Колычёв, Степан Андреевич

Степан Андреевич Колычёв
Герольдмейстер Российской империи
1722 — 1722
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Иван Никифорович Плещеев
Род:	Колычёвы
Отец:	Андрей Иванович Колычёв
Мать:	Евдокия Яковлевна Витовтова

Степа́н Андре́евич Колычёв (1674 или 1679—1735) — государственный деятель Петровской эпохи из рода Колычёвых. В качестве первого герольдмейстера Российской империи стоял у истоков русской геральдики.

Родители

Отец — Колычев Андрей Иванович (— 1688), стольник и чашник при царях Алексее Михайловиче и Фёдоре Алексеевиче, был воеводой на Тереке. Как значится в писцовых книгах 1679 года, двор его находился у Яузских ворот в Белом городе, в 8 саженях от церкви Петра и Павла. Мать (в браке с 1656) — Евдокия Яковлевна (ум. 1698), дочь Якова Тимофеевича Витовтова.

Служение

Состоял в комнатных стольниках, служил в Бутырском, а с 1695 года — в Семёновском полку, по распоряжению Петра I, был командирован за границу «для обучения наук воинских дел».

Затем, вследствие раны, полученной под Нарвой, Колычёв оставляет военное поприще: в 1709 году, после Полтавской битвы, Пётр известил его собственноручным письмом о переходе на гражданскую службу и пожаловал ему почётную шпагу.

В феврале 1705 года распоряжением А. Д. Меншикова, Степан Колычев был направлен «к делам» в Поместный приказ, воронежский комендант в 1707—1710 гг., осуществлял в Воронеже и приписных к нему городах «всякое военное управление». В 1710—1713 гг. был обер-комендантом крепости Осеред (с 1715 г. — Павловск). Единственный вице-губернатор петровской Азовской губернии (в 1713—1721 гг.). В 1714 году Степану Колычеву пришлось выступить и в роли пограничного комиссара, уполномоченного по разграничению земель с Турцией. Являлся главным комиссаром по размежеванию границ с Цинской империей. Также заведовал корабельными и крепостными делами.

В 1718 году подписался под приговором царевичу Алексею Петровичу.

В июле 1721 года Степана Андреевича ожидало сколь хлопотное, столь и ответственное высочайшее поручение: организовать грандиозный всероссийский смотр дворян.

В 1722 года в истории русской геральдики произошло важное событие. Указом Петра I при Сенате была образована Герольдмейстерская контора, задачей которой было составление гербов по правилам теоретической геральдики.

18 января 1722 года первым герольдмейстером был назначен Степан Андреевич Колычев. Его помощником в составлении гербов стал итальянец граф Франциско Санти, получивший образование во Франции. В документах Герольдмейстерской конторы отмечается, что Санти «особливо был для сочинения гербов». На должность составителя гербов Санти был назначен 12 апреля 1722 года по личному указу Петра I. «Императорское величество в присутствии своем в Сенате указал… иноземца графа Францышка Салтия определить полковником и быть ему у дел в товарищах у герольдмейстера».

В 1722 году составил «Историографию, вкратце собранную из разных хроник и летописцев», которую в конце XVIII века использовали при составлении «Общего гербовника дворянских родов Всероссийской империи».

17 апреля того же 1722 года Пётр I определил Степана Колычева «по окончании нынешняго генералного смотру дворян» — президентом Юстиц-коллегии. В 1722—1724 гг. находился под следствием, которое осталось незаконченным. 28 января 1725 году скончался Пётр I, а 9 февраля Екатерина I назначила Степана Колычева генерал-рекетмейстером при Сенате.

Переписка С. А. Колычева с Петром I издана в Москве в 1785 году («Письма государя императора Петра В. к С. A. Колычеву, и ответы его на оные» в исправленном и дополненном виде переизданы — в «Материалах военного ученого архива Главного Штаба»).

В 1725—1727 годах опять был главным комиссаром по разграничению земель «от Кяхты в западную сторону».

Семья

Первым браком женат на Евдокии Петровне Бутурлиной (ум. 1712). В этом браке родился сын:

• Пётр, полковник, воевода в Вятке в 1763—68 гг.; женат последовательно на кнж. Е. П. Коркодиновой, на Е. В. Шереметевой и на Е. М. Милославской.

Вторым браком женат на Евдокии Андреевне Полевой (ум. 1750), дочери последнего князя Бельского (из Рюриковичей). Сыновья:

• Алексей (1717—52), секунд-майор; женат на Екатерине Ивановне Ржевской; у них сын Степан, вице-канцлер Российской империи
• Степан (1718—56), капитан; женат на кнж. Анне Михайловне Волконской и на грф. Варваре Фёдоровне Головиной; от второго брака сын Степан, гофмаршал и камергер

Кроме сыновей, у Степана Колычева были две дочери, выданные замуж за Г. М. Собакина и за князя Е. Ф. Волконского

Ссылки

• [ogeraldike.ru/books/item/f00/s00/z0000000/st003.shtml Учреждение Герольдмейстерской конторы и начало её деятельности по созданию городских гербов]
• Колычовы // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Колычёв, Степан Андреевич

Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.