Неореализм (философия)

Неореализм — направление в англо-американской философии, основные идеи которого были изложены в начале XX века группой философов из США и Великобритании. Главной особенностью неореализма был отказ от гносеологического дуализма Джона Локка и поздних форм реализма. Неореализм признавал независимое существование объектов и их непосредственную данность субъекту в процессе познания.

Основными представителями неореализма были Джордж Мур, Бертран Рассел, Сэмюэл Александер, А. Н. Уайтхед, Р. Б. Перри, У. П. Монтегю и Перси Нанн.

Неореалисты считали познающее сознание свойством человеческого организма, связанным с поведенческими реакциями; по их мнению, его роль ограничивается отбором и упорядочением объектов в опыте.

История

Неореализм как новое философское течение был реакцией на абсолютный идеализм неогегельянства и идеалистический эмпиризм американского прагматизма. Существенный вклад в формирование философии неореализма внесли идеи Ф. Брентано, А. Мейнонга, а также шотландской школы здравого смысла. Один из принципов неореализма по сути содержался уже в проведённом в работах Брентано и Мейнонга анализе интенциональной природы сознания, различавшем психические акты и то, на что эти акты направлены.

В Англии зарождение реалистического движения началось с появлением статьи Джорджа Мура «Опровержение идеализма» в журнале «Mind» (англ. The refutation of idealism, 1903). Со временем, с появлением неопозитивистской философии, «ставшей в начале 30-х годов ХХ века безраздельным хозяином философской ситуации» в этой стране, английский реализм потерял популярность. Тем не менее, ряд философов-реалистов продолжали свою деятельность, разрабатывая решение некоторых проблем реалистической теории. А. С. Богомолов отмечает таких английских неореалистов, как П. Нанн, Дж. Лэйрд, Н. К. Смит, С. Джоуд.

В США в 1901—1902 годах У. П. Монтегю и Р. Б. Перри выступили с идеями, явившимися предпосылками неореализма. В 1910 году к Монтегю и Перри примкнули ещё четверо философов — У. Т. Марвин, У. Б. Питкин, Э. Г. Сполдинг и Э. В. Холт. В том же году они выступили с «Программой и первой платформой шести реалистов», изданной в «Журнале философии, психологии и научных методов». Позже, в 1912 году, ими был опубликован коллективный труд «Новый реализм. Совместные исследования по философии» (англ. The New Realism: Cooperative Studies in Philosophy). Тогда же вышли книги Перри «Философские тенденции настоящего времени» и Марвина «Первый курс метафизики». Работа Холта «Понятие сознания» была издана в 1914 году, «Новый рационализм» Сполдинга — в 1918 году. Вокруг неореализма сразу разгорелись философские дебаты.

Шестеро американских неореалистов рассматривали свою деятельность как подготовительный этап разработки единой и связной теории познания. Согласно Монтегю, их задачей было ввести в философию успешные в науке методы совместной работы и выявления частных проблем, изучаемых изолированно. Тем не менее, «шестерка» не смогла достигнуть согласия по ключевым вопросам и в 1920-е годы распалась. Холт переключился на бихевиористскую психологию, Марвин, Сполдинг и Питкин не внесли в дальнейшем заметного вклада в философию. Перри стал заниматься аксиологией (теорией ценностей), Монтегю перешел на позиции репрезентативного реализма.

В 40-е годы ХХ века в США была создана Ассоциация реалистической философии. В неё вошли некоторые неореалисты второго поколения (Д. К. Уильямс, Ч. Бэйлис). Данное объединение просуществовало недолго. В современной философии неореализм как отдельное направление не пользуется большой популярностью, но является существенным элементом разных философских теорий.

Философия

Неореализм можно условно разделить на два больших направления: эпистемологическое и космологическое. Первое направление связывается с работами Джорджа Мура и американских философов. Второе представлено С. Александером, А. Н. Уайтхедом и Я. Х. Смэтсом.

Неореализм Мура

В своих работах Джордж Мур разработал теорию «объекта», который независим от сознания наблюдателя, но тем не менее имманентен ему. Критикуя гегельянство, Дж. Мур отвергает диалектическое тождество субъекта и объекта. Способом, избранным для этой критики, является анализ ощущений. Проведя мысленный эксперимент, Дж. Мур полагает, что все ощущения имеют нечто общее.

