Балановская культура

Бала́новская культу́ра — археологическая культура бронзового века (II тыс. до н. э.), располагавшаяся на территории Средней Волги и Вятско-Ветлужского междуречья.

Выделена в отдельную культуру О. Н. Бадером в 1950 году, что было поддержано А. Х. Халиковым. Д. А. Крайнов считал балановскую группу памятников локальным вариантом фатьяновской культуры.

Название получила от Балановского могильника.

Скотоводство

Балановцы имели навыки разведения домашних животных — свиней и мелкого рогатого скота, а со второй четверти II тыс. до н. э. — крупного рогатого скота и лошадей. В частности, на Балановском могильнике найдены кости быка, барана, лошади и свиньи. На Васильсурском городище, расположенном в устье реки Суры на правом берегу Волги, в слое балановского времени были обнаружены, наряду с остатками диких животных, 195 костей от 33 особей домашних животных — крупного и мелкого рогатого скота, свиней и лошадей. По наблюдениям В. С. Соловьёва, первоначально балановцы заняли правобережье Волги и возвышенные районы Вятско-Ветлужского междуречья, наиболее благоприятные для развития скотоводства, в то время как местное (финно-пермское) население обитало преимущественно в низменном полесье, мало пригодном для ведения этого типа хозяйства.

Земледелие

Судя по всему, балановцы были первыми земледельцами в Волго-Вятском регионе. Они занимались подсечно-огневым земледелием с последующим использованием земель, расчищенных от леса.

Технологии и ремесло

Балановцы умели использовать быков в качестве тягловой силы, были знакомы с колёсным транспортом в виде двухколёсных повозок.

В Приуралье балановцами был создан очаг металлургического производства. Оно было основано на базе вятско-казанской группы месторождений медистых песчаников приуральского горнометаллургического центра. Балановцы не только производили разработку рудных месторождений, выплавку металла, но и знали литьё медных предметов в формах.

Антропологический тип

Балановское население в данном регионе было пришлым народом и появилось оно там, вероятно, в 3 тыс.до н.э. Антропологически это население представляло собой европеоидный, узколиций, восточно-средиземноморский тип.

Балановцы, как и фатьяновцы, имели европеоидный высокорослый и грацильный (стройный, не массивный), узколицый средиземноморский антропологический тип. Его истоки прослеживаются в междуречье Днепра и Вислы. Со временем, при смешении с аборигенным населением, балановцы приобретали черты уральской расы.

Этноязыковая принадлежность

Шнуровиков, в том числе фатьяновцев и балановцев, относят к северным индоевропейцам — ещё не разделившейся балто-славяно-германской общности.

Культурное влияние

В целом влияние балановской культуры сыграло большую прогрессивную роль в развитию местных финно-угорских культур. Именно от балановцев финно-пермяне заимствовали первые практические навыки разведения домашних животных: крупного и мелкого рогатого скота, свиней, лошадей. Важное значение для развития прапермян имел металлургический комплекс, оставшийся им от балановцев, и заимствованные у них простейшие приёмы металлургического и кузнечного ремесла. Именно влияние балановцев дало решающий толчок развитию производящего хозяйства и металлургии у аборигенного финно-угорского населения.

См. также

• Фатьяновская культура

Ссылки

• [simbir-archeo.narod.ru/narody/balanovsk.htm Балановская культура] // Археологические культуры в Предуралье и Поволжье

Отрывок, характеризующий Балановская культура

Наполеон подъехал со свитой к Шевардинскому редуту и слез с лошади. Игра началась.


