Минойская цивилизация

Не следует путать с Минийцы.

История Греции

Доисторическая Греция (до XXX в. до н. э.)

Эгейская цивилизация (XXX—XII до н. э.)

Западноанатолийская цивилизация

Минойская цивилизация

Кикладская цивилизация

Элладская цивилизация

Микенская цивилизация

Древняя Греция (XI — 146 до н. э.)

Тёмные века (XI—IX вв. до н. э.)

Архаический период (VIII—VI вв. до н. э.)

Классический период (V—IV вв. до н. э.)

Эллинистический период (323 — 146 гг. до н. э.)

Греция в составе Римской державы

Римская Греция (146 до н. э. — 330 н. э.)

Средневековье и Новое время (330—1832)

Византийская империя (330—1453)

Герцогство Афинское (1204—1458)

Османская Греция (1458—1832)

Современная Греция (после 1821)

Война за независимость (1821—1832)

Монархия (1832—1924)

Республика (1924—1935)

Монархия (1935—1973)

Диктатура И. Метаксаса (1936—1941)

Оккупация (1941—1944)

Гражданская война (1944—1949)

Хунта (1967—1974)

Республика (после 1974)

Тематические статьи

Военная история

Греческие имена

Греческий язык

Греческая литература

Минойская, или крито-минойская цивилизация — относящаяся к эгейской цивилизация бронзового века острова Крит (2700—1400 гг. до н. э.). Основными очагами культуры и цивилизации были так называемые дворцы — сложные экономико-политические комплексы, крупнейшие из которых существовали в Кноссе, Фесте, Закросе и Тилиссе. Культура названа в честь мифического царя Крита Миноса — владельца лабиринта, построенного, по легенде, Дедалом. Минойскую цивилизацию открыл в последние годы XIX вв. британский археолог Артур Эванс.

Минойцы вели активную морскую торговлю (остров располагался на пересечении главных морских торговых путей), занимались пиратством, поддерживали дружественные отношения с Древним Египтом. Ни один из дворцов не имел укреплений: очевидно, жители острова чувствовали себя в полной безопасности.

В среднеминойский период влияние культуры распространилось на материковую Грецию, и в этот же период кикладская культура была ассимилирована минойцами. Вторжение на Крит греков-ахейцев привело не к упадку культуры, а к новому этапу в её развитии — возникновению смешанной микенской культуры, влияние которой распространялось на материковую Грецию, Крит, острова Эгейского моря и ряд территорий восточного Средиземноморья. Коренные критяне продолжали играть, по крайней мере, важную культурную роль в микенской Греции. После дорийского вторжения минойская культура полностью исчезла, а коренное население Крита было ассимилировано греками не позднее IV—III вв. до н. э.

История открытия и изучения

Крит в древнегреческой мифологии

См. также: Минос, Икар, Дедал, Термилы, Пасифая, Тесей, Минотавр, Лабиринт и Лабрис

Крит в древних исторических источниках

См. также: Пеласги и Термилы

Ранний период изучения

В начале XIX века исторические сведения о минойском Крите собрал и проанализировал Роберт Пэшли. Поскольку Крит в те годы принадлежал Турции, у него не было возможности провести раскопки, однако ему удалось установить точное местонахождение города Кидония.

Впервые раскопки Кносского дворца начал в 1878 году критский собиратель древностей Минос Калокеринос, однако раскопки были прерваны турецким правительством. Г. Шлиман, наслышанный о древностях острова, также хотел провести там раскопки, однако чрезмерная цена, назначенная на участок с древностями, помешала ему.

Официальной датой открытия культуры считается 16 марта 1900 года, когда английский археолог Артур Эванс начал проводить раскопки Кносского дворца.

В 1900—1920 гг. проводились интенсивные раскопки Крита, на материалах которых ещё длительное время основывались представления историков о минойской цивилизации. Раскопками руководили Федерико Хальберр, Луиджи Пернье, Джон Пендлбери и ряд других археологов.

