Согаваре, Манассе

Манассе Дамукана Согаваре Manasseh Damukana Sogavare
Премьер-министр Соломоновых Островов
30 июня 2000 — 17 декабря 2001
Предшественник:	Бартоломью Улуфаалу
Преемник:	Аллан Кемакеза
4 мая 2006 — 20 декабря 2007
Предшественник:	Снайдер Рини
Преемник:	Дерек Сикуа
с 9 декабря 2014
Предшественник:	Гордон Дарси Лило
Рождение:	17 января 1955(1955-01-17) (69 лет)

Манассе Дамукана Согаваре (англ. Manasseh Damukana Sogavare, род. 1955) — политический деятель Соломоновых Островов. Трижды премьер-министр страны. С 1997 года представляет в парламенте Соломоновых Островов округ Восточный Шуазёль.

Биография

Родился 17 января 1955 года в деревне Тагибангара, на острове Шуазёль. Имеет степень бакалавра по бухгалтерскому учёту, управлению и экономики.

С февраля 1994 года по октябрь 1996 года занимал должность постоянного секретаря министра финансов. Кроме того, до избрания в национальный парламент работал комиссаром внутренних бюджетных поступлений, директором Центрального банка Соломоновых Островов и председателем Национального резервного фонда Соломоновых Островов. В ходе парламентских выборов, состоявшихся 6 августа 1997 года, был избран от округа Восточный Шуазёль.

В 1997 году, при премьер-министре Бартоломью Улуфаалу стал министром финансов и казначейства, однако в середине июля 1998 года был смещён с этой должности. По заверениям Согаваре, он был шокирован своим смещением, так как не видел для этого поступка каких-либо причин, поэтому потребовал объяснения от премьер-министра. Спустя несколько дней Улуфаалу заявил, что не будет предавать публичной огласке причину его смещения, так как это могло бы спровоцировать насилие и беспорядки. При этом он подчеркнул, что за его увольнение проголосовало 23 парламентария, двое выступили против и ещё три человека воздержались. Кроме того, премьер-министр развеял слухи о том, что смещение было вызвано отказом Манассе Согаваре подписать финансовый договор с Ватиканом. В начале августа 1998 года Согаваре отказался поддерживать в парламенте Улуфаалу и его правительство, обвинив премьер-министра в авторитаризме и лицемерии.

В сентябре 1998 года Согаваре был избран заместителем лидера оппозиции, которым стал Соломон Мамалони. После смерти Мамалони в январе 2000 года Согаваре был избран лидером оппозиции, получив поддержку всех десяти оппозиционных парламентариев, присутствовавших во время голосования.

30 июня 2000 года, после захвата мятежниками премьер-министра Улуфаалу и его последующего ухода с поста, Согаваре был избран премьер-министром Соломоновых Островов, получив поддержку 23 парламентариев («против» проголосовал 21 депутат). На всеобщих выборах, состоявшихся 5 декабря 2001 года, Согаваре был переизбран в парламент, однако его партия завоевала только три парламентских места. 17 декабря 2001 года он был вынужден уйти в отставку.

В 2002 году, а также в 2005 году—апреле 2006 года Согаваре был членом парламентского законодательного комитета.

Согаваре, ранее возглавлявший Народную прогрессивную партию, привлёк в коалицию Партию социального кредита Соломоновых Островов с целью смещения преемника премьер-министра Аллана Кемакеза Снайдера Рини, однако между обеими партиями появились разногласия по поводу того, кто должен выдвинуть кандидатуру на пост нового премьера. 18 апреля 2006 года Согаваре получил в ходе выборов премьер-министра поддержку 11 из 50 парламентариев, заняв третье место, а затем поддержал кандидатуру Рини, что позволило тому избраться на пост. Согаваре, вступивший в коалицию с новым премьер-министром, стал министром торговли, промышленности и занятности населения.

После ухода Рини с поста премьера 26 апреля 2006 года Согаваре принял очередное решение баллотироваться на пост председателя правительства. Получив поддержку противников Кемакеза и Рини, в ходе парламентского голосования, состоявшегося 4 мая, Согаваре получил 28 голосов, победив своего главного противника, Фреда Фоно, набравшего 22 голоса. После голосования Согаваре был незамедлительно приведён к присяге.

11 октября 2006 года состоялась неудачная попытка вынесения Согаваре вотума недоверия, который инициировал Фред Фоно (его поддержали 17 членов парламента, в то время как «против» проголосовали 28 человек), который был недоволен серьёзным ухудшением отношений с Австралией. В сентябре того же года премьер-министр выдворил из страны австралийского высокого комиссара Патрика Коула и поддержал временно отстранённого от исполнения обязанностей генерального прокурора Джулиана Моти, чей экстрадиции требовала Австралия, в которой он обвинялся в изнасиловании несовершеннолетнего ребёнка. 13 октября Согаваре пригрозил исключить Австралию из состава Региональной миссии по оказанию помощи Соломоновым Островам, а неделю спустя австралийские миротворцы провели обыски в офисе Согаваре в поисках улик, которые можно было бы использовать в деле против Моти.

13 декабря 2007 года Согаваре был вынесен вотум недоверия (за отставку правительства проголосовали 25 парламентариев, против — 22). Тем не менее он оставался действовавшим премьер-министров до 20 декабря, когда новым премьером был избран оппозиционный кандидат Дерек Сикуа, обошедший в голосовании Паттесона Оти, министра иностранных дел в правительстве Согаваре. В тот же день Согаваре был избран лидером оппозиции.

Отрывок, характеризующий Согаваре, Манассе

– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.


В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.
Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.