Москвин, Василий Арсентьевич

Василий Арсентьевич Москвин
Первый секретарь Томского областного комитета ВКП(б), с 1952 года — КПСС
6 декабря 1951 года — 15 мая 1959 года
Предшественник:	Алексей Владимирович Сёмин
Преемник:	Иван Тихонович Марченко
Председатель Исполнительного комитета Кемеровского областного Совета депутатов трудящихся
11 января 1948 года — 13 сентября 1950 года
Предшественник:	Владимир Антонович Гогосов
Преемник:	Михаил Ильич Гусев
Первый секретарь Сталинского городского комитета ВКП(б)
1941 год — 1946 года
Рождение:	7 (20) декабря 1910(1910-12-20) Абаза, Минусинский уезд, Енисейская губерния, Российская империя (ныне Хакасия)
Смерть:	3 октября 1969(1969-10-03) (58 лет) Курган, Курганская область, РСФСР, СССР
Партия:	ВКП(б), КПСС с 1932 года
Образование:	Кузнецкий металлургический техникум
Награды:

Васи́лий Арсе́ньевич Москви́н (7 (20) декабря 1910, Абаза, ныне Хакасия — 3 октября 1969, Курган) — советский государственный и партийный деятель, 1-й секретарь Томского областного комитета ВКП(б) - КПСС (1951—1959), председатель Исполнительного комитета Кемеровского областного Совета депутатов трудящихся (1948—1950). Депутат Верховного Совета СССР III—V созывов. Избирался делегатом XIX, XX, XXI съездов КПСС. Член ЦК КПСС (1952—1961).

Биография

Василий Москвин родился 7 (20) декабря 1910 года в рабочей семье в посёлке Абаканского завода Минусинского уезда Енисейской губернии (ныне город Абаза центр Городского округа город Абаза Хакасии). Русский.

В 1922–1926 гг. работал возчиком угля на Абаканском заводе.

В 1926 вместе с родителями переехал в посёлок Гурьевского металлургического завода, где окончил фабрично-заводскую семилетку.

В 1929 по комсомольской развёрстке был направлен на учёбу в Кузнецкое отделение Щегловского индустриального техникума (ныне — [www.gouspo-kmt.ru Кузнецкий металлургический техникум] в городе Новокузнецке (в 1932—1961 — город Сталинск), который окончил в 1932 году техником-металлургом по мартеновской специальности. При обучении в техникуме комсомольский активист Василий Москвин в 1932 году был принят в ряды членов ВКП(б).

С 1932 года работал лаборантом на новом советском заводе-гиганте — Кузнецком металлургическом комбинате, позже возглавил лабораторию технического анализа предприятия. С 1933 года работал преподавателем курса общей металлургии, затем завучем Кузнецкого металлургического техникума.

В 1937 году стал инструктором, а затем заведующим отделом пропаганды и агитации Сталинского городского комитета ВКП(б).

В 1939 избран вторым секретарём Сталинского горкома ВКП(б).

С февраля 1940 года был парторгом ЦК ВКП(б) на Кузнецком металлургическом комбинате.

В 1941 году избран первым секретарём Сталинского горкома ВКП(б). На этом посту за самоотверженный труд в годы Великой Отечественной войны был награждён высшей государственной наградой — орденом Ленина и боевыми наградами за помощь фронту — орденом Отечественной войны} I степени и орденом Красной Звезды.

В 1946 году избран заместителем председателя Исполнительного комитета Кемеровского областного Совета депутатов трудящихся.

11 января 1948 года, на I-й сессии Исполнительного комитета Кемеровского областного Совета II-го созыва, избран председателем Кемеровского облисполкома.

13 сентября 1950 года, на XI-й сессии Исполнительного комитета Кемеровского областного Совета II-го созыва, освобождён от занимаемой должности.

В мае 1950 — июне 1951 гг. учился на годичных курсах переподготовки первых секретарей обкомов, крайкомов ВКП(б), председателей облисполкомов при ЦК ВКП(б).

После окончания этих курсов работал инспектором ЦК ВКП(б) в Москве.

В декабре 1951 года был направлен в Томск, где 6 декабря 1951 года был избран первым секретарём Томского областного комитета ВКП(б), с 1952 года — КПСС

Томск поразил тогда своей патриархальностью. На всю область было около одного километра тротуаров с твёрдым (не обязательно, что с асфальтовым) покрытием. Только несколько районов обширной территории имели линии телефонно-телеграфной связи с областным центром. Малая авиация прежде всего обслуживала региональную инфраструктуру ГУЛАГа, линии которой замыкались на городском аэропорту Новосибирска: в ряд районов было проще всего летать через столицу соседней области. Нефтяные месторождения ещё не были разведаны, а самым распространенным видом транспорта был водный. Который к началу 1930-х годов также, как ранее — администрация Томской железной дороги, был выведен из Томска в обской пролетарский центр.