Все мы знаем, что ощущение синего отличается от ощущения зеленого. Но ясно, что если оба они — ощущения, то у них есть что-то общее. <…>

Я буду называть это общее «сознанием», не вдаваясь при этом в вопрос, что это такое. В каждом ощущении мы имеем два разных элемента: (1) «сознание», по отношению к которому все ощущения подобны друг другу; и (2) что-то еще, что отличает одно ощущение от другого. Позволю себе называть этот второй элемент «объектом» ощущения, — по прежнему не поясняя, что здесь имеется в виду.

— Дж. Мур. Опровержение идеализма

Итак, согласно Муру, в каждом ощущении есть два отличных друг от друга члена: сознание и объект сознания. «Сознание» и «объект» связаны познавательным отношением, которое Мур называет «осведомлённостью» (awareness). В данном случае существует нечто такое, благодаря чему одно ощущение отличается от другого. И это самое «нечто» ищется непосредственно в сознании, в ощущении. Тем самым Дж. Мур встаёт на позицию интуитивизма, признавая за сознанием таинственную способность «обладать» предметом, так сказать, «в подлиннике». Отсюда Мур делает заключение, что «мы находимся в непосредственном контакте с объектом в акте ощущения», и что акт познания («осведомлённость») имеет такую природу, что он заставляет объекты «светиться изнутри, превращает их в „прозрачные“ (transparent)».

В своих лекциях начала второго десятилетия XX в. Мур вводит понятие «чувственные данные» (sense-data). Он считает, что именно их, то есть цвет, размер, форму и другие качества физических вещей, мы воспринимаем непосредственно; но тем самым мы непосредственно воспринимаем и физические вещи, обладающие этими качествами. Позднее отношения объектов и сознания осложнились понятием высказывания об объектах.

Принимая в своей философии точку зрения здравого смысла, Мур считал, что

во Вселенной определенно существует два рода вещей, именно материальные объекты и акты сознания… Что касается отношений между этими двумя родами вещей, то тут существенны три пункта: первый (1) — что сознательные акты связаны со сравнительно немногочисленными объектами во Вселенной… Второй (2) — что материальные объекты могут существовать даже когда мы их не сознаем, и многие из них так существуют, и третий (3) — что могло быть такое время, когда акты сознания не были свойственны никаким материальным вещам нигде во Вселенной, и может снова наступить такое время; и почти определенно было время, когда на нашей планете не было человеческих тел с присущим им человеческим сознанием

— Moore G. E. Some main problems of philosophy. London, 1963. — Pp. 128—129.

При этом Мур считал, что «здравому смыслу» не противоречат утверждения о существовании бога и загробной жизни, но он не был уверен, что эти утверждения можно доказать.

«Американский неореализм»

Та группа философов-реалистов, в которую входили в основном американские неореалисты, преимущественно придерживалась точки зрения эпистемологического монизма, так как отвергала различия между предметом и тем, посредством чего он познаётся. Сторонники этого направления считали своей задачей «освобождение метафизики от эпистемологии». Американские неореалисты выступали против субъективизма и прагматизма в философии. Выступая за реализм, Р. Б. Перри отмечал, что сознание может только наделять объекты статусом содержания — это единственное изменение объектов. У. П. Монтегю добавил к этому тезису утверждение, что познание является частью мира объектов. Обобщая эти идеи, Сполдинг писал, что сущность познается такою, какой бы она была, если бы познания не происходило; сущность не зависит от познания. Неореалисты также использовали в своей аргументации «теорию внешних отношений»: нельзя доказать зависимость объекта от сознания только потому, что они связаны отношением, поскольку любые отношения носят внешний характер. Для неореалистов важны были и достижения биологии, физиологии и психологии, которые, с их точки зрения, доказывали, что сознание есть ответ на воздействие внешней среды, из которой оно возникло.

