Куруцы

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Куруцы (венг. kuruczok/kurucok, словацк. kuruci, от слова «крест») — этот термин использовался для обозначения вооружённых антигабсбургских мятежников в Королевской Венгрии в период с 1671 по 1711 года.

В большинстве своём куруцами были этнические венгры, точнее мадьяры и секеи, и их знать, однако также присутствовали словаки и русины.

Название

По мнению учёного XVIII века Матиаса Белла, термин использовался в 1514 году для обозначения восставших вооруженных крестьян во главе с Дьёрдем Дожи в Венгрии. Белл предположил, что слово kuruc получено из латинского слова «cruciatus» (крестоносец), и в конечном счете из «crux» (крест). Последователей Дожи называли «крестоносцами», потому что крестьянское восстание начиналось как официальный крестовый поход против Османской империи.

Сегодня некоторые венгерские этимологи (Tótfalusi István) не принимают теорию Белла и считают, что слово появилось в 60-х годах XVII века в формах «куруц», «kuroc» или «kurudsch», имеющих неизвестное происхождение. Его оригинал имел следующее значение — мятежник, приверженец, диссидент..

В 1671 году название использовалось белербег пашой Эгера Мени в Венгрии, для обозначения благородных беженцев из Королевской Венгрии. Впоследствии название стало популярным и использовалось с 1671 года до 1711 года в текстах, на словацком и турецком языках, чтобы обозначить мятежников Королевской Венгрии и северной Трансильвании, борющихся против Габсбургов и их политики.

Мятежники первого куруцкого восстания называли себя, bújdosók (беглецы) или в официальной терминологии: «различные беглые отряды— бароны, знать, конница и солдаты пехоты — кто борется за материальную и духовную свободу венгерской родины».

Лидер последних восстаний, Ференц II Ракоци, также не использовал этот термин. Современные источники часто использовали слово «malcontents», чтобы обозначить мятежников.

Противоположный термин (широко распространенный после 1678 года) был «labanc» (от венгерского слова «lobonc», буквально «длинные волосы», относящееся к парику, носившемуся австрийскими солдатами), обозначал австрийцев и их лоялистских сторонников.

История

Первое восстание куруцев

Первое куруцкое восстание случилось в 1672 году. Куруцкая армия объединилась в Партиуме, где находились многочисленные беженцы с различным происхождением, нашедшим убежище от религиозного и политического преследования, случавшегося в Королевской Венгрии. Они назвали себя bújdosók (беглецы). Их оружие представляло собой главным образом пистолеты и легкие сабли. Их тактика и стиль войны были типичны для легкой конницы. Основу составляли протестанты, рассерженные габсбургской контрреформацией; мелкая знать (державшаяся за свои привилегии, которые габсбургский суд хотел снять из-за их незнатности) и солдаты от végvárs (пограничные замки), уволенные австрийскими генералами. Позже, габсбургское притеснение венгров играло все более и более важную роль, как и усилившийся деспотизм.

Сначала армия куруцев вторглась в Верхнюю Венгрию в августе 1672 года, где они завоевали замки Диошдьори, Онод, Сендрё и Токай. После того, как они победили габсбургскую армию Париса фон Шпанау рядом с городом Кошице, города Верхней Венгрии и большое количество недовольных присоединились к ним с северных округов, населённых словаками и русинами.

Двумя лидерами армии «беглецов» были Пал Сепеши и Матиаш Сухай, члены маленьких родов, которые принимали участие в других антигабсбургских движениях.

Согласно воспоминаниям Пал Сепеши, «беглецы» начали грабить в северных районах: «Под маской преследования папистов они грабили целые округа. Мы начали убивать грабителей, но напрасно — они не уважали никаких офицеров.»

Вена немедленно приняла меры: были направлены дополнительные войска. 26 октября 1672 года габсбургская армия победила «беглецов» в Gyurke (более поздний венгерский Györke, словацкий Дюрков). Они отступили за реку Тиса.

После этого успеха, правительство начало систематическое религиозное и политическое преследование мятежников в Королевской Венгрии. Самым позорным случаем был суд над 300 протестантскими пасторами, которые были приговорены к смерти в 1674 году, и позже были проданы как рабы на галеры в Неаполе. Это вызвало протесты по всей Европе.

Сообщество беглецов

В 1675 году «беглецы» заняли Дебрецен. Позже в том же году город был занимаем тремя различными армиями, что было нормально в то время для беспокойной Верхней Венгрии.

Беглецы пробовали организовать себя как независимое сообщество, названное «universitas» или «communitas». Они выпустили декреты, посланные представителям иностранных государств, сделали печать и держали Диеты (собрания). В то время их уже называли kuruc, хотя они себя так никогда не называли. Между 1674 и 1678 годами их лицом был граф Пал Вешшеленьи, кузен покойного пфальцграфа Ференца Вешшеленьи.