После динамики Металлургического Комбината город и область казались настоящим болотом застоя, которое новый первый секретарь обкома пытается встряхнуть. Стагнация томской жизни, удивительно динамичной в XIX веке, образовалась после вывода всех жизненных сил (экономики, культуры, транспорта) из Томска в новую пролетарскую столицу края — Новосибирск в период с 1924 по 1940 гг.

В частности, для ускорения развития Томской области В.А. Москвин использовал факт Юбилея: в 1954 году город отмечал своё 350-летие. В принципе, у него были все шансы обойтись без праздника: 250-летие Петербурга—Ленинграда, например, из-за смерти Сталина (1953), отмечать в СССР не стали. Именно Москвин добился, обосновал право Томска на проведение юбилея, обратившись напрямую к Н.С. Хрущёву. Благодаря юбилейной кампании 1954 года в Томске в течении ряда последующих лет были построены железобетонный мост через Ушайку — Каменный мост в его сегодняшнем архитектурном виде. Была проложена главная, вторая очередь трамвая: от улицы Дальне-Ключевской до станции Томск-II. На три последующих десятилетия маршрут трамвая «двойки» станет главной артерией городского пассажирского потока. При участии и инициативе Москвина был построен над Степановкой самый большой в Сибири лыжный трамплин…

Инициативность нового руководителя области не всем пришлась по вкусу. Жизнь болота и стагнации устраивала в том числе и местную интеллигенцию: именно томские учёные, академики, руководители уже умирающего Западно-Сибирского отделения Академии наук СССР (ЗСО АН СССР), в те годы «послали куда подальше» инициативу академика Лаврентьева по созданию поистине инновационного сибирского Академгородка… Перенос проекта с Томска на Новосибирск позволил создать там новый научный центр страны и, как следствие, пришлось закрыть в Томске ЗСО АН СССР и создать в Новосибирске Сибирское отделение АН СССР. Так или иначе, но в условиях неопределённости политического курса, в Москву стали поступать на секретаря обкома «сигналы».

15 мая 1959 года, после 8 лет работы в Томске, Москвин был освобождён от должности первого секретаря Томского обкома КПСС и вскоре был избран секретарём Курганского обкома КПСС.

В 1961 году вышел на заслуженный отдых.

3 октября 1969 года Василий Арсентьевич Москвин умер и был похоронен в Кургане.

Избирался депутатом Верховного Совета СССР III—V созывов, делегатом XIX–XXI съездов партии, с 14 октября 1952 по 17 октября 1961 входил в состав ЦК КПСС.

Награды

• Орден Ленина (1943)
• Орден Отечественной войны I степени (13 сентября 1945)
• Орден Трудового Красного Знамени (2 июля 1957, за заслуги в освоении целинных и залежных земель, успешное проведение уборки урожая и хлебозаготовок в 1956 году)
• Орден Красной Звезды (31 марта 1945)
• Четыре ордена «Знак Почёта» (1941, 1950, 1950-е, 1960-е)
• Юбилейная медаль «Двадцать лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.» (1965)
• Медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.» (1945)
• Медаль «За освоение целинных земель» (1956)

Источники

• [arhiv42.ru/Kalendar_pamyatnih_dat_16.htm?st=6 ГКУ КО ГАКО (Кем.обл.). Ф. П-75. Оп. 14. Д. 1076. Л.1-22; П-74. Оп. 5. Д. 641. Л.1-13 (личное дело — данные по сост. на 1950)]
• Депутатский корпус Кузбасса. 1943–2003. Биогр. справочник в 2-х томах. — Кемерово, 2002—2003. — Т.2., С. 72.
• Коновалов А.Б. История Кемеровской области в биографиях партийных руководителях (1943—1991). — Кемерово, 2004. — 492 с.

Ссылки

• [sib.net/tomsk/moskvin-vasilij-arsenevich/ Энциклопедия Сибири: Москвин Василий Арсеньевич]
• [cdnito.tomsk.ru/2009/04/04/%D0%BC%D0%BE%D1%81%D0%BA%D0%B2%D0%B8%D0%BD-%D0%B2%D0%B0%D1%81%D0%B8%D0%BB%D0%B8%D0%B9-%D0%B0%D1%80%D1%81%D0%B5%D0%BD%D1%82%D1%8C%D0%B5%D0%B2%D0%B8%D1%87-%D0%BF%D0%B0%D1%80%D1%82%D0%B8%D0%B9%D0%BD/ ЦДНИ (облпартархив) Томской области: Москвин Василий Арсеньевич]

По материалам различных биографических и историографических источников текст статьи для Товики составлен О.К. Абрамовым. Томский государственный университет, 2015

Отрывок, характеризующий Москвин, Василий Арсентьевич

– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов: