Мур, Джордж Эдвард

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Джордж Эдвард Мур
George Edward Moore
Школа/традиция:

Аналитическая философия

Направление:

Западная философия

Период:

Философия XX века

Основные интересы:

Этика, Философия языка, Эпистемология

Значительные идеи:

Naturalistic fallacy, Парадокс Мура

Оказавшие влияние:

Готлоб Фреге, Фрэнсис Брэдли, Мак-Таггарт

Испытавшие влияние:

Бертран Рассел, Людвиг Витгенштейн, Джон Остин, Джон Кейнс

Джордж Эдвард Мур[1] (George Edward Moore; 4 ноября, 1873, Лондон, Англия, Великобритания — 24 октября, 1958, Кембридж, Англия, Великобритания) — английский философ, родоначальник аналитической традиции в философии (вместе с Людвигом Витгенштейном и Бертраном Расселом).

Учился, а затем и преподавал в Кембриджском университете.

Выступил с обоснованием неореализма («Опровержение идеализма», 1903); разработал метод логического анализа.





Философия

Логический анализ

В духе неореализма Мур говорил о независимом от сознания существовании понятий. Понятие постигается интуитивно и вступает в отношения с мыслью. Суждение конструируется из понятий. Относительно суждений существования Мур придерживался точки зрения, согласно которой их отличие от иных суждений лишь в наличии понятия существования. Факт имеет форму суждения, поэтому ссылка на факт не обладает доказательной силой. Бытие мира есть бытие понятий — так кратко можно суммировать онтологию Мура.

Позднее его точка зрения на природу факта и суждения претерпевает изменения. Выступая против субъективного идеализма, Мур обращает острие критики на известный берклианский принцип «esse est percipi», доказывая его логическую несостоятельность (связка «est» на самом деле является логически неправомерной), чего должно быть достаточно для демонстрации несостоятельности всех прочих построений. Этот анализ побуждает Мура обратиться к рассмотрению того, чем является ощущение. Вопрос о различии между материальным объектом и ощущением решался им различно (от «Опровержения идеализма» к работе «Несколько суждений о восприятии»). В итоге существование материального мира вполне в духе англоязычной философской традиции увязывается со здравым смыслом («Защита здравого смысла»), значимость которого определяется его всеобщностью. В отличие от картезианского подхода, Мур указывает не на индивидуальную достоверность существования «Я», а на всеобщее убеждение людей в реальном бытии своих тел. Всеобщность делает несостоятельной критику («Доказательство внешнего мира»). При этом последовательный философский анализ здравого смысла Мур признает ещё неосуществленной задачей.

Этика

В этике стоял на позициях интуитивизма. В фундаментальном труде «Principia Ethica» («Основания этики», «Принципы этики» — латинское название отражает традицию создания «неосредневековых» заглавий) отстаивал концепцию автономной этики, которая не может быть обоснована за счет какой-либо иной реальности, включая и религию. Данная работа является одной из крупнейших, посвященных проблемам метаэтики. Рассмотрение этики покоится на анализе её языка, что связывает этическую теорию Мура со всей системой его взглядов. Он различает «добро как таковое» и «добро как средство». Первое является понятием, неопределимо и, как все понятия, постигается интуитивно. Попытки его определения и выведения этики из внеэтических явлений Мур обозначил как «натуралистическую ошибку». «Добро как средство» подразумевает помимо постижения «добра как такового» анализ связи поступков и порождаемых ими результатов. Этически правильное тождественно максимально полезному, этические предписания подразумевают, что некие действия принесут пользу. Совершенство поступка (как и его обязательность) определяются объёмом и универсальностью достигаемого добра. В области этической аксиологии Мур определяет содержание ценности как определенное состояние сознания. В наибольшей степени ценностно насыщенными являются коммуникативное удовольствие и эстетическое наслаждение. Концепция этики Мура остается одной из наиболее фундаментальных для ХХ в., при том, что она сохраняет этику как самостоятельную структурированную область философского знания.

Сочинения

  • Мур Дж. Э. Принципы этики / Пер. с англ. Коноваловой Л. В. — Москва: Прогресс, 1984. — 326 с.
  • [filosof.historic.ru/books/item/f00/s00/z0000735/index.shtml В защиту здравого смысла.] 1925.
  • Мур Дж. Опровержение идеализма // Историко-философский ежегодник = The Refutation of Idealism / Перевод и предисловие к публикации И. В. Борисовой. — М.: Наука, 1987. — С. 242-265. — 7900 экз. — ISBN 5-02-008013-6.
  • Мур Д.Э. Доказательство внешнего мира // [platonanet.org.ua/load/knigi_po_filosofii/analiticheskaja_filosofija/analiticheskaja_filosofija_izbrannye_teksty_sost_i_komment_a_f_grjaznova_1993/28-1-0-1017 Аналитическая философия: Избранные тексты] / Сост., вступит. ст. и коммент. А. Ф. Грязнова. — М.: Изд-во МГУ, 1993. — С. 66-84. — 181 с. — 10 000 экз. — ISBN 5-211-02147-9.
  • Мур Дж. Э. Природа моральной философии [и другие произведения[2]] / Предисл. А.Ф. Грязнова и Л.В. Коноваловой; Пер. с англ., сост. и прим. Л.В. Коноваловой. — М.: Республика, 1999. — 351 с. — (Биб-ка этической мысли). — 5000 экз. — ISBN 5-250-02722-9.

Напишите отзыв о статье "Мур, Джордж Эдвард"

Примечания

  1. Распространённая передача фамилии в русских текстах; более точная передача — [inogolo.com/query.php?qstr=moore&key=1 Мор]
  2. Настоящее издание охватывает этическое наследие Дж. Э. Мура и, помимо статьи “The Nature of Moral Philosophy” (1922), включает его работы “Principia Ethica” («Принципы этики», 1903) и «Этика» (1912).

Литература

  • Джордж Эдуард Мур. «Всемирный биографический энциклопедический словарь»
  • Грязнов А. Ф. Джордж Мур и становление аналитической философии // Грязнов А.Ф. Аналитическая философия. — М.: Высшая школа, 2006. — С. 47-55. — 375 с. — (Классика философской мысли). — 3000 экз. — ISBN 5-06-005116-1.
  • Блинов А. К., Ладов В. А., Лебедев М.В и др. [www.webbl.ru/?action=show_author&grup=l&id=3005&query= «Аналитическая философия»]


Отрывок, характеризующий Мур, Джордж Эдвард


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.


С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».