Корреспондентская застольная

Корреспондентская застольная
Дата записи	1943
Жанр	песня
Язык песни	русский
Автор	Константин Симонов Матвей Блантер

«Корреспондентская застольная» («Песенка военных корреспондентов») — песня, написанная поэтом Константином Симоновым и композитором Матвеем Блантером в 1943 году. При публикации часть авторского текста подверглась цензуре. Популярность песни связана прежде всего с именем Леонида Утёсова.

История песни

Корреспондентская застольная

От Москвы до Бреста
Нет такого места,
Где бы ни скитались мы в пыли,
С «лейкой» и с блокнотом,
А то и с пулемётом
Сквозь огонь и стужу мы прошли.

Без глотка, товарищ,
Песню не заваришь,
Так давай по маленькой хлебнём!
Выпьем за писавших,
Выпьем за снимавших,
Выпьем за шагавших под огнём.

Отрывок из песни

В 1943 году корреспондент газеты «Красная звезда» Константин Симонов добирался по заданию редакции из Краснодара в Ростов. Маршрут был сложным, водитель — немногословным. Чтобы отвлечься, Симонов, сидевший в кабине «Виллиса», в течение двух суток сочинял песню, посвящённую фронтовым журналистам. Возможности записать текст у автора не было, поэтому поэт многократно и почти непрерывно проговаривал вслух каждую строчку.

В Батайске, где находился корреспондентский пункт симоновского издания, журналиста встретили коллеги. Они накрыли стол, выставили водку и закуску; там же написанная Симоновым песня впервые была исполнена на мотив дворовой «Мурки». Вскоре в корпункте появился военный врач, которому водитель доложил о странном поведении «ненормального подполковника», всю дорогу произносившего какие-то стихи. Спустя годы поэт поведал об этой истории в радиоэфире; откликом на его воспоминания стало письмо из Ялты, автор которого признался, что был тем самым доктором, срочно вызванным из санитарной части.

В том же 1943 году Матвей Блантер положил текст стихотворения на музыку. «Песенка военных корреспондентов» стала фрагментом спектакля «Жди меня» (режиссёр Николай Горчаков), в котором её исполнял актёр Ростислав Плятт. Широкую известность песня получила год спустя, когда её записал Леонид Утёсов. Симонову его прочтение текста понравилось; поэт утверждал, что певец «приделал песне колёса». В то же время Блантер остался не слишком доволен утёсовской трактовкой; по мнению композитора, Леонид Осипович напрасно проигнорировал музыкальное вступление, которое предполагалось напевать без слов.

Вмешательство цензуры

В годы войны авторская версия песни была исправлена цензурой; впоследствии отредактированный вариант вошёл в сборники стихотворений Симонова. В начале 1960-х годов поэт при встрече с Утёсовым сообщил, что хотел бы вернуться к изначальной редакции стихотворения. Так, в первом варианте была строчка «от ветров и водки хрипли наши глотки»; цензоры поменяли её на другую — «от ветров и стужи петь мы стали хуже», забыв, по словам поэта, про «наркомовские 100 грамм». Строчка «так давай по маленькой нальём» после вмешательства цензора тоже обрела другой смысл — «так давай за дружеским столом».

Автор был недоволен и тем, что в течение двух десятилетий в песне отсутствовал вырезанный цензурой куплет: «Помянуть нам впору / Мёртвых репортеров. /Стал могилой Киев им и Крым. / Хоть они порою / Были и герои, / Не поставят памятника им»; эти строки были возвращены в песню лишь во время оттепели.

Утёсов, прислушавшись к рекомендациям Симонова, записал авторский вариант «Корреспондентской застольной» для радиопрограммы «С добрым утром!» и в дальнейшем использовал только его. Точно так же поступил и Иосиф Кобзон, которого поэт на одном из концертов попросил исполнять «военную версию» песни.

Даже изменение названия стиха может поменять его суть. Симонов написал развернутый тост, что произносят в кругу друзей... «Тостующий» не забывает и повседневных забот и предлагает поднять рюмки за главное дело всех, кто был на фронте. Не понять, почему цензура так упорно стремилась уничтожить эту застольность.