В работе «Философские тенденции настоящего времени» (1912) Перри так сформулировал принцип теории познания неореализма: «...вещи сами становятся содержаниями сознания, когда сознание овладевает ими». Согласно Перри, «эпистемологический монизм» состоит из двух взаимосвязанных концепций: теории «имманентности» и теории «независимости». Первая постулирует, что когда данная вещь («А») уже познана, «А» само становится идеей или содержанием сознания, вступая в соответствующее отношение. Во второй концепции «А» в своем бытии остается независимым от положения по отношению к сознанию или духу. Перри возводил теорию «имманентности» к «монистическому реализму "идей"» Давида Юма. При этом если Э. В. Холт и Р. Б. Перри делали акцент на пассивности сознания, его неспособности «творить» объекты, то У. П. Монтегю был не согласен трактовать сознание как побочный продукт сложных нервных структур и допускал, что субъективный опыт может вмешиваться в процесс познания.

Эпистемологический монизм не был окончательной позицией американских неореалистов. Теория «имманентности» привела их к так называемому «нейтральному монизму». Мир в своей основе состоит из нейтрального материала, который включает часто взаимозаменяемые «нейтральные элементы»: ощущения и логические константы (импликация, причинность, время, порядок и т.д.) Вместе с тем, неореалисты отстаивали принцип плюрализма, который связывался с теорией внешних отношений и разделял сущее на несколько различных и не сводимых друг к другу типов существования. Реальность разнообразна и, по выражению Перри, «по крайне мере физична, психична, моральна и рациональна». Опираясь на идеи австрийского философа А. Мейнонга, неореалисты выделяли «существование» (existence) и «идеальное существование» (subsistence). «Существование» включает физическое существование (в рамках пространства-времени) и психическое (в рамках времени). «Идеальное существование» — это математические и логические объекты, а также несуществующие субъекты высказывания (заблуждения, иллюзии, ошибки, прошлые и будущие события и т. д.)

Непрояснённость некоторых принципиальных положений неореалистической теории, в особенности тезиса о непосредственном вхождении объектов в сознание и вопроса о причине заблуждений, привела к появлению в 1920 году манифеста критических реалистов, в котором реализм получил иное направление. Представители американского критического реализма входили в ту группу философов-реалистов, которая придерживалась преимущественно идей эпистемологического дуализма, разделяя объект и то, в терминах чего он познаётся. Уильям Монтегю попытался совместить неореализм с критическим реализмом. В работе «Пути познания» (1925) он синтезировал разные методы познания (авторитарный, мистический, эмпиризм, рационализм, прагматизм и скептицизм), которые в совокупности составляют предмет философской логики — учения об истоках и критериях истинности человеческих представлений (belief). В эпистемологической трактовке познания Монтегю аналогичным образом старался объединить достижения трех позитивных методов: «объективизма» (наивного реализма), «субъективизма» и «дуализма» («теории копий»). Объективизм важен, поскольку утверждает присущее объектам «логическое значение» («идеальное существование») независимо от нашего к ним отношения. Достижением субъективизма является отнесение объектов к объектам возможного опыта: вся Вселенная соотносится с каждым из «Я». Дуализм же открывает различие между двумя рядами причин для объектов опыта и существующих объектов, которые независимы друг от друга.

По мнению Т. Хилла, основным вкладом неореализма в позднейшую гносеологию являются следующие положения:

• любой познавательный опыт направлен на объекты, отличные от него самого;
• разумно верить в существование таких объектов;
• иногда такие объекты действительно познаются.

Онтология «английского неореализма»

Философия природы (давшая новый толчок к развитию неореализма), выдвинутая Уайтхедом, предполагала, что природа едина, в ней нет разграничения субъективного и объективного. Также Уайтхед вводит понятие «метода экстенсивной абстракции» — метода научного исследования, который сводится к тому, что некоторое целое (то, что изучает наблюдатель) раскладывается на абстрактные элементы путём сокращения объёма исследуемого объекта, но таким образом, чтобы «при этом был строго зафиксирован способ, каким это сокращение осуществляется».

Например, мы видим поезд, приближающийся к нам в течение минуты. Событие, представляющее собою жизнь природы в пределах этого поезда в течение минуты, имеет большую сложность, и выражение его отношений и ингредиентов его свойств не поддается нам. Если мы возьмем одну секунду из этой минуты, то полученное таким образом более ограниченное событие проще относительно его ингредиентов, а все более и более короткие отрезки времени, такие, как десятая доля этой секунды, или сотая, или тысячная, — пока и поскольку мы имеем определенное правило, дающее определенную последовательность уменьшающихся событий, — дают события, составляющие свойства которых сходятся к идеальной простоте свойств поезда в определенный момент.

