Минийцы
Минийцы (др.-греч. Μινύες), согласно греческой мифологии — полулегендарная автохтонная группа, населявшая Эгейский регион. Согласно Геродоту, пеласги изгнали минийцев с о. Лемнос. Центром минийцев был город Орхомен в Беотии.
Содержание
Проблема терминологии
Существует термин «минийская керамика» (около 2100—1550 гг. до н. э.), обозначающий характерный среднеэлладского периода истории Греции тип керамики; название данной керамики обманчиво, поскольку она, скорее всего, лишь косвенно связана с минийским народом. Керамика была названа «минийской», поскольку её первые образцы происходили из Орхомена Минийского[1].
Во второй половине XX века среди археологов была весьма популярна точка зрения, что «минийская керамика» была связана с приходом на Балканы прото-греков. В настоящее время эта точка зрения теряет сторонников в связи с неразрешимыми противоречиями. Предполагается, что микенские греки достигли Крита около 1450 г. до н. э. На Балканском полуострове греки должны были появиться раньше, скорее всего, около 1600 г. до н. э. (к этому периоду относится появление характерных шахтных захоронений). Таким образом, «минийская керамика» опережает приход греков на несколько веков. В то же время, минийская керамика была общеэлладской традицией, то есть могла создаваться как минийцами, так и пеласгами и другими народами элладского периода. Незадолго до возникновения Микенской культуры минийскую керамику вытесняет минойская.
Минийцы в древнегреческих источниках
Греки не всегда чётко отличали минийцев от пеласгов, для которых также предполагается автохтонное происхождение (по другой версии, пеласги были догреческим населением, мигрировавшим в Грецию в более ранний период). Греческие мифологи считали, что минийцы происходят от царя Миния — вероятно, такого же легендарного, как и Пеласг (мифический эпонимный предок пеласгов). Павсаний ассоциирует минийцев с беотийским городом Орхомен: «Теос населяли минийцы из Орхомена, которые прибыли туда вместе с Атамасом»[2].
Геродот неоднократно утверждает[3] что пеласги обитали в отдалённом прошлом вместе с афинянами в Аттике, а после того, как их изгнали из Аттики, в свою очередь, изгнали с Лемноса минийцев[4]. После изгнания пеласгами со своих родных земель минийцев приняли у себя спартиаты. «… лакедемоняне решили принять минийцев … дали им земельные наделы и распределили по филам. После этого минийцы тотчас же взяли себе в жены (спартанок), а привезенных с собой с Лемноса дочерей и сестер выдали замуж за лакедемонян. Спустя немного времени минийцы стали держаться высокомерно, требовали себе долю в царской власти и совершали другие недостойные поступки»[5].
Геракл, чьи подвиги обычно связываются с торжеством олимпийских обычаев над старыми традициями, согласно одному из мифов, прибыл в Фивы и обнаружил, что местные греки ежегодно выплачивали гекатомбу (дань в 100 быков) Эргину, царю минийцев (Bibliotheke ii.4.11), якобы за смертельное ранение, нанесённое Климену, царю минийцев, случайным броском камня; данный миф упоминает также Диодор Сицилийский, iv.10.3. Геракл напал на группу минийских посланцев, отрезал им уши, носы и руки. Затем он связал их друг с другом и потребовал отнести «дань» (отрубленные части тела) Эргину. Эргин пошёл войной на Фивы, однако Геракл вместе с фиванцами разгромил минийцев, при этом Эргин был убит, а минийцы принуждены платить фиванцам вдвое большую дань. Гераклу также приписывают сожжение дворца в Орхомене: «Затем, появившись неузнанным перед городом орхоменцев и проскользнув в их ворота, он поджёг дворец минийцев и уничтожил город дотла»[6].
Аргонавтов иногда называли «минийцами»[7], поскольку мать Ясона происходила родом из них, кроме того, в путешествии участвовали несколько его двоюродных братьев.
См. также
Напишите отзыв о статье "Минийцы"
Примечания
- ↑ Stubbings, рецензия на: Albert Severyns, Grèce et Proche-orient avant Homère, in The Classical Review New Series 11.3 (December 1961:259)
- ↑ Павсаний, vii.3.6.
- ↑ Геродот, История, Herodotus, i.57; ii.51.7 и 12.
- ↑ A. G. Laird, «Herodotus on the Pelasgians in Attica» The American Journal of Philology 54.2 (1933:97—119).
- ↑ Геродот, История, IV, 146—147)[27]
- ↑ Diodorus Siculus, iv.10.5.
- ↑ Овидий, Метаморфозы, vii. «Минийцы застыли в страхе»
Литература
- Caskey, John L. «The Early Helladic Period in the Argolid». Hesperia, Vol. 29, No. 3. (July—September, 1960), pp. 285—303.
- Dietrich, Bernard Clive. The Origins of Greek Religion. Walter de Gruyter, 1974. ISBN 3-11-003982-6
- H. J. Walker (translator). Memorable Deeds and Sayings: One Thousand Tales from Ancient Rome By Valerius Maximus. Rome: Hackett Publishing, 2004, p. 146—149. ISBN 0-87220-674-2 Translation of Valerius Maximus. Factorum et dictorum memorabilium in particular, iv and ix.
- [artfl.uchicago.edu/cgi-bin/philologic/getobject.pl?c.0:1.harpers Harper’s Dictionary of Classical Antiquities]
- Hood, M. S. F. «Archaeology in Greece». Archaeological Reports, No. 7 (1960), pp. 3—35.
Отрывок, характеризующий Минийцы
Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
