Лебедев, Иван Дмитриевич

Иван Дмитриевич Лебедев
Род деятельности:	директор 1-й Московской гимназии
Отец:	Дмитрий Николаевич Лебедев
Мать:	Татьяна Григорьевна Лебедева
Супруга:	Елена Алексеевна Кох
Дети:	Иван, Дмитрий, Николай, Александр, Мария, Ольга, Надежда, Борис
Награды и премии:

Иван Дмитриевич Лебедев 15 (27) марта 1829,  Владимир — 5 (17) июня 1887, Москва) — действительный статский советник с 1 января 1876 г., потомственный дворянин, педагог, организатор образования, директор 1-й Московской гимназии (1871—1887).

Биография

Родился в семье Дмитрия Николаевича Лебедева-старшего (1805 — ок. 1883), титулярного советника (с 1842 г.), столоначальника Владимирской палаты уголовного суда (с 1840 г.), потомственного дворянина (с 1864 г.) — сына диакона с. Аргуново Покровского уезда Владимирской губернии Николая Яковлевича Лебедева, — и его жены Татьяны Григорьевны. Был старшим ребёнком в семье: сёстры - Екатерина (р. 1834) и Елизавета (р. 1838), брат Константин (р. 1845).

И. Д. Лебедев окончил в 1848 году с серебряной медалью Владимирскую губернскую мужскую гимназию — с правом «поступления в университет без вторичного экзамена». Высшее образование получил на историко-филологическом факультете Московского университета; по окончании курса со степенью кандидата (1852) служил учителем русского языка в 4-й Московской гимназии (1852—1853 ) и старшим учителем всеобщей истории реального курса 3-й Московской гимназии (1853—1864), одновременно преподавая историю и географию в Лазаревском институте восточных языков (1854—1864), а также историю в Московском училище ордена святой Екатерины (1859—1865) и Московском Николаевском сиротском институте (1861—1864). В 1861 году он преподавал историю в Константиновском межевом институте. В 1856—1862 годах он жил в доме Челышева на Театральной площади; в 1863—1864 гг. — в доме Гладковой в Доброй слободе (Яузская часть, 1-й квартал).

Инспектор 1-й Московской гимназии (1864—1870); одновременно преподавал в ней русский язык (с 1868); в 1870/1871 учебном году был директором училищ Смоленской губернии и руководил Смоленской гимназией; являлся непременным членом Смоленского губернского статистического комитета и непременным членом совета Смоленской мариинской женской гимназии.

В 1871 году стал директором 1-й Московской гимназии; приказ о назначении за № 1336 вышел 10 июля 1871 года.

Деятельность И. Д. Лебедева на посту директора Московской 1-й гимназии удостоилась одобрения министра народного просвещения графа Д. А. Толстого. В 1875 году по ходатайству министра гимназия удостоилась Высочайшего посещения императора Александра II, перед которым с приветственной речью выступил И. Д. Лебедев. 1 января 1876 года И. Д. Лебедев был «вне правил за отличие» произведён в действительные статские советники.

В 1878 году по выслуге 25-летнего срока был оставлен на службе на 5 лет с назначением полной пенсии сверх получаемого жалования; в 1883 году, уже по выслуге 30-летнего срока, вновь был оставлен на занимаемой должности, ещё на 5 лет — с назначением добавочной пенсии, так что его годовой доход почти в два раза превышал доход ординарного профессора Московского университета.

Скончался от воспаления лёгких. Похоронен на кладбище Ново-Алексеевского монастыря в Москве. Могила не сохранилась.