— См.: Whitehead A. N. An anthology. New York, 1953. — Pp. 253—256.

Уайтхед различает понятия «событие» и «объект». События единичны и неповторимы и в силу этого недоступны для научного познания, ведь наука строится на суждениях об общем. Поскольку мы, однако, обладаем научным знанием, то следует допустить то, к чему оно относится, то есть «непреходящие факторы природы», или объекты. Рассуждение Уайтхеда основано на допущении (выдвинутом ещё элеатами и детально разработанном Платоном), что возможно познать лишь сущее. Это означает, что если у нас есть суждения общего характера, которые выражают какие-то постоянства природы, то должен существовать и предмет этих суждений, то есть «объект». «Объекты» всеобщи, неизменны, внепространственны и вневременны; они, как пишет А. С. Богомолов, «обладают многозначным пространственно-временным расположением в зависимости от того, с каким событием они связаны». Кроме того, в отличие от событий, которым свойственна непрерывность, образующая единый процесс природы, объекты дискретны (атомарны). Если «события» конкретны, то «объекты» абстрактны. «Объекты», таким образом, — это качественные постоянства, взятые в абстракции от их связи с событиями. Уайтхед различал объекты трёх типов:

• «чувственные объекты» (sense-objects), то есть «простейшие постоянства, которые мы отслеживаем как тождественные себе во внешних событиях»;
• «объекты восприятия» (perceptual objects) — «обычные объекты обыденного опыта — стулья, столы, камни, деревья»;
• «научные объекты» — объекты, открываемые наукой, например, атомы, электроны и т. д.

Используя эти понятия, Уайтхед надеялся представить природу как «процесс». Главной категорией «философии процесса» должна была стать универсальная «творческая способность» (Creativity), принцип перехода от расчлененного состояния к соединению, при котором создается новая сущность. Позже он утверждает, что недостатком старой концепции физической науки, концепции, основанной на понятиях материи, пространства и времени, является то, что существенные черты природы не выражены в терминах «фактов опыта».

Окончательной позицией Уайтхеда стал именно неореализм. Стремление сохранить признание объективного, независимого от сознания бытия природы совмещается у него с признанием этого бытия непосредственным содержанием восприятия. Отличием же эпистемологии Уайтхеда от первоначальной позиции неореализма является утверждение, что в рамках «чувственного восприятия» само чувственное восприятие, в котором природа имманентна психике наблюдателя, отличается от «чувственной осведомленности» и мысли, в которых природа выступает независимой от психики:

<…> нечто воспринимаемое воспринимается в качестве сущности, которая является целью чувственной осведомленности (sense-awareness), чего-то такого, что для мысли находится по ту сторону этой чувственной осведомленности… Соответственно природа, будучи раскрытой в чувственном восприятии, самодостаточна относительно чувственной осведомленности, будучи вдобавок самодостаточной относительно мысли

— Whitehead A. N. An anthology. New York, 1953. — P. 201.

Также отличием является то, что Уайтхед находил различение между иллюзорными (delusive) и физическими объектами, состоящее в том, что лишь действительные события могут быть расположены в пространственно-временной реальности, но никак не иллюзорные, например, сновидения или фантазии.

Другую попытку разработки «онтологии неореализма» предпринимает Сэмюэл Александер. Он утверждает, что эволюция предполагает пространство и время, а точнее «пространство-время» (здесь Александер опирается на Минковского и Эйнштейна). Александер отвергает субъективистскую трактовку специальной теории относительности и признаёт единство и объективную реальность пространства. «Пространство-время, — утверждает он, — есть система движений, и мы могли бы назвать пространство-время движением». Позиция Александера характеризуется А. С. Богомоловым как энергетизм, она признаёт субстанцией не материю, а движение и энергию, а конечные единицы пространства-времени (точки-моменты) с её точки зрения — это «чистые события».

Для объяснения возникновения материального мира из «пустого» пространства-времени Александер предлагает идею «эмерджентной эволюции» (от англ. emergence — «возникновение», «неожиданное, внезапное появление»). Согласно его представлениям, эмерджентная эволюция происходит скачкообразно, путём качественных изменений. В этом процессе возникают разные уровни реальности — материя, жизнь, психика. Возникновение новых уровней происходит в результате действия силы, которую Александер называет «низусом» (лат. nisus — порыв, устремление); эта сила представляет собой непознаваемое стремление к божественному.