После дешифровки критского письма

Существенный прорыв в изучении минойской цивилизации произошёл после того, как в 1950-е гг. М. Вентрис при участии Дж. Чедвика дешифровал позднейший вариант критского письма — линейное письмо Б. В результате были получены сведения о позднейшем периоде минойской цивилизации — микенской цивилизации, в которой доминирующую роль играли греки-ахейцы, однако культурная роль минойцев всё ещё была сильной.

До настоящего времени остаётся спорным вопрос о том, с какого времени ахейцы и пеласги заняли доминирующее положение в минойской цивилизации; и легендарная традиция, и археологические свидетельства указывают на то, что это произошло ещё на Крите, до перемещения центра власти в Микены. У. Риджуэй оспаривал корректность созданного Эвансом термина «минойская цивилизация», указывая, что легендарный царь Минос был не «минойцем», а пришельцем с материковой Греции; у точки зрения Риджуэя есть и современные сторонники.

Современный этап

• Луиза Хичкок
• Кшиштоф Новицкий

Хронология

Хронологию минойской цивилизации предложил А. Эванс в начале XX века, разделивший минойскую историю на ранне-, средне- и позднеминойский периоды (последний в основном совпадает с существованием микенской цивилизации). Альтернативное членение минойской истории на дворцовые периоды предложил греческий археолог Н. Платон.

Хронологическая привязка, предложенная Эвансом, со временем была уточнена в сторону удревнения для ряда периодов благодаря находке минойских предметов в культурных слоях других цивилизаций, например Древнего Египта.

Минойская хронология
3650—3000 до н. э.	PMI	Додворцовый период
2900—2300 до н. э.	PMII
2300—2160 до н. э.	PMIII
2160—1900 до н. э.	CMIA
1900—1800 до н. э.	CMIB	Раннедворцовый период (Протодворцовый период)
1800—1700 до н. э.	CMII
1700—1640 до н. э.	CMIIIA	Новодворцовый период (Новый дворцовый период)
1640—1600 до н. э.	CMIIIB
1600—1480 до н. э.	ПMIA
1480—1425 до н. э.	ПMIB
1425—1390 до н. э.	ПMII	Последворцовый период (В Кноссе до 1350 г. — Финальный дворцовый период)
1390—1370 до н. э.	ПMIIIA1
1370—1340 до н. э.	ПMIIIA2
1340—1190 до н. э.	ПMIIIB
1190—1170 до н. э.	ПMIIIC
1100 до н. э.	Субминойский период

Раннеминойский период (до бронзового века, 3650—2160 гг. до н. э.)

Вплоть до неолита на Крите отсутствуют следы людей. Уже в период раннего неолита на Крите возникают высеченные в скалах жилища, позднее использовавшиеся как гробницы. Особенно много таких скальных жилищ сохранилось у г. Матала.

Финальный додворцовый период (ранний бронзовый век, 2160—1900 гг. до н. э.)

На этом этапе возникает «арханесское письмо» — наиболее ранний вариант критских иероглифов. В то же время — пока что независимо от письма — возникает традиция штампования печатей на глине. Хотя традиция имела изначально ближневосточное происхождение, она могла прийти на Крит с материковой Греции, где была уже известна к тому времени.

Раннедворцовый период (1900—1700 гг. до н. э.)

Охватывает центральную и восточную часть острова, тогда как западная сохраняет архаичные традиции. На севере острова (Арханес) возникают критские иероглифы, которые постепенно распространяются на юг и восток.

Новодворцовый период (1700—1425 гг. до н. э.)

В 1700 г. на острове происходят, по-видимому, внутренние беспорядки, которые приводят к разрушению старых и возведению новых дворцов. На юге острова (Фест) возникает Линейное письмо А, однако лишь столетие-полтора спустя оно вытесняет критские иероглифы, продолжавшие существовать на севере и востоке. Линейное письмо А также распространяется на северо-запад острова, не затронутый раннедворцовой культурой. После исчезновения иероглифов резные печати не исчезают, однако с этого времени на них отсутствуют тексты, в то время как иконография становится весьма сложной и вычурной.