Основная тема

«Корреспондентская застольная» — это песня-тост, ставшая гимном профессии. По словам сына поэта — журналиста и писателя Алексея Симонова, — до сих пор остаётся загадкой, почему ритмически она оказалась близка «Мурке» («Раз пошли на дело — выпить захотелось» — «От Москвы до Бреста нет такого места»); не исключено, что это связано с суровым духом времени, когда «на „изыски“ никто не тянул».

О популярности песни свидетельствуют воспоминания писателя Анатолия Рыбакова, наблюдавшего, как оркестр ресторана приветствовал входившего в зал Симонова мелодией из «Корреспондентской застольной».

Симонов написал и «Жди меня», и «Песню о весёлом репортёре» вместе с Сурковым: «Вышли без задержки наутро, как всегда, “Известия”, и “Правда”, и “Красная звезда”». Все они забылись. А вот «Застольную» люди помнят.

Упоминание «Корреспондентской застольной» в романе Александра Солженицына «В круге первом» было дано в саркастическом ключе: писатель не только создал «карикатурный образ» военного корреспондента Галахова, сочинившего песню о фронтовых журналистах, но и язвительно прокомментировал отдельные её строки: «„От ветров и водки хрипли наши глотки“ — это где ж они брали столько водки, чтобы хрипнуть?». По мнению журналиста издания «Бульвар Гордона», «с самой войны Солженицын-артиллерист копил обиду на любимца фортуны Симонова-корреспондента. В „Шарашке“ он взял реванш».

Памятник фронтовым корреспондентам

В 1993 году возле входа в Центральный Дом журналиста (Москва) был поставлен памятник фронтовым корреспондентам. Как рассказывал ветеран журналистики Фёдор Царёв, он вместе с коллегами обратился к скульптору Льву Кербелю, который при встрече с ними признался, что хотел бы запечатлеть «фигуру журналиста, присевшего, чтобы написать по горячим следам корреспонденцию в газету». На колонне за его спиной высечена цитата из «Корреспондентской застольной»: «С „лейкой“ и блокнотом, а то и с пулемётом сквозь огонь и стужу мы прошли».

Литература

• Скороходов Глеб. [modernlib.ru/books/skorohodov_gleb/leonid_utesov_druzya_i_vragi/read_11/ Леонид Утёсов. Друзья и враги]. — М.: АСТ, 2007. — ISBN 978-5-17-044688-9.
• Константин Симонов. [books.google.ru/books?id=benMAAAAQBAJ&pg=PT273&lpg=PT273&dq=%D0%9C%D1%8B+%D0%BF%D0%BE%D1%81%D0%BC%D0%B5%D1%8F%D0%BB%D0%B8%D1%81%D1%8C+%D0%BD%D0%B0%D0%B4+%D1%8D%D1%82%D0%B8%D0%BC+%D0%B8+%D1%81%D0%BF%D0%B5%D0%BB%D0%B8+%D0%BD%D0%B0+%D0%BC%D0%BE%D1%82%D0%B8%D0%B2+%C2%AB%D0%9C%D1%83%D1%80%D0%BA%D0%B8%C2%BB+%28%D0%BC%D1%83%D0%B7%D1%8B%D0%BA%D0%B8+%D0%91%D0%BB%D0%B0%D0%BD%D1%82%D0%B5%D1%80%D0%B0+%D1%82%D0%BE%D0%B3%D0%B4%D0%B0+%D0%B5%D1%89%D0%B5+%D0%BD%D0%B5+%D0%B1%D1%8B%D0%BB%D0%BE%29+%D1%81%D0%BE%D1%87%D0%B8%D0%BD%D0%B5%D0%BD%D0%BD%D1%83%D1%8E+%D0%BC%D0%BD%D0%BE%D0%B9+%D0%BA%D0%BE%D1%80%D1%80%D0%B5%D1%81%D0%BF%D0%BE%D0%BD%D0%B4%D0%B5%D0%BD%D1%82%D1%81%D0%BA%D1%83%D1%8E+%D0%BF%D0%B5%D1%81%D0%BD%D1%8E:&source=bl&ots=eQB89mRQkB&sig=AfAVc9_7IOeQ_ifAdowpLf2aX1s&hl=ru&sa=X&ei=WplLVbOLI-HXyQPaqIGgBQ&ved=0CCMQ6AEwAQ#v=onepage&q=%D0%9C%D1%8B%20%D0%BF%D0%BE%D1%81%D0%BC%D0%B5%D1%8F%D0%BB%D0%B8%D1%81%D1%8C%20%D0%BD%D0%B0%D0%B4%20%D1%8D%D1%82%D0%B8%D0%BC%20%D0%B8%20%D1%81%D0%BF%D0%B5%D0%BB%D0%B8%20%D0%BD%D0%B0%20%D0%BC%D0%BE%D1%82%D0%B8%D0%B2%20%C2%AB%D0%9C%D1%83%D1%80%D0%BA%D0%B8%C2%BB%20%28%D0%BC%D1%83%D0%B7%D1%8B%D0%BA%D0%B8%20%D0%91%D0%BB%D0%B0%D0%BD%D1%82%D0%B5%D1%80%D0%B0%20%D1%82%D0%BE%D0%B3%D0%B4%D0%B0%20%D0%B5%D1%89%D0%B5%20%D0%BD%D0%B5%20%D0%B1%D1%8B%D0%BB%D0%BE%29%20%D1%81%D0%BE%D1%87%D0%B8%D0%BD%D0%B5%D0%BD%D0%BD%D1%83%D1%8E%20%D0%BC%D0%BD%D0%BE%D0%B9%20%D0%BA%D0%BE%D1%80%D1%80%D0%B5%D1%81%D0%BF%D0%BE%D0%BD%D0%B4%D0%B5%D0%BD%D1%82%D1%81%D0%BA%D1%83%D1%8E%20%D0%BF%D0%B5%D1%81%D0%BD%D1%8E%3A&f=false Разные дни войны. Дневник писателя. 1942—1945 годы]. — М.: Грифон М, 2005. — 656 с. — ISBN 5-98862-004-3.
• Иосиф Кобзон. Как перед богом. — М.: Известия, 2006. — ISBN 5-206-00670-X.

