Оборин, Лев Николаевич

Лев Николаевич Оборин
Основная информация
Дата рождения	29 августа (11 сентября) 1907(1907-09-11)
Место рождения	Москва, Российская империя
Дата смерти	5 января 1974(1974-01-05) (66 лет)
Место смерти	Москва, СССР
Страна	СССР СССР
Профессии	пианист композитор педагог
Инструменты	Фортепиано
Награды

Лев Никола́евич Обо́рин (29 августа (11 сентября) 1907, Москва, — 5 января 1974, Москва) — русский советский пианист, композитор, педагог. Народный артист СССР (1964). Лауреат Сталинской премии второй степени (1943).

Биография

Лев Оборин родился в Москве. В 1921 году окончил Гнесинское училище по классу фортепиано Е. Ф. Гнесиной и поступил в МГК имени П. И. Чайковского к К. Н. Игумнову, параллельно обучался композиции у Н. Я. Мясковского, Г. Э. Конюса и Г. Л. Катуара.

В 1927 году, обучаясь в аспирантуре у Игумнова, Оборин получил мировую известность, победив на Первом Международном конкурсе пианистов имени Ф. Шопена в Варшаве. Уже тогда критики отмечали зрелость и академичность его исполнения.

Рассказывает профессор Г. М. Цыпин:

«В декабре 1926 года в Москве был получен проспект Первого международного конкурса пианистов имени Шопена в Варшаве. Приглашались музыканты из СССР. Проблема состояла в том, что для подготовки к соревнованию фактически уже не оставалось времени. „За три недели до начала конкурса Игумнов показал мне программу соревнования, — вспоминал позднее Оборин. — В моем репертуаре была примерно треть обязательной конкурсной программы. Подготовка в таких условиях казалась бессмысленной“. Тем не менее он начал готовиться: настоял Игумнов и один из авторитетнейших музыкантов той поры Б. Л. Яворский, с мнением которого Оборин считался в самой высокой степени. „Если очень захотеть, то выступить сможете“, — сказал Яворский Оборину. И тот поверил».

Соломон Волков:

Для советской делегации в целом выступление на Варшавском конкурсе стало невероятным успехом — против всех ожиданий. Оборину удалось завоевать первую премию. Как писал Илья Эренбург: «Дипломатам пришлось стушеваться и полякам признаться, что лучше всех исполняет Шопена „москаль“». В правительственной газете «Известия» появилась карикатура любимца Сталина — Бориса Ефимова, изображавшая торжествующего девятнадцатилетнего Оборина и готовых лопнуть от злобы дряхлых врагов Советского Союза, с иронической подписью: «Тут действуют руки Москвы».

Сталину, безусловно, доложили о восторгах великого польского композитора Кароля Шимановского: «Это нельзя назвать успехом, даже не фурором. То было сплошное победное шествие, триумф!»

В следующем году Оборин был приглашён преподавателем в Московскую консерваторию имени П. И. Чайковского, с 1935 года профессор. Совмещал преподавание с активной концертной деятельностью. В годы войны продолжал выступать на Всесоюзном радио, находился в составе фронтовых концертных бригад. С 1943 года играл в ансамбле со скрипачом Д. Ф. Ойстрахом и виолончелистом С. Н. Кнушевицким. Этот ансамбль просуществовал до кончины Кнушевицкого в 1963 году.

Оборин прославился как исполнитель русской фортепианной музыки, прежде всего — сочинений П. И. Чайковского, а также как камерный музыкант — его запись всех скрипичных сонат Бетховена с Давидом Ойстрахом до сих пор считается одним из лучших исполнений этого цикла. В репертуар пианиста входили также произведения С. В. Рахманинова, Н. К. Метнера, С. С. Прокофьева, Д. Д. Шостаковича, а также посвящённый ему Первый фортепианный концерт А. И. Хачатуряна.

За годы преподавания в консерватории Оборин воспитал более 100 учеников, среди которых — М. С. Воскресенский, В. Д. Ашкенази, Г. Н. Рождественский, С. И. Осипенко, В. В. Селивохин, А. Г. Севидов, Б. А. Чайковский, Т. А. Алиханов, И. М. Красильников, Т. Г. Миансарова и многие другие.

Автор нескольких оригинальных сочинений и статей об исполнительском искусстве.