Вернувшись от князя Андрея в Горки, Пьер, приказав берейтору приготовить лошадей и рано утром разбудить его, тотчас же заснул за перегородкой, в уголке, который Борис уступил ему.
Когда Пьер совсем очнулся на другое утро, в избе уже никого не было. Стекла дребезжали в маленьких окнах. Берейтор стоял, расталкивая его.
– Ваше сиятельство, ваше сиятельство, ваше сиятельство… – упорно, не глядя на Пьера и, видимо, потеряв надежду разбудить его, раскачивая его за плечо, приговаривал берейтор.
– Что? Началось? Пора? – заговорил Пьер, проснувшись.
– Изволите слышать пальбу, – сказал берейтор, отставной солдат, – уже все господа повышли, сами светлейшие давно проехали.
Пьер поспешно оделся и выбежал на крыльцо. На дворе было ясно, свежо, росисто и весело. Солнце, только что вырвавшись из за тучи, заслонявшей его, брызнуло до половины переломленными тучей лучами через крыши противоположной улицы, на покрытую росой пыль дороги, на стены домов, на окна забора и на лошадей Пьера, стоявших у избы. Гул пушек яснее слышался на дворе. По улице прорысил адъютант с казаком.
– Пора, граф, пора! – прокричал адъютант.
Приказав вести за собой лошадь, Пьер пошел по улице к кургану, с которого он вчера смотрел на поле сражения. На кургане этом была толпа военных, и слышался французский говор штабных, и виднелась седая голова Кутузова с его белой с красным околышем фуражкой и седым затылком, утонувшим в плечи. Кутузов смотрел в трубу вперед по большой дороге.
Войдя по ступенькам входа на курган, Пьер взглянул впереди себя и замер от восхищенья перед красотою зрелища. Это была та же панорама, которою он любовался вчера с этого кургана; но теперь вся эта местность была покрыта войсками и дымами выстрелов, и косые лучи яркого солнца, поднимавшегося сзади, левее Пьера, кидали на нее в чистом утреннем воздухе пронизывающий с золотым и розовым оттенком свет и темные, длинные тени. Дальние леса, заканчивающие панораму, точно высеченные из какого то драгоценного желто зеленого камня, виднелись своей изогнутой чертой вершин на горизонте, и между ними за Валуевым прорезывалась большая Смоленская дорога, вся покрытая войсками. Ближе блестели золотые поля и перелески. Везде – спереди, справа и слева – виднелись войска. Все это было оживленно, величественно и неожиданно; но то, что более всего поразило Пьера, – это был вид самого поля сражения, Бородина и лощины над Колочею по обеим сторонам ее.
Над Колочею, в Бородине и по обеим сторонам его, особенно влево, там, где в болотистых берегах Во йна впадает в Колочу, стоял тот туман, который тает, расплывается и просвечивает при выходе яркого солнца и волшебно окрашивает и очерчивает все виднеющееся сквозь него. К этому туману присоединялся дым выстрелов, и по этому туману и дыму везде блестели молнии утреннего света – то по воде, то по росе, то по штыкам войск, толпившихся по берегам и в Бородине. Сквозь туман этот виднелась белая церковь, кое где крыши изб Бородина, кое где сплошные массы солдат, кое где зеленые ящики, пушки. И все это двигалось или казалось движущимся, потому что туман и дым тянулись по всему этому пространству. Как в этой местности низов около Бородина, покрытых туманом, так и вне его, выше и особенно левее по всей линии, по лесам, по полям, в низах, на вершинах возвышений, зарождались беспрестанно сами собой, из ничего, пушечные, то одинокие, то гуртовые, то редкие, то частые клубы дымов, которые, распухая, разрастаясь, клубясь, сливаясь, виднелись по всему этому пространству.
Эти дымы выстрелов и, странно сказать, звуки их производили главную красоту зрелища.
Пуфф! – вдруг виднелся круглый, плотный, играющий лиловым, серым и молочно белым цветами дым, и бумм! – раздавался через секунду звук этого дыма.
«Пуф пуф» – поднимались два дыма, толкаясь и сливаясь; и «бум бум» – подтверждали звуки то, что видел глаз.
Пьер оглядывался на первый дым, который он оставил округлым плотным мячиком, и уже на месте его были шары дыма, тянущегося в сторону, и пуф… (с остановкой) пуф пуф – зарождались еще три, еще четыре, и на каждый, с теми же расстановками, бум… бум бум бум – отвечали красивые, твердые, верные звуки. Казалось то, что дымы эти бежали, то, что они стояли, и мимо них бежали леса, поля и блестящие штыки. С левой стороны, по полям и кустам, беспрестанно зарождались эти большие дымы с своими торжественными отголосками, и ближе еще, по низам и лесам, вспыхивали маленькие, не успевавшие округляться дымки ружей и точно так же давали свои маленькие отголоски. Трах та та тах – трещали ружья хотя и часто, но неправильно и бедно в сравнении с орудийными выстрелами.
Пьеру захотелось быть там, где были эти дымы, эти блестящие штыки и пушки, это движение, эти звуки. Он оглянулся на Кутузова и на его свиту, чтобы сверить свое впечатление с другими. Все точно так же, как и он, и, как ему казалось, с тем же чувством смотрели вперед, на поле сражения. На всех лицах светилась теперь та скрытая теплота (chaleur latente) чувства, которое Пьер замечал вчера и которое он понял совершенно после своего разговора с князем Андреем.
– Поезжай, голубчик, поезжай, Христос с тобой, – говорил Кутузов, не спуская глаз с поля сражения, генералу, стоявшему подле него.
Выслушав приказание, генерал этот прошел мимо Пьера, к сходу с кургана.
– К переправе! – холодно и строго сказал генерал в ответ на вопрос одного из штабных, куда он едет. «И я, и я», – подумал Пьер и пошел по направлению за генералом.
Генерал садился на лошадь, которую подал ему казак. Пьер подошел к своему берейтору, державшему лошадей. Спросив, которая посмирнее, Пьер взлез на лошадь, схватился за гриву, прижал каблуки вывернутых ног к животу лошади и, чувствуя, что очки его спадают и что он не в силах отвести рук от гривы и поводьев, поскакал за генералом, возбуждая улыбки штабных, с кургана смотревших на него.


Генерал, за которым скакал Пьер, спустившись под гору, круто повернул влево, и Пьер, потеряв его из вида, вскакал в ряды пехотных солдат, шедших впереди его. Он пытался выехать из них то вправо, то влево; но везде были солдаты, с одинаково озабоченными лицами, занятыми каким то невидным, но, очевидно, важным делом. Все с одинаково недовольно вопросительным взглядом смотрели на этого толстого человека в белой шляпе, неизвестно для чего топчущего их своею лошадью.
– Чего ездит посерёд батальона! – крикнул на него один. Другой толконул прикладом его лошадь, и Пьер, прижавшись к луке и едва удерживая шарахнувшуюся лошадь, выскакал вперед солдат, где было просторнее.