Курчо, Роза

Мария Распятия
Maria Crocifissa
Мария Распятия
Имя в миру	Роза Курчо
Рождение	30 апреля 1877(1877-04-30) Испика, Сицилия, Италия
Смерть	4 июля 1957(1957-07-04) (80 лет) Санта-Маринелла, Лацио, Италия
Монашеское имя	Мария Распятия
Почитается	Католическая церковь
Беатифицирована	13 ноября 2005 года
В лике	блаженная
День памяти	4 июля
Подвижничество	монахиня, основательница Конгрегации Сестер Кармелиток Миссионерок Святой Терезы Младенца Иисуса (СCMSTBG)

Роза Курчо (итал. Rosa Curcio) или Мария Распятия (итал. Maria Crocifissa, 30.04.1877 г., Испика, Сицилия, Италия — 4.07.1957 г., Санта-Маринелла, Лацио, Италия) — блаженная Римско-католической церкви, монахиня, основательница Конгрегации Кармелиток Миссионерок Святой Терезы Младенца Иисуса (SCMSTBG).

Биография

Роза Курчо родилась 30 января 1877 года в Испике на юго-востоке Сицилии в семье Сальватора Курчо и Кончетты Францò. Она была седьмым ребёнком из десяти детей в этой многодетной и состоятельной семье. Семья придерживалась консервативных взглядов на воспитание детей, поэтому Роза обучалась в начальной школе только до шестого класса. Недостаток в образовании она компенсировала чтением книг из домашней библиотеки, где нашла и прочитала книгу «Жизнь святой Терезы Иисуса» — знаменитого реформатора ордена кармелитов.

В 13 лет Роза вступила в третий орден кармелитов, приняв новое имя Марии Распятия. В то время она часто посещала санктуарий Богоматери Кармельской в Испике, и здесь испытала свой первый мистический опыт. С несколькими девушками Роза образовала неформальную общину в одной из комнат родительского дома, где кроме молитвы и дел покаяния, они обучались рукоделию и христианскому вероучению.

В 1912 году девушки переехали в Модику, где им был доверен приют кармелитов для приема и помощи девочкам-сиротам. Новый местный епископ потребовал от Марии поменять духовность общины с кармелитской на доминиканскую. Основательница не подчинилась. В итоге епископ отказал общине в статусе епархиального учреждения. Мария вступила в переписку с епископам и монахами-кармелитам, прося их о помощи.

В июне 1924 года местный провинциал кармелитов на Сицилии познакомил её с профессором Лаврентием ван ден Эйренбеемтом — собратом по ордену из Нидерландов, который жил и преподавал в Риме. Лаврентий искал среди кармелитов монахов и монахинь для миссионерского служения на острове Ява, бывшем тогда колонией Нидерландов. Он, познакомившись с харизмой общины, одобрил её цели и стал духовником сестер.

После неудачной попытки основать конгрегацию в Неаполе, 17 мая 1925 года Мария приехала в Рим для участия в торжествах по случаю канонизации святой Терезы Младенца Иисуса. На следующий день, вместе с Лаврентием, она прибыла в Санта-Маринелла. Получив благословение местного епископа, 3 июля 1925 года община окончательно обосновалась в этом городе и 16 июля того же года была принята в ассоциацию кармелитов. В 1930 году ей был присвоен статус епархиального института и название Конгрегации Сестер Кармелиток Миссионерок Святой Терезы Младенца Иисуса. В 1947 году Мария послала первых четырёх монахинь в Бразилию.

Всю жизнь основательница страдала из-за слабого иммунитета и диабета. Последние годы она провела, прикованной к постели, продолжая молиться и благословлять своих монахинь.

Мария Распятия скончалась 4 июля 1957 года в Санта-Маринелла.

Прославление

С июня 1991 года мощи Марии Распятия находятся в часовне в Санта-Маринелла. 12 февраля 1989 года начался процесс по её беактификации, который завершился 19 октября 2004 года. Римский папа Бенедикт XVI 13 ноября 2005 года причислил её к лику блаженных.

Литургическая память ей совершается 4 июля.

Источники

• [www.vatican.va/news_services/liturgy/saints/ns_lit_doc_20050424_curcio_en.html Мария Распятия на сайте Ватикана]  (англ.)
• [www.madrecrocifissa.org/ Мария Распятия на сайте Madrecrocifissa]  (итал.)

Отрывок, характеризующий Курчо, Роза

Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.