Отрывок, характеризующий Корреспондентская застольная

Этого только и ждал Мишо для вставления своей игры слов.
– Sire, – сказал он с почтительной игривостью выражения, – ils craignent seulement que Votre Majeste par bonte de c?ur ne se laisse persuader de faire la paix. Ils brulent de combattre, – говорил уполномоченный русского народа, – et de prouver a Votre Majeste par le sacrifice de leur vie, combien ils lui sont devoues… [Государь, они боятся только того, чтобы ваше величество по доброте души своей не решились заключить мир. Они горят нетерпением снова драться и доказать вашему величеству жертвой своей жизни, насколько они вам преданы…]
– Ah! – успокоенно и с ласковым блеском глаз сказал государь, ударяя по плечу Мишо. – Vous me tranquillisez, colonel. [А! Вы меня успокоиваете, полковник.]
Государь, опустив голову, молчал несколько времени.
– Eh bien, retournez a l'armee, [Ну, так возвращайтесь к армии.] – сказал он, выпрямляясь во весь рост и с ласковым и величественным жестом обращаясь к Мишо, – et dites a nos braves, dites a tous mes bons sujets partout ou vous passerez, que quand je n'aurais plus aucun soldat, je me mettrai moi meme, a la tete de ma chere noblesse, de mes bons paysans et j'userai ainsi jusqu'a la derniere ressource de mon empire. Il m'en offre encore plus que mes ennemis ne pensent, – говорил государь, все более и более воодушевляясь. – Mais si jamais il fut ecrit dans les decrets de la divine providence, – сказал он, подняв свои прекрасные, кроткие и блестящие чувством глаза к небу, – que ma dinastie dut cesser de rogner sur le trone de mes ancetres, alors, apres avoir epuise tous les moyens qui sont en mon pouvoir, je me laisserai croitre la barbe jusqu'ici (государь показал рукой на половину груди), et j'irai manger des pommes de terre avec le dernier de mes paysans plutot, que de signer la honte de ma patrie et de ma chere nation, dont je sais apprecier les sacrifices!.. [Скажите храбрецам нашим, скажите всем моим подданным, везде, где вы проедете, что, когда у меня не будет больше ни одного солдата, я сам стану во главе моих любезных дворян и добрых мужиков и истощу таким образом последние средства моего государства. Они больше, нежели думают мои враги… Но если бы предназначено было божественным провидением, чтобы династия наша перестала царствовать на престоле моих предков, тогда, истощив все средства, которые в моих руках, я отпущу бороду до сих пор и скорее пойду есть один картофель с последним из моих крестьян, нежели решусь подписать позор моей родины и моего дорогого народа, жертвы которого я умею ценить!..] Сказав эти слова взволнованным голосом, государь вдруг повернулся, как бы желая скрыть от Мишо выступившие ему на глаза слезы, и прошел в глубь своего кабинета. Постояв там несколько мгновений, он большими шагами вернулся к Мишо и сильным жестом сжал его руку пониже локтя. Прекрасное, кроткое лицо государя раскраснелось, и глаза горели блеском решимости и гнева.
– Colonel Michaud, n'oubliez pas ce que je vous dis ici; peut etre qu'un jour nous nous le rappellerons avec plaisir… Napoleon ou moi, – сказал государь, дотрогиваясь до груди. – Nous ne pouvons plus regner ensemble. J'ai appris a le connaitre, il ne me trompera plus… [Полковник Мишо, не забудьте, что я вам сказал здесь; может быть, мы когда нибудь вспомним об этом с удовольствием… Наполеон или я… Мы больше не можем царствовать вместе. Я узнал его теперь, и он меня больше не обманет…] – И государь, нахмурившись, замолчал. Услышав эти слова, увидав выражение твердой решимости в глазах государя, Мишо – quoique etranger, mais Russe de c?ur et d'ame – почувствовал себя в эту торжественную минуту – entousiasme par tout ce qu'il venait d'entendre [хотя иностранец, но русский в глубине души… восхищенным всем тем, что он услышал] (как он говорил впоследствии), и он в следующих выражениях изобразил как свои чувства, так и чувства русского народа, которого он считал себя уполномоченным.
– Sire! – сказал он. – Votre Majeste signe dans ce moment la gloire de la nation et le salut de l'Europe! [Государь! Ваше величество подписывает в эту минуту славу народа и спасение Европы!]
Государь наклонением головы отпустил Мишо.