Минойская цивилизация сильно пострадала в результате природной катастрофы — вулканического взрыва (между 1628 и 1500 г. до н. э.) на острове Фира (Санторини), породившего сильнейшее землетрясение и катастрофическое цунами. Это извержение вулкана, возможно, послужило основой мифа о гибели Атлантиды.

Ранее предполагалось, что извержение вулкана уничтожило минойскую цивилизацию, однако археологические раскопки на Крите показали, что минойская цивилизация существовала по крайней мере около 100 лет после извержения (обнаружен слой вулканического пепла под сооружениями минойской культуры).

Центральная власть на Крите, по-видимому, в этот период отсутствует, каждый из городов является самостоятельным политическим центром. Египетские источники, говоря о «кефтиу» (критянах), не упоминают правителей острова, в отличие от других регионов.

Финальный дворцовый период (1425—1350 гг. до н. э.)

До настоящего времени неизвестна точная причина пожаров, уничтоживших окончательно минойские дворцы около 1450 г. до н. э. Большинство из них так и не возродилось, однако Кносс продолжает функционировать. Предполагается, что к этому времени относится утверждение власти ахейцев. Среди некоренных жителей Крита Гомер упоминает также пеласгов, однако неясно, прибыли ли они вместе с ахейцами или же ранее.

В это же время в материальной культуре Крита наблюдаются коренные изменения, в том числе в практике захоронений. Новые элементы происходят с материковой Греции.

Вместе с разрушением дворцов исчезает Линейное письмо А. Большинство памятников этого письма сохранилось благодаря пожарам, уничтожившим дворцы, но одновременно закалившим глиняные таблички. Под властью ахейцев возникает Линейное письмо B.

В то же время, на Крите появляются явные следы централизации власти в Кноссе, а исчезновение письма в других городах свидетельствует о подавлении конкурирующих центров власти.

Согласно греческой мифологии, Минос, по имени которого археологи назвали цивилизацию, был не минойцем, а греком. При нём началось переселение на Крит из материковой Греции греков и пеласгов. Археологически это подтверждается тем, что в центральной части Крита минойскую культуру сменяет микенская, которая в то же время заимствует минойские достижения (включая письмо) и распространяет их в материковой Греции.

Постдворцовый период (1450, в Кноссе 1350—1190 гг. до н. э.)

Первоначально, согласно греческой мифологии, Кносс был политическим центром ахейской федерации, однако позднее политический центр перемещается в Микены. На острове и на материке утверждается микенская культура, объединившая в себе минойские и греческие элементы.

Постминойский, или субминойский период (после 1170 г. до н. э.)

В XII веке до н. э., вскоре после Троянской войны, в результате внутреннего кризиса микенская культура была уничтожена. В ходе масштабных войн и миграций греческих племён на Крит переселились дорийцы, которым ранее было принято приписывать уничтожение Микенской цивилизации.

Бронзовый коллапс привёл к резкому культурному упадку, из употребления вышло критское письмо.

Автохтонные минойцы скрылись от набегов с моря в высокогорных поселениях, таких как Карфи. Тем не менее, этеокритский язык (язык автохтонных критян), как и минойские культы, продолжали существовать ещё длительное время. Последние памятники этеокритского языка, записанные греческим алфавитом, относятся к III в. до н. э. (тысячелетие спустя после исчезновения Минойской цивилизации).

После «тёмных веков» минойцы постепенно ассимилируются греками. В отдельных труднодоступных высокогорных убежищах, таких, как Карфи, сохраняются минойские культы, однако никаких следов существования минойской цивилизации к этому времени уже нет. Последние памятники этеокритского языка, записанные греческим алфавитом, относятся к III в. до н. э.

Происхождение и внешние связи

Анатолийское происхождение минойской культуры

Раннеминойская культура не является прямым потомком неолитической культуры Крита, но привнесена с востока через Анатолию. Аналоги в Месопотамии имеют раннеминойская одежда, архитектура, резные печати, культовые образы, и многие другие особенности минойской культуры.