Критика

Неореалисты считали, что опыт объективен; они стремились обосновать мысль, что в процессе познания, как чувственного, так и логического, познаются сами предметы, а не просто «чувственные данные», то есть что сами предметы, в том числе предметы внешнего мира, непосредственно входят в сознание человека. Эта концепция «независимости имманентного» означала фактическое признание реальным всего содержания нашего сознания, включая заблуждения, иллюзии, паралогизмы вроде идеи круглого квадрата.

Своей наиболее важной задачей неореалисты считали разрешение т. н. «эгоцентрического» затруднения, состоящего в том, что субъект всегда имеет дело с объектами, которые тем или иным образом соотнесены с сознанием. Именно это затруднение, согласно Перри, неправомерно используют идеалисты, когда рассматривают привычное отношение «быть познанным» как элемент, определяющий природу любого объекта, а также пытаясь обосновать зависимость объекта от субъекта. Однако самим неореалистам не удалось найти удовлетворительное решение этой проблемы. Кроме того, неудачными были и попытки объяснить, как возможны заблуждения и иллюзии, если опыт объективен. В итоге, со стороны критических реалистов были выдвинуты серьёзные возражения против доктрины неореализма, что значительно ускорило распад этого философского течения.

См. также

• Критический реализм
• Реализм

Литература

• Богомолов А. С. Английская буржуазная философия ХХ века. — М.: «Мысль», 1973. — 317 с.
• Богомолов А. С. Буржуазная философия США ХХ века. — М.: «Мысль», 1974. — 343 с.
• Неореализм // Буржуазная философия кануна и начала империализма. Учебное пособие / под ред. А. С. Богомолова, Ю. К. Мельвиля, И. С. Нарского. — Высшая школа, 1977. — С. 359—377. — 424 с.
• Мур Дж. Опровержение идеализма. (Перевод И. В. Борисовой.) = The Refutation of Idealism // Историко-философский ежегодник. '87 / Ответственный редактор Н. В. Мотрошилова. — М.: «Наука», 1987. — С. 247—265. — 7900 экз. — ISBN 5-02-008013-6.
• Никоненко С. В. Неореализм в английской философии 20 века. Дис. … канд. филос. наук: 09.00.03. — СПб., 1996.
• Саенкова Е. С. [vestnik.mstu.edu.ru/v09_1_n21/articles/14_saenk.pdf Философия природы Альфреда Норта Уайтхеда] // Вестник МГТУ. — 2006. — Т. 9, № 1. — С. 106-113.
• Xилл Т. И. Современные теории познания, перевод с английского. — М., 1965.
• Whitehead A. N. An enquiry concerning the principles of natural knowledge. — Cambridge, 1925.

Ссылки

• Holt E. B., Marvin W. T., Montague W. P., Perry R. B., Pitkin W. B., Spaulding E. G. The New Realism: Cooperative Studies in Philosophy. — New York: The Macmillan Company, 1912.
• [iph.ras.ru/elib/2053.html Неореализм] // Новая философская энциклопедия
• [filosof.historic.ru/books/item/f00/s00/z0000007/st035.shtml Американский неореализм] (Электронная библиотека по философии)

Отрывок, характеризующий Неореализм (философия)

– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз доктор, – стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, – неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался. Больному дали чего то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.
Звуки церковного пения прекратились, и послышался голос духовного лица, которое почтительно поздравляло больного с принятием таинства. Больной лежал всё так же безжизненно и неподвижно. Вокруг него всё зашевелилось, послышались шаги и шопоты, из которых шопот Анны Михайловны выдавался резче всех.
Пьер слышал, как она сказала:
– Непременно надо перенести на кровать, здесь никак нельзя будет…
Больного так обступили доктора, княжны и слуги, что Пьер уже не видал той красно желтой головы с седою гривой, которая, несмотря на то, что он видел и другие лица, ни на мгновение не выходила у него из вида во всё время службы. Пьер догадался по осторожному движению людей, обступивших кресло, что умирающего поднимали и переносили.
– За мою руку держись, уронишь так, – послышался ему испуганный шопот одного из слуг, – снизу… еще один, – говорили голоса, и тяжелые дыхания и переступанья ногами людей стали торопливее, как будто тяжесть, которую они несли, была сверх сил их.
Несущие, в числе которых была и Анна Михайловна, поровнялись с молодым человеком, и ему на мгновение из за спин и затылков людей показалась высокая, жирная, открытая грудь, тучные плечи больного, приподнятые кверху людьми, державшими его под мышки, и седая курчавая, львиная голова. Голова эта, с необычайно широким лбом и скулами, красивым чувственным ртом и величественным холодным взглядом, была не обезображена близостью смерти. Она была такая же, какою знал ее Пьер назад тому три месяца, когда граф отпускал его в Петербург. Но голова эта беспомощно покачивалась от неровных шагов несущих, и холодный, безучастный взгляд не знал, на чем остановиться.
Прошло несколько минут суетни около высокой кровати; люди, несшие больного, разошлись. Анна Михайловна дотронулась до руки Пьера и сказала ему: «Venez». [Идите.] Пьер вместе с нею подошел к кровати, на которой, в праздничной позе, видимо, имевшей отношение к только что совершенному таинству, был положен больной. Он лежал, высоко опираясь головой на подушки. Руки его были симметрично выложены на зеленом шелковом одеяле ладонями вниз. Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза, надо же глядеть куда нибудь, или он говорил слишком многое. Пьер остановился, не зная, что ему делать, и вопросительно оглянулся на свою руководительницу Анну Михайловну. Анна Михайловна сделала ему торопливый жест глазами, указывая на руку больного и губами посылая ей воздушный поцелуй. Пьер, старательно вытягивая шею, чтоб не зацепить за одеяло, исполнил ее совет и приложился к ширококостной и мясистой руке. Ни рука, ни один мускул лица графа не дрогнули. Пьер опять вопросительно посмотрел на Анну Михайловну, спрашивая теперь, что ему делать. Анна Михайловна глазами указала ему на кресло, стоявшее подле кровати. Пьер покорно стал садиться на кресло, глазами продолжая спрашивать, то ли он сделал, что нужно. Анна Михайловна одобрительно кивнула головой. Пьер принял опять симметрично наивное положение египетской статуи, видимо, соболезнуя о том, что неуклюжее и толстое тело его занимало такое большое пространство, и употребляя все душевные силы, чтобы казаться как можно меньше. Он смотрел на графа. Граф смотрел на то место, где находилось лицо Пьера, в то время как он стоял. Анна Михайловна являла в своем положении сознание трогательной важности этой последней минуты свидания отца с сыном. Это продолжалось две минуты, которые показались Пьеру часом. Вдруг в крупных мускулах и морщинах лица графа появилось содрогание. Содрогание усиливалось, красивый рот покривился (тут только Пьер понял, до какой степени отец его был близок к смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук. Анна Михайловна старательно смотрела в глаза больному и, стараясь угадать, чего было нужно ему, указывала то на Пьера, то на питье, то шопотом вопросительно называла князя Василия, то указывала на одеяло. Глаза и лицо больного выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который безотходно стоял у изголовья постели.
– На другой бочок перевернуться хотят, – прошептал слуга и поднялся, чтобы переворотить лицом к стене тяжелое тело графа.
Пьер встал, чтобы помочь слуге.
В то время как графа переворачивали, одна рука его беспомощно завалилась назад, и он сделал напрасное усилие, чтобы перетащить ее. Заметил ли граф тот взгляд ужаса, с которым Пьер смотрел на эту безжизненную руку, или какая другая мысль промелькнула в его умирающей голове в эту минуту, но он посмотрел на непослушную руку, на выражение ужаса в лице Пьера, опять на руку, и на лице его явилась так не шедшая к его чертам слабая, страдальческая улыбка, выражавшая как бы насмешку над своим собственным бессилием. Неожиданно, при виде этой улыбки, Пьер почувствовал содрогание в груди, щипанье в носу, и слезы затуманили его зрение. Больного перевернули на бок к стене. Он вздохнул.
– Il est assoupi, [Он задремал,] – сказала Анна Михайловна, заметив приходившую на смену княжну. – Аllons. [Пойдем.]
Пьер вышел.