В то время как Россия была до половины завоевана, и жители Москвы бежали в дальние губернии, и ополченье за ополченьем поднималось на защиту отечества, невольно представляется нам, не жившим в то время, что все русские люди от мала до велика были заняты только тем, чтобы жертвовать собою, спасать отечество или плакать над его погибелью. Рассказы, описания того времени все без исключения говорят только о самопожертвовании, любви к отечеству, отчаянье, горе и геройстве русских. В действительности же это так не было. Нам кажется это так только потому, что мы видим из прошедшего один общий исторический интерес того времени и не видим всех тех личных, человеческих интересов, которые были у людей того времени. А между тем в действительности те личные интересы настоящего до такой степени значительнее общих интересов, что из за них никогда не чувствуется (вовсе не заметен даже) интерес общий. Большая часть людей того времени не обращали никакого внимания на общий ход дел, а руководились только личными интересами настоящего. И эти то люди были самыми полезными деятелями того времени.
Те же, которые пытались понять общий ход дел и с самопожертвованием и геройством хотели участвовать в нем, были самые бесполезные члены общества; они видели все навыворот, и все, что они делали для пользы, оказывалось бесполезным вздором, как полки Пьера, Мамонова, грабившие русские деревни, как корпия, щипанная барынями и никогда не доходившая до раненых, и т. п. Даже те, которые, любя поумничать и выразить свои чувства, толковали о настоящем положении России, невольно носили в речах своих отпечаток или притворства и лжи, или бесполезного осуждения и злобы на людей, обвиняемых за то, в чем никто не мог быть виноват. В исторических событиях очевиднее всего запрещение вкушения плода древа познания. Только одна бессознательная деятельность приносит плоды, и человек, играющий роль в историческом событии, никогда не понимает его значения. Ежели он пытается понять его, он поражается бесплодностью.
Значение совершавшегося тогда в России события тем незаметнее было, чем ближе было в нем участие человека. В Петербурге и губернских городах, отдаленных от Москвы, дамы и мужчины в ополченских мундирах оплакивали Россию и столицу и говорили о самопожертвовании и т. п.; но в армии, которая отступала за Москву, почти не говорили и не думали о Москве, и, глядя на ее пожарище, никто не клялся отомстить французам, а думали о следующей трети жалованья, о следующей стоянке, о Матрешке маркитантше и тому подобное…
Николай Ростов без всякой цели самопожертвования, а случайно, так как война застала его на службе, принимал близкое и продолжительное участие в защите отечества и потому без отчаяния и мрачных умозаключений смотрел на то, что совершалось тогда в России. Ежели бы у него спросили, что он думает о теперешнем положении России, он бы сказал, что ему думать нечего, что на то есть Кутузов и другие, а что он слышал, что комплектуются полки, и что, должно быть, драться еще долго будут, и что при теперешних обстоятельствах ему не мудрено года через два получить полк.
По тому, что он так смотрел на дело, он не только без сокрушения о том, что лишается участия в последней борьбе, принял известие о назначении его в командировку за ремонтом для дивизии в Воронеж, но и с величайшим удовольствием, которое он не скрывал и которое весьма хорошо понимали его товарищи.
За несколько дней до Бородинского сражения Николай получил деньги, бумаги и, послав вперед гусар, на почтовых поехал в Воронеж.
Только тот, кто испытал это, то есть пробыл несколько месяцев не переставая в атмосфере военной, боевой жизни, может понять то наслаждение, которое испытывал Николай, когда он выбрался из того района, до которого достигали войска своими фуражировками, подвозами провианта, гошпиталями; когда он, без солдат, фур, грязных следов присутствия лагеря, увидал деревни с мужиками и бабами, помещичьи дома, поля с пасущимся скотом, станционные дома с заснувшими смотрителями. Он почувствовал такую радость, как будто в первый раз все это видел. В особенности то, что долго удивляло и радовало его, – это были женщины, молодые, здоровые, за каждой из которых не было десятка ухаживающих офицеров, и женщины, которые рады и польщены были тем, что проезжий офицер шутит с ними.
В самом веселом расположении духа Николай ночью приехал в Воронеж в гостиницу, заказал себе все то, чего он долго лишен был в армии, и на другой день, чисто начисто выбрившись и надев давно не надеванную парадную форму, поехал являться к начальству.
Начальник ополчения был статский генерал, старый человек, который, видимо, забавлялся своим военным званием и чином. Он сердито (думая, что в этом военное свойство) принял Николая и значительно, как бы имея на то право и как бы обсуживая общий ход дела, одобряя и не одобряя, расспрашивал его. Николай был так весел, что ему только забавно было это.
От начальника ополчения он поехал к губернатору. Губернатор был маленький живой человечек, весьма ласковый и простой. Он указал Николаю на те заводы, в которых он мог достать лошадей, рекомендовал ему барышника в городе и помещика за двадцать верст от города, у которых были лучшие лошади, и обещал всякое содействие.
– Вы графа Ильи Андреевича сын? Моя жена очень дружна была с вашей матушкой. По четвергам у меня собираются; нынче четверг, милости прошу ко мне запросто, – сказал губернатор, отпуская его.