Центральный Дом журналиста

Центральный Дом журналиста
Тип	Общественная организация
Год основания	1920, 3 марта
Расположение	Москва (Россия)
Сфера деятельности	Информационная площадка
Веб-сайт	[www.domjour.ru. www.domjour.ru]

Центральный Дом журналиста (изначально — Дом печати) — одна из старейших и самых посещаемых культурных и информационных площадок Москвы.

История здания. Рождение Дома журналиста

Дом журналиста располагается в здании флигеля, оставшегося от усадьбы Гагариных. Комплекс зданий усадьбы был почти полностью уничтожен в пожаре 1812 года.

В начале 19-го века этот особняк принадлежал знатной московской даме А.  М. Щербиной, дочери княгини Екатерины Дашковой, первого президента Российской Академии Наук.

20 февраля 1831 года на балу у Щербиной в центре внимания были молодожёны — Наталья Николаевна (Гончарова) и Александр Сергеевич Пушкин. Это был их первый выход в свет после венчания 18 февраля в церкви Большого Вознесения у Никитских ворот.

С 1836 года особняк перешёл во владение графини Головкиной.

В 1872 году дом на Никитской был приобретён одним из крупнейших представителей входящего в силу российского купечества — Александром Прибыловым.

Последние владельцы Александр Семёнович и Софья Алексеевна Макеевы спокойно дожили свой век в одной из квартир своего же бывшего дома № 8. Из всего наследия купца первой гильдии А. Н.Прибылова многолюдной семье оставили несколько комнат. Бо́льшую же часть этого здания (бывшего флигеля, надстроенного и неоднократно перестроенного), было решено отдать под Дом печати, позднее ставший Центральным Домом журналиста.

Дом печати

В начале 1920 года одна из московских газет сообщала: «Дом печати размещается в особняке № 8 по Никитскому бульвару, имеет четырнадцать комнат, предназначенных для читальни, библиотеки, собраний кружков и занятий, столовую, буфетную, зрительный зал со сценой на 350 человек и т. д. В ближайшие дни Дом печати откроет свои двери для московских тружеников пера».

А ещё через несколько недель, 3 марта 1920 года, «Известия» публикуют информацию: "Сегодня, в 7 часов вечера, открывается Дом печати. Вступительное слово о задачах Дома сделает товарищ П. М. Керженцев <в те годы руководитель российского телеграфного агентства — РОСТА>. Затем состоится беседа на тему «Из прошлого большевистской печати».

У истоков Дома печати стояли Анатолий Луначарский, (именно его распоряжением особняк был отдан журналистам), и Владимир Маяковский, с первого дня и до конца жизни остававшийся членом правления Дома.

После официальной части — как вспоминал тогдашний секретарь Правления, кандидат философских наук А. Февральский, — собравшиеся перешли из зрительного зала в уютную столовую, где была устроена роскошная (по тем, совершенно голодным временам) трапеза, состоявшая из чая без сахара, кусочка чёрного хлеба, селёдки и др. «Маяковский всё потчевал нас, сидевших за одним столом с ним, селёдкой, приговаривая: „Кушайте сельдя, замечательный сельдь!“ Сельдь была у Маяковского и в быту, и в стихах существом мужского рода…»

В 1920 В. Я. Брюсов читал здесь свою пьесу «Диктатор», в обсуждении которой приняли участие видные московские драматурги и режиссёры. А в конце 1920-го года Брюсов прочитал доклад, по тем временам смелый и неожиданный: о мистике и иррациональности в жизни и литературе. По воспоминаниям участников встречи, страстные споры окончились глубокой ночью.

Весной 1921 года в большом зале Дома печати проходила жаркая дискуссия об истоках и судьбах имажинизма, на которой был представлен весь цвет этого литературного течения: Сергей Есенин, Рюрик Ивнев, Анатолий Мариенгоф, Вадим Шершеневич.

7 мая 1921 года, за три месяца до смерти, уже будучи больным, Александр Блок в последний раз выходил в стенах Дома к своим слушателям.

