глазами прямо сидела на диване, слушая их. Несколько раз она пыталась разбудить Петю, чтобы дать ему поесть чего нибудь, но он говорил что то непонятное, очевидно не просыпаясь. Наташе так весело было на душе, так хорошо в этой новой для нее обстановке, что она только боялась, что слишком скоро за ней приедут дрожки. После наступившего случайно молчания, как это почти всегда бывает у людей в первый раз принимающих в своем доме своих знакомых, дядюшка сказал, отвечая на мысль, которая была у его гостей: