Коцбек, Эдвард

Эдвард Коцбек (словен. Edvard Kocbek, 27 сентября 1904, Свети Юрий об Шчавници, под Марибором, Нижняя Штирия, Австро-Венгрия — 3 ноября 1981, Любляна) — словенский поэт, прозаик, драматург, общественный и политический деятель.

Биография

Сын церковного органиста. Два года изучал богословие в Мариборе, затем перевелся на романскую филологию в Люблянский университет (1927—1930). Работал учителем, принадлежал к левым католикам, находившимся под влиянием Романо Гвардини (в 1928—1929 Коцбек слушал в Берлине лекции Гвардини), сотрудничал с католическими журналами Крест и Дом и мир. Во время пребывания во Франции в 1931—1932 познакомился и сблизился с французскими персоналистами. С началом гражданской войны в Испании выступил с резкой критикой позиции испанского духовенства, что вызвало крайнее недовольство верхов словенского католичества и стало поводом для закрытия журнала Дом и мир, где были опубликованы Мысли об Испании Коцбека. В 1938—1943 издавал персоналистский журнал Дело. После вторжения нацизма выступил одним из основателей Освободительного фронта, находился в подполье, затем присоединился к югославским партизанам.

После войны — министр Словении в союзном правительстве, заместитель председателя Народного собрания Республики Словения. Однако после выхода в свет книги автобиографических новелл Страх и мужество (1951), поднявшей вопрос о моральном выборе и человеческой цене действий антифашистского подполья и партизанского Сопротивления, был снят со всех постов, вытеснен из политической и общественной жизни, оказался в полной изоляции, попал под негласное наблюдение спецслужб (впрочем, персональное дело № 584 на него было заведено уже в 1944) . За ним следили и на него доносили, среди прочих, близкие друзья, особенно активным был известный писатель и публицист Йоже Яворшек. Коцбек занимался в это время переводами с французского и немецкого (Бальзак, Мопассан, Экзюпери, Макс Фриш). После публикации в 1975 в триестинском журнале Залив, руководимом Борисом Пахором и Алоизом Ребулой, интервью писателя, в котором он резко осудил массовую расправу над более чем 10 тысячами членов движения Словенское домобранство и их близких югославскими партизанами (Блайбургская бойня), Коцбек на несколько лет фактически оказался под домашним арестом, против него была развернута кампания публичной травли. От судебного преследования его спасло активное вмешательство интеллектуалов Запада, большую поддержку ему оказал Генрих Бёлль. Стихи Коцбека печатались в журнале Континент (1976).

Творчество и признание

Первую книгу стихов Коцбек опубликовал в 1924. После нескольких десятилетий замалчивания его творчество нашло с конца 1980-х годов признание в стране и за рубежом, его произведения переведены на многие европейские языки, монографии о нем опубликованы на английском, французском, немецком, итальянском, польском. Стихи и проза Коцбека оказали значительное влияние на последующие поколения словенских писателей (Марьян Рожанц, Йоже Сной, Дане Зайц, Драго Янчар, Томаж Шаламун и др.).

Именем поэта названы улицы в Любляне и Целе. К его столетию, широко отпразднованному в Словении, в одном из парков Любляны был в 2004 установлен памятник писателю. Была выпущена почтовая марка с его портретом ([philatelia.ru/classik/stamps/?id=15646]).

Произведения

Стихи

• Первые стихи/ Prve pesmi (1924)
• Земля/ Zemlja (1934)
• Ужас/ Groza (1963, премия Прешерна)
• Донесение/ Poročilo (1969)
• Избранные стихотворения/ Zbrane pesmi (1977)

Проза

• Tovarišija (1949)
• Страх и мужество/ Strah in pogum (1951)
• Свидетельство/ Listina (1967)
• Krogi navznoter (1977)

Драмы

• Plamenica (1920-е годы)
• Mati in sin (ок. 1920)
• Noč pod Hmeljnikom (1943).

Публикации на русском языке

• [www.vtoraya-literatura.com/pdf/kontinent_006_1976_text.pdf Стихи в переводе Василия Бетаки]
• [www.vekperevoda.com/1930/bouric.htm Стихи в переводе Владимира Бурича]

Литература

• Edvard Kocbek/ France Pibernik, Jurij Kocbek, eds. Сelje: Mohorjeva družba, 2004 (к столетию писателя)
• Omerza I. Edvard Kocbek: osebni dosje št. 584. Ljubljana: Karantanija, 2010 (документальная монография о преследовании писателя)
• Inkret A. In stoletje bo zardelo: Kocbek, življenje in delo. Ljubljana: Modrijan, 2011
• [philologicalstudies.org/dokumenti/2006/vol2/19.pdf О книге Страх и мужество] (рус.)

Отрывок, характеризующий Коцбек, Эдвард

Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.