«Беглецы» установили дипломатические связи с Польшей в 1674 году и Францией в 1675 году . В мае 1677 года Франция, Польша, Княжество Трансильвании и Universitas «Беглецов» подписали соглашение в Варшаве. Согласно ему, французский король Людовик XIV гарантировал 100 000 таллеров и помощь. «Беглецы» были обязаны напасть на Габсбургов с армией размером по крайней мере 15 000 человек. Михаил Апафи, принц Трансильвании оказал военную и финансовую поддержку восставшим.

Осенью 1677 года 2 000 французских, польских и татарских солдат прибыло в Верхнюю Венгрию. Эта маленькая армия, во главе с полковником Бомонтом не была в состоянии серьёзно угрожать имперскому превосходству. Королевская Венгрия стала одним из мест войны между Леопольдом I и королём Франции. Президент венского Гофкригсрата, Раймондо Монтекукколи создал план «умиротворения» под названием «L’Ungheria nell’anno 1677». Согласно нему Королевская Венгрия занимается тремя австрийскими армиями, остатки венгерской конституции отменяются и начинается программа немецкой колонизации территории. Канцлер Пол Хокэр, один из самых влиятельных людей в габсбургском правительстве, согласился с планом Монтекукколи. В Секретном Совете он объявил, что «все венгры — предатели».

Под властью Михайла Телеки

В 1678 году беглецы выбрали Михайла Телеки, канцлера Трансильвании своим лидером. Принц Апафи объявил войну против Австрии. Перед этим он должен был просить разрешение отлучиться у Османского султана (своего повелителя). Султан предложил недопустимое условие: в случае успеха вся Королевская Венгрия, становилась бы частью Османской империи.

5 апреля 1678 года принц Апафи выпустил декларацию людям Венгрии: он объявил, что непосредственно вместе с Польшей и Францией поднимает оружие против «тяжелого хомута притеснения» и рекомендовал «подчиниться могущественному турецкому императору обладающего разумом и острым глазом».

Армия куруцев вместе с польскими и французскими войсками хорошо продвигалась в Верхнюю Венгрию, но они немедленно отступили в Трансильванию при появлении первых габсбургских полков. Неудача разрушила образ Телеки как компетентного лидера. С другой стороны маленький отряд куруцкой конницы (8000 человек) быстро занял важнейшие шахтерские города и замки Нижней Венгрии.

Большие восстания куруцев

В 1678 году один из самых влиятельных молодых дворян Верхней Венгрии и Трансильвании, Имре Текели объявил войну против Габсбургов. В августе 1678 года его армия заняла почти всю Нижнюю и Верхнюю Венгрию. Габсбургское правление в Королевской Венгрии быстро разрушалось. Беглецы присоединились к восстанию Текели, и официально выбрали его своим лидером в Хайдусобосло в январе 1680 года. Войска куруцев были объединены в собственную армию Текея.

В это время история куруцев синонимична с историей двух больших антигабсбургских восстаний в Королевстве Венгрии между 1680 и 1711 годами, то есть восстания Текели и Ракоци. Хотя эти движения называют куруцкие войны, эти антигабсбургские восстания имели намного более широкую социальную основу и более сложные политические цели, чем освободительное движение куруцев.

Так, 14 июля 1683 года отряд куруцев захватил местечко Венгерский Брод в Моравии. Были жестоко убиты 113 евреев (большинство сожжены заживо), в том числе известный религиозный деятель, историк и писатель Натан Ганновер.

Последующее применение

В первой половине XVIII века это слово использовалось для обозначения венгерских кавалеристов (гусары), служащих в габсбургской армии, особенно во время войны за австрийское наследство (1740—1748). Много бывших куруцких солдат восстания Ракоци присоединились к габсбургской армии после 1711 года.

Пруссаков также называли куруцами в венгерской литературе, например Джозефом Гваданием в 1790 году. Причина этого странного использования слова была в том, что всех врагов Габсбургов отождествляли с куруцами.

В конце XVIII века термин вышел из широкого использования, и стал исключительно историческим названием для мятежников Ракоци и Текели.

На современном венгерском языке kuruc иногда используется для обозначения патриотических людей, которые готовы бороться за интересы венгерских людей. «Kuruc» — также название националистической венгерской газеты.

В кино

Капитан Тенкеш (Tenkes kapitánya) — режиссёр Тамаш Фейер (ВНР, 1963-1964 гг.).

Ссылки

• [www.angelfire.com/sk3/quality/Part_of_Hungary_II.html Хронология восстаний куруцев]

Отрывок, характеризующий Куруцы

– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.