Липин, Лев Александрович

Лев Александрович Липин
Дата рождения:	29 апреля (12 мая) 1908(1908-05-12)
Место рождения:	Витебск
Дата смерти:	13 февраля 1970(1970-02-13) (61 год)
Место смерти:	Ленинград
Страна:	СССР СССР
Научная сфера:	ассириология
Место работы:	восточный факультет ЛГУ
Учёное звание:	доцент
Альма-матер:	филологический факультет ЛГУ
Научный руководитель:	В. В. Струве
Известен как:	лингвист

Лев Алекса́ндрович Ли́пин (настоящее имя — Лейб Хацкелевич Липкинд; 29 апреля [12 мая] 1908 года, Витебск — 13 февраля 1970 года, Ленинград) — советский востоковед, лингвист и переводчик, специалист в области ассириологии, кандидат исторических наук. Доцент восточного факультета Ленинградского университета.

Биография

Родился в Витебске в семье рабочего. Получил хедерное образование, изучал иврит.

С 1929 года жил в Ленинграде, работал слесарем на предприятиях, продавцом в Торгсине, учился на рабфаке. В 1934 году поступил в ЛИФЛИ, где учился на кафедре семито-хамитских языков и литератур. В 1938 году окончил учебу уже на кафедре семито-хамитской филологии филологического факультета ЛГУ, образованного на базе ЛИФЛИ. Его однокурсник И. М. Дьяконов в своих воспоминаниях утверждал, что Липин был осведомителем НКВД, и именно по его доносу были арестованы и репрессированы учившиеся вместе с ним Л. Н. Гумилёв, Т. А. Шумовский и Н. П. Ерехович.

В 1938—1941 годах — аспирант исторического факультета ЛГУ. В 1941—1944 годах в эвакуации, работал преподавателем, заведующим кафедрой истории Калмыцкого педагогического института.

В 1944 году Липин вернулся в Ленинград, где стал преподавать на ассириологическом отделении кафедры семитологии восточного факультета ЛГУ. В 1949 году защитил под руководством В. В. Струве в Институте востоковедения АН СССР диссертацию на тему «Ассирийская патриархальная семья (Черты патриархального строя среднеассирийской семьи по ассирийским законам)» на соискание степени кандидата исторических наук.

С 1952 года, после закрытия кафедры семитологии в ходе борьбы с космополитизмом — преподаватель ассириологического отделения кафедры истории стран древнего Востока восточного факультета ЛГУ, с 1954 года — доцент. Читал курсы и вел семинары по аккадскому и шумерскому языкам, ассирийской диалектологии, древнемесопотамской литературе, истории древнего Востока.

Скончался 13 февраля 1970 года после продолжительной и тяжелой болезни.

Научная деятельность

Видный специалист по аккадскому языку, подготовил и опубликовал первые на русском языке грамматику, хрестоматию и словарь аккадского языка. Первым из отечественных ученых перевел и прокомментировал Законы Эшнунны; переводил Законы Хаммурапи, Среднеассирийские законы</span>^ru_en и другие документы древней Месопотамии; принимал участие в составлении нескольких хрестоматий и учебника «Очерки истории древнего Востока» (1956). В 1960 году участвовал в XXV Международном конгрессе востоковедов, где выступил с докладом об агглютинации в аккадском языке.

Автор статей в Большой советской энциклопедии и Советской исторической энциклопедии. Совместно с А. М. Беловым написал научно-популярные «Глиняные книги» (1952), предназначенные для детей и юношества и рассказывающие о клинописи, глиняных табличках, мифологии, науках и законах Древнего Двуречья.

Примечания

Персоналии

Отрывок, характеризующий Липин, Лев Александрович

– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.
– Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете ваши сведения? Напротив…
– Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы не хотите этого сделать…
– Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться. Она, что то шепча, присела на стул.
– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
– Ах, этот ваш граф, – с злобой заговорила княжна, – это лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался. Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по французски заговорила…
– Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, – сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
– Ну, продайте, – говорил он. – Что ж делать, я не могу отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала, княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер не ездил.
В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в село Воронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для погибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этот был еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государь писал графу Растопчину об этом шаре следующее:
«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipage pour sa nacelle d'hommes surs et intelligents et depechez un courrier au general Koutousoff pour l'en prevenir. Je l'ai instruit de la chose.
Recommandez, je vous prie, a Leppich d'etre bien attentif sur l'endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et ne pas tomber dans les mains de l'ennemi. Il est indispensable qu'il combine ses mouvements avec le general en chef».
[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его: