Майков, Николай Аполлонович

Николай Аполлонович Майков
Художник В.А.Тропинин, 1821 год
Дата рождения:	28 августа 1794(1794-08-28)
Место рождения:	Москва
Дата смерти:	23 августа 1873(1873-08-23) (78 лет)
Место смерти:	Санкт-Петербург
Подданство:	Российская империя
Жанр:	русский художник-любитель
Звания:	Академик Императорской академии художеств
Работы на Викискладе

Никола́й Аполло́нович Ма́йков (1794—1873) — исторический живописец, академик живописи, отец Аполлона, Валериана, Владимира, Леонида Майковых. Супруга — Евгения Петровна.

Биография

Сын дворянина Аполлона Александровича Майкова (1761—1838), некогда служившего директором Императорских театров, и Наталии Ивановны Серебряковой (1768—1832). С 1801 года воспитывался в Санкт-Петербургском 2-м кадетском корпусе, но не успел окончить курс этого заведения, когда вспыхнула Отечественная война 1812 года. Подобно многим из своих товарищей, он был по этому случаю преждевременно выпущен офицером в действующую армию и попал в корпус Багратиона. На Бородинском поле неприятельская пуля пробила ему ногу навылет. Это несчастие послужило причиной его обращения к искусству: он был уволен, для излечения, в ярославское поместье своего отца и там стал самоучкою упражняться в рисовании, которым не перестал заниматься и по возвращении своём, после выздоровления, в армию, преследовавшую Наполеона. Вместе с ней он прошел Польшу, Германию и Францию, до Парижа, повсюду — в городах, в походе, на стоянках и бивуаках рисуя этюды, портреты сослуживцев, военные сцены и пр.

В Париже впервые взялся за масляные краски и мечтал отправиться для своего художественного образования в Италию, но, повинуясь отцовской воле, возвратился в Россию, вышел в отставку с чином майора и поселился в Москве.

Усовершенствовавшись здесь в живописи копированием картин знаменитых мастеров и этюдами с натуры, перебрался на жительство в Санкт-Петербург, где вскоре обратил на себя внимание любителей искусства и приобрёл благоволение императора Николая I.

По поручению Николая I Майков написал ряд образов для церкви Святой Троицы, что в Измайловском полку, доставивших ему в 1835 г. звание академика.

Другой, ещё более важный высочайший заказ, полученный Майковым, составляли образа для малых иконостасов Исаакиевского собора, над исполнением которых он трудился около 10 лет (впоследствии они были признаны неудобными для воспроизведения мозаикой и заменены оригиналами других художников, отчасти переделанными из композиций Майкова).

Занимаясь работами для двух названных храмов и для других церквей в Петербурге, в Москве и в провинции (иконы «Сошествие Св. Духа», «Богоявление» и «Поклонение волхвов» для малой церкви Зимнего дворца, «Моление о чаше» для подмосковного имения С. В. Панина, иконостасы для церквей св. Николая Чудотворца и св. Владимира в Севастополе и т. д.), Майков посвящал свои досуги исполнению картин на излюбленные им темы — изображения женских голов и нагих красавиц. Как на образец его произведений в этом роде можно указать на «Отдыхающую купальщицу» в Елагинском дворце, в Санкт-Петербурге. Наконец, следует упомянуть о плафонах и медальонах, которыми он украсил залы в роскошном доме княгини Юсуповой на Литейном проспекте. Сочинение и рисунок Майкова свидетельствуют о том, что он не прошел серьёзной художественной школы, но колорит его не лишён силы, гармоничен и отличается если не жизненностью, то изящным правдоподобием; в копиях же своих с хороших мастеров он является живописцем добросовестным и более искусным.

Умер 23 августа 1873 года в Санкт-Петербурге. Похоронен на Новодевичьем кладбище в Санкт-Петербурге.

Галерея

• Maikov olimp.jpg
• Potret l maykova.jpg

Литература

• Майков // Малый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 4 т. — СПб., 1907—1909.
• При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Майков, Николай Аполлонович

– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.