19 февраля 1922 года в стенах Дома печати проходил первый в стране литературный аукцион. Поэты читали стихи и сами же продавали свои книги. Весь доход пошёл в помощь голодающим Поволжья. На афише, извещающей о спектакле и аукционе, указывалось, что Владимир Маяковский «по ходу действия сделает сенсационное сообщение». И он его действительно сделал, объявив, что никто не покинет Дом печати без его разрешения, а это разрешение он даст только тем, кто пожертвует голодающим Поволжья.

Для Сергея Есенина, как и для многих других поэтов, Дом печати был родным. Тут впервые прозвучали многие стихи из цикла «Персидские мотивы», и здесь же состоялось его последнее публичное выступление в Москве: 25 сентября 1925 года он читал «Цветы». А через три месяца — 30 декабря — Москва здесь возлагала цветы на гроб Есенина. На фасаде Дома печати висел большой плакат: «Умер великий русский поэт».

Славу Дому печати создавали масштаб и уровень творческой жизни, протекавшей в его стенах. Трудно назвать такого известного актёра, музыканта, учёного 20-х—30-х годов, который обошёл бы своим вниманием подмостки Дома печати. Здесь непременно давали концерты победители международных конкурсов, такие, как Лев Оборин, Давид Ойстрах и многие другие молодые исполнители.

В те же годы на всю Москву гремела слава Театра обозрений Дома печати. Им руководил Виктор Типот, один из основателей театра Сатиры и театра Красной Армии. Заведующим музыкальной частью был Матвей Блантер. В манифесте театрального коллектива было сказано: «Мы — театр наполовину, наши корни в газетно-журнальной общественности».

Среди авторов Театра обозрений — Валентин Катаев, Владимир Масс, Виктор Ардов, Леонид Ленч и др. На подмостках Дома печати получили признание такие авторы, как Борис Тенин, Лидия Сухаревская, Владимир Лепко и другие.

Дом журналиста в наши дни

Сегодня в Доме журналиста ежедневно проводятся пресс-конференции, устраиваются круглые столы, диспуты, творческие встречи, семинары, художественные выставки. Проводятся фестивали, презентации новых книг, творческие вечера писателей, журналистов и музыкальных коллективов. По вечерам проходят концерты классической и джазовой музыки.

К 90-летию Дома журналиста запущены новые проекты, в частности, Музей журналистики и кинотеатр, проводились журналистские фестивали, конкурсы и др.

В здании на сегодняшний день расположены: Концертный зал, Мраморный и Каминный залы, Розовая и Голубая гостиные, современный Кинозал (Синий зал), кафе, два ресторана, пивной бар, бильярдные залы и пр.

Проекты

ДОКер

Центральный Дом Журналиста и Киностудия «Альбатрос» создали этот проект для того, чтобы регулярно показывать на большом экране современное авторское документальное кино, а затем обсуждать его с авторами, экспертами и зрителями.

По словам авторов проекта, кино отбирается по трём принципам:

1. В словосочетании «документальное кино» слово «кино» несёт основной смысл;
2. Есть миллион способов создания документального фильма, но одно в нём обязано быть неизменным — он должен обладать драматургией и быть интересным;
3. Изображение и звук важны для неигрового кино не меньше, чем для игрового. Из звуков и образов состоит киноязык, которым рассказывается история, а если он будет скудным, то историей никто не проникнется.

Показы проходят каждый вторник в 20.00 в Малом зале.

Одновременно с Москвой проект стартовал в Екатеринбурге при поддержке Фотографического Музея «Дом Метенкова» и Фонда Развития Фотографии.

МедиаАртКлаб

МедиаАртКлуб — совместный проект Центрального Дома Журналиста и Центра культуры и искусства MediaArtLab.

Он создан для того, чтобы представлять участникам клуба самые инновационные явления в области медиа-арта и обсуждать всё самое интересное с ведущими специалистами. Мы живём в мире новых образов, ускользающей реальности, непознанных возможностей. Каждый день нам предлагаются новые реалии — гибридные формы искусства, театр в сети, киберпространство в кино, тактические медиа в современном социуме, интерактивные включения в политике.

Медиа-искусство — новый многогранный и многослойный культурный феномен. Имея постоянную «прописку» в сфере искусства, оно может «захаживать в гости» и временно «проживать» на территории кино, театра, музыки, науки, политики.

