Либен, Роберт фон

Роберт фон Либен
Robert von Lieben
Научная сфера:	электротехника, физика
Место работы:	собственные предприятия
Альма-матер:	Гёттингенский университет
Научный руководитель:	Вальтер Нернст
Известен как:	изобретатель «лампы Либена»

Ро́берт фон Ли́бен (нем. Robert von Lieben; 5 сентября 1878, Вена — 20 февраля 1913, Вена) — австрийский предприниматель, инженер-физик, изобретатель. Либен изобрёл газонаполненный усилительный триод с оксидным катодом — предтечу тиратрона. Так называемая «лампа Либена» 1912 года была первой полноценной усилительной лампой с управляющей сеткой. Уже после смерти изобретателя «лампа Либена» была использована в первом в мире генераторе незатухающих колебаний. По мнению Райнера цур Линде, работы Либена нельзя назвать изобретением в полной мере: Либен лишь свёл вместе и усовершенствовал уже известные изобретения де Фореста, Флеминга и Венельта.

Биография

Роберт фон Либен родился в 1878 году в преуспевающей еврейской семье из банкирского клана Гомперцев-Либенов-Тодеско, племянник химика-органика Адольфа Либена. Отец Леопольд фон Либен, успешный коммерсант и банкир, председательствовал в венской биржевой палате. Мать, Анна фон Либен (1847—1900) была дочерью банкира Эдуарда фон Тодеско и Софии Гомперц из банкирского дома Гомперцев. Хронические боли, психическое расстройство и наркомания Анны фон Либен, описанные Зигмундом Фрейдом под вымышленным именем «пациентки Цецилии М.», не помешали ей вырастить пятерых детей. Из них известным стал только родившийся четвёртым Роберт. Дочь его младшей сестры Генриетты, Марии-Луизы фон Мотезицки (1906—1996), стала известной художницей. Семья жила в собственном палаццо на Кернтнерштрассе. Неврозы и психическая неуравновешенность были свойственны всем Либенам и Тодеско — и по отцовской, и по материнской линиям.

Окончив реальное училище Либен не стал сдавать экзамен на аттестат зрелости, а устроился на электротехнический завод Сименса и Шуккерта в Нюрнберге. Затем он поступил добровольцем в австро-венгерскую кавалерию, но служба оказалось недолгой: Либен, упав с лошади, получил тяжёлые травмы и был отчислен по состоянию здоровья. После относительного выздоровления (полностью восстановиться ему так и не удалось) Либен посещал классы Франца Экснера в Венском университете и Вальтера Нернста в Гёттингенском университете. Работая в лаборатории Нернста, Либен построил аппарат для фотографирования глаз человека, электролитический фонограф и изобрёл электромеханическую трансмиссию для автомобиля.

Вернувшись в Вену, Либен основал частную физико-техническую лабораторию и несколько лет изучал рентгеновское излучение, а затем сосредоточился на практических вопросах телефонии. Понимая, что дальность телефонной связи ограничена потерями в линии, Либен поставил себе цель — разработать усилитель звуковых частот. В 1906 году Либен запатентовал «катодно-лучевое реле» с магнитным отклонением луча. Затем он отказался от магнитного управления в пользу электростатического. С помощью Ойгена Райса (Eugen Reisz) и Зигмунда Штрауба (Sigmund Straub) Либен разработал и в 1910 году запатентовал первый электростатический триод с горячим оксидным катодом — так называемую «лампу Либена» или «лампу Либена-Райса» (англ. Lieben-Reisz Valve). Также, как и де Форест, Либен полагал, что проводимость триода обеспечивается ионными токами — поэтому Либен не пытался добиться высокого вакуума в баллоне лампы, а, напротив, впрыскивал в баллон капельки ртути. Катод «лампы Либена» строился по идеям Артура Венельта, впервые описавшего эмиссионные свойства оксидов . В отличие от «аудиона» де Фореста, использовавшегося вначале как детектор (первый усилитель на «аудионе» был построен только в 1911 году), «лампа Либена» с самого начала предназначалась для усиления напряжения и фактически была первой работоспособной усилительной лампой.

В 1912 году Либен организовал радиотехнический консорциум с участием Siemens, AEG, Telefunken и Felten & Guillaume. В 1913 году Александр Мейснер построил на «лампе Либена» генератор сигналов. В том же году Мейснер продемонстрировал радиопередатчик на «лампе Либена» с выходной мощностью 12 Вт на волне длиной 600 м, и провёл опытную передачу в телефонном режиме на расстояние 36 км. Преждевременная смерть Либена в феврале 1913 года, а затем Первая мировая война прервали развитие этого направления радиотехники. Первые серийные лампы Либена были выпущены только в 1926 году.

Именем Либена названы улицы в Вене, Берлине (нем. Liebenstrasse) и Амштеттене (нем. Robert-Lieben-strasse). Либен изображён на почтовой марке Австрии 1936 года (№ 636 по каталогу «Михель», художники Вильгельм Дахауэр и Фердинанд Лорбер). Мемориальная доска Либену на улице его имени в Вене была уничтожена после аншлюсса.

Основные публикации

• Lieben, R. Zur Polarisation der Röntgenstrahlen // Physikalische Zeitschrift. — 1903. — Т. 4.

Источники

• Robert von Lieben // [oesta.gv.at/DocView.axd?CobId=47562 Biografisches Handbuch österreichischer Physiker und Physikerinnen anlässlich einer Ausstellung des Österreichischen Staatsarchivs] / Redaktion und Layout: Michaela Follner. — Wien: Österreichisches Staatsarchiv, 2005. — Vol. 1 (Angetter – Martischnig). — P. 76-78. — 102 p.
• Linde, R. [books.google.ru/books?id=dPTb1Djl1bgC Build Your Own Af Valve Amplifiers: Circuits for Hi-Fi and Musical Instruments]. — Elektor International Media, 1995. — 252 p. — ISBN 9780905705392.
• Sōgo Okamura. [books.google.ru/books?id=VHFyngmO95YC History of electron tubes]. — Tokyo: Ohmsha Ltd. / IOS Press, 1994. — 233 p. — ISBN 9789051991451.

Отрывок, характеризующий Либен, Роберт фон

– Не…е…т, – проговорил сквозь зубы Долохов, – нет, не кончено, – и сделав еще несколько падающих, ковыляющих шагов до самой сабли, упал на снег подле нее. Левая рука его была в крови, он обтер ее о сюртук и оперся ею. Лицо его было бледно, нахмуренно и дрожало.
– Пожалу… – начал Долохов, но не мог сразу выговорить… – пожалуйте, договорил он с усилием. Пьер, едва удерживая рыдания, побежал к Долохову, и хотел уже перейти пространство, отделяющее барьеры, как Долохов крикнул: – к барьеру! – и Пьер, поняв в чем дело, остановился у своей сабли. Только 10 шагов разделяло их. Долохов опустился головой к снегу, жадно укусил снег, опять поднял голову, поправился, подобрал ноги и сел, отыскивая прочный центр тяжести. Он глотал холодный снег и сосал его; губы его дрожали, но всё улыбаясь; глаза блестели усилием и злобой последних собранных сил. Он поднял пистолет и стал целиться.
– Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.
– 3ак'ойтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.


Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив 10 й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galere? [но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.