Характерные для минойской культуры культовые изображения быка и богини-«оранты» (с поднятыми руками) встречаются на востоке Анатолии уже в эпоху керамического неолита. В IV тыс. до н. э. в Арслантепе появляются цилиндрические печати, позднее широко распространённые у минойцев, а в III тыс. до н. э. в Бейджесултане сооружают дворец, особенности архитектуры которого напоминают более поздние минойские дворцы.

Согласно одной из гипотез, носители минойской культуры являются потомками халафской культуры, продолжавшей традиции неолитических протогородов Анатолии, которые под натиском предков шумеров (убайдской культуры) мигрировали на Запад и позднее переселились на Крит. От халафской культуры унаследованы такие характерные элементы минойской культуры, как культовый топорик-лабрис или стеатитовые печати. За рамками данной гипотезы остаётся вопрос о возникновении у минойцев мореплавательных традиций, отсутствовавших у халафской культуры. Также прослеживается влияние соседней с халафской культуры Фикиртепе (культ богини-«оранты», орнамент, конструкция жилых зданий).

Влияние материковой Греции (пеласгов)

С другой стороны, на минойскую культуру оказала влияние культура материковой Греции («пеласгов»). Гомер упоминает пеласгов как народ, населявший Крит наряду с собственно критянами. Орнаменты минойской вазописи имеют гораздо большее сходство с орнаментами керамики материковой Греции (в частности, культуры Винча), чем с довольно бедным орнаментом убайдской культуры. Кроме того, в названиях населённых пунктов древнего Крита встречаются характерные для материковой Греции суффиксы -ss-, -nth- и др.

Морские контакты

В древнейший период (конец 3 тыс. до н. э.) минойцы, по-видимому, поддерживали контакты с культурой Оциери на Сардинии. Античная традиция считала жителей Сардинии выходцами с Крита, что, однако, даёт историкам мало информации, поскольку на Сардинии сменилось несколько различных по происхождению культур.

По свидетельству Гомера, помимо собственно минойцев (автохтонных критян, этеокритян), на Крите проживали также пеласги (согласно Геродоту и др., прибывшие из Малой Азии или Греции), а также кидоны (малочисленный народ, возможно, родственный минойцам — от них происходит название города Кидония). Ещё в первой половине XX в. многие известные исследователи Крита, несмотря на столь ясное указание, путали пеласгов с собственно критянами. Позднее на остров проникли ахейцы (греки).

Принадлежность минойского (этеокритского) языка не установлена. Частичная дешифровка критского письма позволила выявить некоторые морфологические показатели (язык, по-видимому, не является ни индоевропейским, ни родственным этрусскому). Не поддаётся расшифровке Фестский диск, а также всё, что написано линейным письмом «А».

Древний Египет в течение многих лет был союзником Крита. Напротив, контакты Крита с соперниками Египта (цивилизации Междуречья, Хеттское царство) не засвидетельствованы.

Часть минойцев переселилась на Кипр и Угарит, где были основаны их колонии. Позднее минойцы на Кипре были подчинены тевкрами (один из «народов моря»), а в Угарите — ассимилированы семитами.

В хетто-лувийских надписях Малой Азии Крит не упоминается; по-видимому, Крит контактировал не с хеттами, а с малыми государствами, расположенными вдоль западного побережья Анатолии. Надписи предположительно критского происхождения обнаружены в Трое. Критяне колонизировали ряд островов Эгейского моря (в частности, Киклады), однако их экспансия, по-видимому, столкнулась с соперничеством пеласгов.

Контакты с материковой Грецией, по-видимому, были малочисленными и развились уже после захвата Крита ахейцами.