Л. Н. Оборин умер 5 января 1974 года. Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище (участок № 2).

Награды и премии

• Первый Международный конкурс пианистов имени Ф. Шопена в Варшаве (1-я премия, 1927)
• Сталинская премия второй степени (1943) — за концертно-исполнительскую деятельность
• заслуженный деятель искусств РСФСР (1945)
• народный артист РСФСР (1955)
• народный артист СССР (1964)
• Государственная премия РСФСР имени М. И. Глинки (1966) — за концертно-исполнительскую деятельность
• два ордена Ленина (1946, в связи с 80-летием Московской консерватории; 1966, в связи с 100-летием Московской консерватории)
• орден Трудового Красного Знамени
• орден «Знак Почёта» (1937)
• орден Братства и единства (1945, Югославия)
• медали.

Сочинения

• Для голоса и симф. оркестра — Фантастическое скерцо (1925);
• Для фортепиано — Четыре прелюдии (1922—1923), Тетрадь по контрапункту (строгий стиль, 1922—1923), Пьеса (1923), Две пьесы (1924), Прелюдия (1924), Две пьесы (1926), Четыре пьесы (изд. 1927), Три пьесы (Прелюдия, Интермеццо, Танец, изд. 1933);
• Сонаты: I, II (1926—1927);
• Для голоса и струн. квартета — романс «Береза» (сл. А. Фета, 1923);
• Для голоса и фортепиано — романсы «Колыбельная» (сл. А. Ахматовой, 1925), «Проводила друга» (сл. А. Ахматовой, 1925), «Песенка» (сл. В. Козина, 1930).

Библиография

• Хентова С.. Лев Оборин. — Л.: «Музыка», 1964.
• Л. Н. Оборин. Статьи. Воспоминания / Ред.-сост. М .Г. Соколов. М., 1977.
• Л. Н. Оборин — педагог / Сост. Е. К. Кулова. М.,1989.
• О. Черников. Великий Лев. Журнал «Музыка и время» № 5, 2003
• О.Черников. Рояль и голоса великих. Серия: Музыкальная библиотека. Издательство: Феникс, 2011 г. Твердый переплет, 224 стр. ISBN 978-5-222-17864-5

Интересные факты

Лев Николаевич учился в школе № 327 в Большом Трёхсвятительском переулке. Школа существует до сих пор под № 1227.

Ссылки

• [www.mosconsv.ru/teachers/about.phtml?316 Страница Льва Оборина на сайте Московской консерватории]

Отрывок, характеризующий Оборин, Лев Николаевич

– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.
– Слава Богу! – сказал голос. – А батюшка?
– Почивать легли, – отвечал голос дворецкого Демьяна, бывшего уже внизу.
Потом еще что то сказал голос, что то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! – подумала княжна Марья. Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой, и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.
– Вы не получили моего письма? – спросил он, и не дожидаясь ответа, которого бы он и не получил, потому что княжна не могла говорить, он вернулся, и с акушером, который вошел вслед за ним (он съехался с ним на последней станции), быстрыми шагами опять вошел на лестницу и опять обнял сестру. – Какая судьба! – проговорил он, – Маша милая – и, скинув шубу и сапоги, пошел на половину княгини.


Маленькая княгиня лежала на подушках, в белом чепчике. (Страдания только что отпустили ее.) Черные волосы прядями вились у ее воспаленных, вспотевших щек; румяный, прелестный ротик с губкой, покрытой черными волосиками, был раскрыт, и она радостно улыбалась. Князь Андрей вошел в комнату и остановился перед ней, у изножья дивана, на котором она лежала. Блестящие глаза, смотревшие детски, испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне», говорило ее выражение. Она видела мужа, но не понимала значения его появления теперь перед нею. Князь Андрей обошел диван и в лоб поцеловал ее.
– Душенька моя, – сказал он: слово, которое никогда не говорил ей. – Бог милостив. – Она вопросительно, детски укоризненно посмотрела на него.
– Я от тебя ждала помощи, и ничего, ничего, и ты тоже! – сказали ее глаза. Она не удивилась, что он приехал; она не поняла того, что он приехал. Его приезд не имел никакого отношения до ее страданий и облегчения их. Муки вновь начались, и Марья Богдановна посоветовала князю Андрею выйти из комнаты.