Лермит, Тристан

Тристан Лермит
Tristan L'Hermite
Имя при рождении:	François L'Hermite
Дата рождения:	март 1601
Место рождения:	замок Солье, Нормандия
Дата смерти:	7 сентября 1655(1655-09-07)
Место смерти:	Париж
Гражданство:	Франция
Род деятельности:	поэт, драматург, прозаик
Годы творчества:	с 1625
Направление:	барокко
Жанр:	ода, стансы, поэма, трагедия, трагикомедия, пастораль, комедия, роман
Язык произведений:	французский

Франсуа Лермит, сеньор Солье, по прозванию Тристан Отшельник (фр. François L'Hermite, sieur du Soliers dit Tristan L'Hermite); март 1601, замок Солье — 7 сентября 1655, Париж) — французский придворный поэт, драматург и романист.

Биография

Л'Эрмит был сыном разорившегося в годы религиозных войн аристократа Пьера Л'Эрмита (среди его предков был участник первого из крестовых походов) и Элизабет Мирон. Молодость Л'Эрмита была бурной: состоял пажом при незаконнорожденном сыне Генриха IV Генрихе Бурбоне, маркизе де Вернёй; с юных лет проявлял интерес к итальянской литературе, а также к роману Оноре д'Юрфе «Астрея». В 1614 году после участия в дуэли был вынужден бежать в Англию, откуда перебрался в Шотландию, а затем в Норвегию; под чужим именем пытался проехать через Францию в Испанию, однако по пути заболел и несколько месяцев прожил в Пуату. Здесь его узнали, но вскоре Л'Эрмит был помилован.

С 1621 года поддерживал дружеские отношения с известными поэтами Теофилем де Вио, Никола Фаре, Сент-Аманом и Александром Арди. Примерно в это же время Франсуа Л'Эрмит начинает именовать себя Тристаном (по мнению исследователя С. Беррегар, здесь возможно сочетание двух аллюзий: Тристан и Tristia («Скорбные элегии» Овидия). С 1622 года некоторое время находился на военной службе при дворе Гастона Орлеанского, участвовал в осаде Ла-Рошели, где был ранен. Обстоятельства бурной жизни Л'Эрмита отражены в его автобиографическом романе «Опальный паж» (Le Page disgracié, 1643).

С 1649 года — член Французской Академии.

Творчество

По мнению современных литературоведов, в творчестве Л'Эрмита «присутствует романтическое начало» . Он начал сочинять стихи в 1620-х годах; среди его ранних сочинений написанная под влиянием Франсуа Малерба поэма «Море» ((«La Mer», 1628). Его первый, выдержанный в духе галантной поэзии сборник «Жалобы Аканта» (Les Plaintes d’Acante, 1633) снискал успех у публики. Поэзия Л'Эрмита многим обязана влиянию итальянских образцов (в первую очередь — Торквато Тассо и Джамбаттиста Марино): «Морская эклога» (Églogue maritime, 1634), «Любови Тристана» (Les Amours de Tristan, 1638), «Лира» (La Lyre, 1641), «Героические стихи» (Vers héroïques, 1648)]. Меланхолическое восприятие мира, повышенный интерес к траурным мотивам сочетается в его творчестве с глубоким переживанием природы. Смелые метафоры Тристана связывают его с поэтикой барокко.

Драматургия

Высокая репутация Тристана в первую очередь связана с его сочинениями для театра. Среди них наиболее известна мрачная, предвосхищающая сочинения Жана Расина трагедия «Мариамна» (La Mariane, поставлена театром Марэ в 1636, опубликована в 1637). Главный герой трагедии (её сюжет навеян опубликованной в 1610 году пьесой Александра Арди) — царь Иудеи, жестокий тиран Ирод, влюблённый в целомудренную и отважную красавицу Мариамну. Психологическая глубина трагедии, рельефная обрисовка характеров были для своего времени новаторскими (постановка на несколько месяцев опередила нашумевшую постановку «Сида» Пьера Корнеля).

Трагедии «Смерть Сенеки» (La mort de Séneque, 1644, опубликована в 1645) и «Смерть Криспа» (La mort de Chrispe, 1644) проникнуты мотивами неостоицизма и перекликаются с корнелевской пьесой «Цинна» . Палитру Тристана-драматурга дополняют трагикомедия «Безумие мудреца» («La Folie du sage», 1644, опубликована в 1645); пастораль «Амариллис» (Amaryllis, 1653) и комедия в итальянском духе «Нахлебник» (Le Parasite, 1654).

Литература

• Guillemette D. La libre pensée dans l’œuvre de Tristan l’Hermite. — P., 1972.
• Abraham C. Tristan l’Hermite. — Boston, 1980.
• Berregard S. Tristan L’Hermite, « héritier » et « précurseur ». — Tübingen, 2006.

Отрывок, характеризующий Лермит, Тристан

– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.