Награды

За отличную усердную и ревностную службу и безупречные труды на благо российского общества И. Д. Лебедев был удостоен ряда государственных наград Российской империи:

• Орден Святого Станислава 3-й степени (25.12.1860)
• Орден Святой Анны 3-й степени (28.04.1862)
• Орден Святого Станислава 2-й степени (23.12.1866)
• Орден Святой Анны 2-й степени (24.12.1871)
• Орден Святой Анны 2-й степени с Императорской короной (23.12.1873)
• Орден Святого Владимира 3-й степени (01.01.1879)
• Орден Святого Станислава 1-й степени (01.01.1883)
• Орден Святой Анны 1-й степени (01.01.1887)

Также имел медаль «В память войны 1853—1856 гг.» на Владимирской ленте (19.09.1856) и жетон «В память коронации Александра III». Удостоен также Высочайших наград в виде единовременных денежных выдачей (08.10.1856, 08.10.1861, 28.11.1864, 14.12.1864 и 20.12.1868), Высочайшей благодарности "за пожертвование на устройство сельской лечебницы в Молвитине — родине И.О. Комиссарова, спасшего жизнь Александра II" (1866 г.), признательности попечителя Московского учебного округа "за отлично ревностную и полезную службу в 1865 и 1866 гг." (1867 г.) и благословение, преподанное Святейшим Синодом "за пожертвования и другие по духовному ведомству заслуги" (1884 г.).

Память

В 1888 году Министерством народного просвещения Российской империи была учреждена «Стипендия имени действительного статского советника Ивана Дмитриевича Лебедева при Московской 1-й гимназии».

Семья

И. Д. Лебедев был женат с 1863 года на Елене Алексеевне Кох (ок. 1838 - 09.07.1900) - дочери дворянина, обрусевшего немца, штабс-капитана Ряжского пехотного полка Алексея Ивановича Коха, внучке капитан-лейтенанта флота, участника Дарданелльского сражения и Афонского сражения Николая Ивановича Семынина. В семье родились 5 сыновей и 3 дочери: Иван (род. 1864), Дмитрий (род. 1865), Николай (1867-1868), Александр (род. 1868), Мария (1871, умерла младенцем), Ольга (род. 1872), Надежда (род. 1875), Борис (1878—1944).

Литература

• Лебедев М. А. [www.mosjour.ru/index.php?id=2217 «Истинный директор»] // Московский журнал. — 2015. — № 4. — С. 48—68. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0868-7110&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0868-7110].

Рекомендуемая литература

• Некрологи и статьи: «Обзор жизни и трудов покойных русских писателей». — 1887. — Вып. VII. — С. 44.; «Московские Ведомости». — 1887. — №№ 156, 157, 162.; «Московский листок». — 1887. — № 94.

Отрывок, характеризующий Лебедев, Иван Дмитриевич

– Я бы не исполнил своей обязанности, граф, – сказал он робким голосом, – и не оправдал бы того доверия и чести, которые вы мне сделали, выбрав меня своим секундантом, ежели бы я в эту важную минуту, очень важную минуту, не сказал вам всю правду. Я полагаю, что дело это не имеет достаточно причин, и что не стоит того, чтобы за него проливать кровь… Вы были неправы, не совсем правы, вы погорячились…
– Ах да, ужасно глупо… – сказал Пьер.
– Так позвольте мне передать ваше сожаление, и я уверен, что наши противники согласятся принять ваше извинение, – сказал Несвицкий (так же как и другие участники дела и как и все в подобных делах, не веря еще, чтобы дело дошло до действительной дуэли). – Вы знаете, граф, гораздо благороднее сознать свою ошибку, чем довести дело до непоправимого. Обиды ни с одной стороны не было. Позвольте мне переговорить…
– Нет, об чем же говорить! – сказал Пьер, – всё равно… Так готово? – прибавил он. – Вы мне скажите только, как куда ходить, и стрелять куда? – сказал он, неестественно кротко улыбаясь. – Он взял в руки пистолет, стал расспрашивать о способе спуска, так как он до сих пор не держал в руках пистолета, в чем он не хотел сознаваться. – Ах да, вот так, я знаю, я забыл только, – говорил он.
– Никаких извинений, ничего решительно, – говорил Долохов Денисову, который с своей стороны тоже сделал попытку примирения, и тоже подошел к назначенному месту.
Место для поединка было выбрано шагах в 80 ти от дороги, на которой остались сани, на небольшой полянке соснового леса, покрытой истаявшим от стоявших последние дни оттепелей снегом. Противники стояли шагах в 40 ка друг от друга, у краев поляны. Секунданты, размеряя шаги, проложили, отпечатавшиеся по мокрому, глубокому снегу, следы от того места, где они стояли, до сабель Несвицкого и Денисова, означавших барьер и воткнутых в 10 ти шагах друг от друга. Оттепель и туман продолжались; за 40 шагов ничего не было видно. Минуты три всё было уже готово, и всё таки медлили начинать, все молчали.