Государство

• Минойская цивилизация представляла собой государство. Наличие единого правителя (царя или царицы) не доказано, что резко выделяет его среди других средиземноморских государств бронзового века.
• Минойцы вели торговлю с Древним Египтом, вывозили медь с Кипра. Для архитектуры характерны переосмысленные египетские заимствования (например, использование колонн).
• Армия минойцев была вооружена пращами и луками. Характерным вооружением у минойцев был также двухсторонний топор лабрис.
• Как и у других народов Старой Европы, у минойцев был распространён культ быка</span>^ru_en (см. таврокатапсия).
• Минойцы плавили бронзу, производили керамику и строили многоэтажные, до 5 этажей, дворцовые комплексы с середины XX века до н. э. (Кносс, Фест, Маллия).
• Как и другие доиндоевропейские религии Европы, минойская религия была не чужда пережитков матриархата. В частности, почиталась Богиня со змеями (возможно, аналог Астарты).

См. также: Кафториты

Культура и технологии

Минойцы строили во дворцах водопроводы, канализацию. Пользовались ванными и бассейнами.

Живопись. Одним из самых популярных мотивов позднего минойского искусства было изображение осьминога.

Религия. Храм в религиозной традиции минойцев отсутствовал. Религиозные обряды совершались на природе, или во дворце. Широко распространено жертвоприношение быков. Все попытки воссоздания минойской религии и пантеона божеств достаточно спекулятивны. Согласно одной из гипотез (М. Гимбутас), бык представлял собой олицетворение мужской силы, царица — женское божество наподобие великой богини.

См. также: Минойская керамика

Этнокультурная принадлежность

Генетика

По данным ДНК-генеалогии, заселение Крита представителями минойской культуры по мужской линии связано с носителями Y-гаплогруппы J2, максимальная концентрация которой в настоящее время наблюдается на Крите. Её носители пришли с западных берегов Малой Азии, откуда переселились на Крит в середине 3 тыс. до н. э.

По исследованиям мтДНК, предки минойцев по женской линии имеют не североафриканское (как традиционно считалось), а европейское происхождение и прибыли на Крит около 9000 лет назад из материковой Греции (Пелопоннес); в настоящее время наследуемая по материнской линии мтДНК минойцев обнаруживается у современных критских греков. При этом большинство минойцев были отнесены к гаплогруппам H (43,2 %), T (18,9 %), K (16,2 %) и I (8,1 %).

Литература

• * Андреев Ю. В. От Евразии к Европе: Крит и Эгейский мир в эпоху бронзы и раннего железа (III — нач. I тысячелетия до н. э.). — СПб.: Дмитрий Буланин, 2002. — 864 с. — ISBN 5-86007-273-2.
• [annals.xlegio.ru/greece/bartonek/bartonek.htm Бартонек А. Златообильные Микены. М. Наука. 1991].
• [annals.xlegio.ru/greece/krit_pal.htm Бокиш Г. Дворцы Крита. Вестник древней истории, № 4, 1974 г.]
• Златковская Т. Д. У истоков европейской культуры (Троя, Крит, Микены). М.: Изд-во АН СССР, 1961.
• Ильинская Л. С. Легенды и археология. М.: Наука, 1988.
• История древнего Востока. Ч. 2. Передняя Азия. Египет. М. 1988.
• Молчанов А. А. Таинственные письмена первых европейцев. М. 1980.
• [diglit.ub.uni-heidelberg.de/diglit/evans1928a Evans A. The Palace of Minos. 1928.]

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Минойская цивилизация
• [liberea.gerodot.ru/ancient/crete.htm Древний мир. Крит. Либерея «Нового Геродота»]
• [www.grani.ru/Society/Science/m.105177.html Извержение Санторина состарило греков на сотню лет]

Фильмография

• «Древний Апокалипсис: Загадка Минойцев» (англ. Ancient Apocalypse: Mystery ot the Minoans) — научно-популярный фильм, снятый в 2001 г.
• «Атлантида: Конец мира, рождение легенды» (англ. Atlantis: End of a World, Birth of a Legend) — Документальный фильм, снятый в 2011 г.

Отрывок, характеризующий Минойская цивилизация

Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.