В рамках работы клуба:

1. рассказ о наиболее значимых медиаарт-фестивалях мира;
2. обсуждение инновационных проектов и знакомство с авторами проектов;
3. дискуссии с приглашением российских теоретиков и практиков в рамках обсуждаемой темы;
4. видео-показы;
5. мультимедиа-презентации.

Киноклуб «Документальная среда»

КиноКлуб «Документальная среда» — это совместный проект Центрального Дома журналиста и Музея кино, создан для того, чтобы знакомить зрителей с документальными картинами разных стран, разных эпох, разных культур и школ, показывать документальное кино в его истории и эволюции, в его тематическом разнообразии и эстетической непредсказуемости.

Киноклуб открылся 16 февраля 2011 циклом картин латышской школы документалистики из коллекции Посольства Латвийской республики в России и Рижского киноцентра.

Заседания клуба проходят по средам дважды в месяц.

Залы

• КОНЦЕРТНЫЙ ЗАЛ — зал-трансформер, меняющийся в зависимости от мероприятия. В нём удобно проводить конференции, съезды, симпозиумы, творческие встречи и презентации, а также концерты, театральные представления и другие корпоративные мероприятия. Зал рассчитан на 200 зрителей.

• МРАМОРНЫЙ ЗАЛ — подходит для проведения пресс-конференций, круглых столов, брифингов, презентаций, семинаров и тренингов, а также художественных выставок. Вместимость зала 60 человек. Возле Мраморного зала располагаются две гостиные.

• РОЗОВАЯ ГОСТИНАЯ — служит местом встреч участников мероприятий, которые проходят в Мраморном зале, и последующих фуршетов, кофе-брейков или занятий одной из групп семинаров. Также предназначена для проведения художественных выставок.

• ГОЛУБАЯ ГОСТИНАЯ — используется для регистрации участников, представителей СМИ и гостей мероприятия, размещения раздаточных и информационных материалов, а также для мини-фуршетов и кофе-брейков. Кроме того, в гостиной проводятся небольшие художественные выставки.

• КАМИННЫЙ ЗАЛ — выполнен в старинном стиле, с камином и кабинетным роялем. В нём проводятся художественные выставки, творческие встречи, деловые переговоры, пресс-конференции, семинары, интервью и другие камерные мероприятия. Зал рассчитан на 30 человек.

• СИНИЙ ЗАЛ — многофункциональный зал на 100 мест с новейшим видео- и аудио-оборудованием. Позволяет демонстрировать ленты в цифровом формате. Помимо этого, в Синем зале с успехом проводятся пресс-конференции, презентации, творческие встречи, собрания, тренинги и семинары по различной тематике.

• МАЛЫЙ ЗАЛ — зал-трансформер, может видоизменяться в зависимости от мероприятия. Стилизованное помещение предназначено для проведения презентаций различных арт-проектов, кинопоказов, встреч творческих коллективов, заседаний клубов, а также проведения лекций и семинаров. Зал рассчитан на 50 человек.

• КИНОКАФЕ — выполнено в элегантном интерьере, продуманном до мелочей, наполненном отголосками истории и жизни великих людей. Меню состоит из фирменных блюд и напитков.

• ХОЛЛЫ ПЕРВОГО ЭТАЖА — подходят для проведения художественных выставок. Они также оборудованы диванами и креслами для общения в неформальной обстановке.

Памятник фронтовым корреспондентам

В 1993 году возле входа в Центральный Дом журналиста был поставлен памятник фронтовым корреспондентам. Как рассказывал ветеран журналистики Фёдор Царёв, он вместе с коллегами обратился к скульптору Льву Кербелю, который при встрече с ними признался, что хотел бы запечатлеть «фигуру журналиста, присевшего, чтобы написать по горячим следам корреспонденцию в газету». На колонне за его спиной высечена цитата из «Корреспондентской застольной»: «С „лейкой“ и блокнотом, а то и с пулемётом сквозь огонь и стужу мы прошли».

Адрес

119019, Москва, Никитский бульвар, 8а.

Ссылки

• [www.domjour.ru Официальный сайт]
• [www.dokerproject.ru Сайт проекта «ДОКер»]
• [www.mediaartclub.ru Сайт проекта «МедиаАртКлаб»]

Отрывок, характеризующий Центральный Дом журналиста

– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.