– Ну, начинать! – сказал Долохов.
– Что же, – сказал Пьер, всё так же улыбаясь. – Становилось страшно. Очевидно было, что дело, начавшееся так легко, уже ничем не могло быть предотвращено, что оно шло само собою, уже независимо от воли людей, и должно было совершиться. Денисов первый вышел вперед до барьера и провозгласил:
– Так как п'отивники отказались от п'ими'ения, то не угодно ли начинать: взять пистолеты и по слову т'и начинать сходиться.
– Г…'аз! Два! Т'и!… – сердито прокричал Денисов и отошел в сторону. Оба пошли по протоптанным дорожкам всё ближе и ближе, в тумане узнавая друг друга. Противники имели право, сходясь до барьера, стрелять, когда кто захочет. Долохов шел медленно, не поднимая пистолета, вглядываясь своими светлыми, блестящими, голубыми глазами в лицо своего противника. Рот его, как и всегда, имел на себе подобие улыбки.
– Так когда хочу – могу стрелять! – сказал Пьер, при слове три быстрыми шагами пошел вперед, сбиваясь с протоптанной дорожки и шагая по цельному снегу. Пьер держал пистолет, вытянув вперед правую руку, видимо боясь как бы из этого пистолета не убить самого себя. Левую руку он старательно отставлял назад, потому что ему хотелось поддержать ею правую руку, а он знал, что этого нельзя было. Пройдя шагов шесть и сбившись с дорожки в снег, Пьер оглянулся под ноги, опять быстро взглянул на Долохова, и потянув пальцем, как его учили, выстрелил. Никак не ожидая такого сильного звука, Пьер вздрогнул от своего выстрела, потом улыбнулся сам своему впечатлению и остановился. Дым, особенно густой от тумана, помешал ему видеть в первое мгновение; но другого выстрела, которого он ждал, не последовало. Только слышны были торопливые шаги Долохова, и из за дыма показалась его фигура. Одной рукой он держался за левый бок, другой сжимал опущенный пистолет. Лицо его было бледно. Ростов подбежал и что то сказал ему.
– Не…е…т, – проговорил сквозь зубы Долохов, – нет, не кончено, – и сделав еще несколько падающих, ковыляющих шагов до самой сабли, упал на снег подле нее. Левая рука его была в крови, он обтер ее о сюртук и оперся ею. Лицо его было бледно, нахмуренно и дрожало.
– Пожалу… – начал Долохов, но не мог сразу выговорить… – пожалуйте, договорил он с усилием. Пьер, едва удерживая рыдания, побежал к Долохову, и хотел уже перейти пространство, отделяющее барьеры, как Долохов крикнул: – к барьеру! – и Пьер, поняв в чем дело, остановился у своей сабли. Только 10 шагов разделяло их. Долохов опустился головой к снегу, жадно укусил снег, опять поднял голову, поправился, подобрал ноги и сел, отыскивая прочный центр тяжести. Он глотал холодный снег и сосал его; губы его дрожали, но всё улыбаясь; глаза блестели усилием и злобой последних собранных сил. Он поднял пистолет и стал целиться.
– Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.
– 3ак'ойтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.


Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».