В приемной никого уже не было, кроме князя Василия и старшей княжны, которые, сидя под портретом Екатерины, о чем то оживленно говорили. Как только они увидали Пьера с его руководительницей, они замолчали. Княжна что то спрятала, как показалось Пьеру, и прошептала:
– Не могу видеть эту женщину.
– Catiche a fait donner du the dans le petit salon, – сказал князь Василий Анне Михайловне. – Allez, ma pauvre Анна Михайловна, prenez quelque сhose, autrement vous ne suffirez pas. [Катишь велела подать чаю в маленькой гостиной. Вы бы пошли, бедная Анна Михайловна, подкрепили себя, а то вас не хватит.]
Пьеру он ничего не сказал, только пожал с чувством его руку пониже плеча. Пьер с Анной Михайловной прошли в petit salon. [маленькую гостиную.]
– II n'y a rien qui restaure, comme une tasse de cet excellent the russe apres une nuit blanche, [Ничто так не восстановляет после бессонной ночи, как чашка этого превосходного русского чаю.] – говорил Лоррен с выражением сдержанной оживленности, отхлебывая из тонкой, без ручки, китайской чашки, стоя в маленькой круглой гостиной перед столом, на котором стоял чайный прибор и холодный ужин. Около стола собрались, чтобы подкрепить свои силы, все бывшие в эту ночь в доме графа Безухого. Пьер хорошо помнил эту маленькую круглую гостиную, с зеркалами и маленькими столиками. Во время балов в доме графа, Пьер, не умевший танцовать, любил сидеть в этой маленькой зеркальной и наблюдать, как дамы в бальных туалетах, брильянтах и жемчугах на голых плечах, проходя через эту комнату, оглядывали себя в ярко освещенные зеркала, несколько раз повторявшие их отражения. Теперь та же комната была едва освещена двумя свечами, и среди ночи на одном маленьком столике беспорядочно стояли чайный прибор и блюда, и разнообразные, непраздничные люди, шопотом переговариваясь, сидели в ней, каждым движением, каждым словом показывая, что никто не забывает и того, что делается теперь и имеет еще совершиться в спальне. Пьер не стал есть, хотя ему и очень хотелось. Он оглянулся вопросительно на свою руководительницу и увидел, что она на цыпочках выходила опять в приемную, где остался князь Василий с старшею княжной. Пьер полагал, что и это было так нужно, и, помедлив немного, пошел за ней. Анна Михайловна стояла подле княжны, и обе они в одно время говорили взволнованным шопотом:
– Позвольте мне, княгиня, знать, что нужно и что ненужно, – говорила княжна, видимо, находясь в том же взволнованном состоянии, в каком она была в то время, как захлопывала дверь своей комнаты.
– Но, милая княжна, – кротко и убедительно говорила Анна Михайловна, заступая дорогу от спальни и не пуская княжну, – не будет ли это слишком тяжело для бедного дядюшки в такие минуты, когда ему нужен отдых? В такие минуты разговор о мирском, когда его душа уже приготовлена…
Князь Василий сидел на кресле, в своей фамильярной позе, высоко заложив ногу на ногу. Щеки его сильно перепрыгивали и, опустившись, казались толще внизу; но он имел вид человека, мало занятого разговором двух дам.
– Voyons, ma bonne Анна Михайловна, laissez faire Catiche. [Оставьте Катю делать, что она знает.] Вы знаете, как граф ее любит.
– Я и не знаю, что в этой бумаге, – говорила княжна, обращаясь к князю Василью и указывая на мозаиковый портфель, который она держала в руках. – Я знаю только, что настоящее завещание у него в бюро, а это забытая бумага…
Она хотела обойти Анну Михайловну, но Анна Михайловна, подпрыгнув, опять загородила ей дорогу.
– Я знаю, милая, добрая княжна, – сказала Анна Михайловна, хватаясь рукой за портфель и так крепко, что видно было, она не скоро его пустит. – Милая княжна, я вас прошу, я вас умоляю, пожалейте его. Je vous en conjure… [Умоляю вас…]
Княжна молчала. Слышны были только звуки усилий борьбы зa портфель. Видно было, что ежели она заговорит, то заговорит не лестно для Анны Михайловны. Анна Михайловна держала крепко, но, несмотря на то, голос ее удерживал всю свою сладкую тягучесть и мягкость.
– Пьер, подойдите сюда, мой друг. Я думаю, что он не лишний в родственном совете: не правда ли, князь?
– Что же вы молчите, mon cousin? – вдруг вскрикнула княжна так громко, что в гостиной услыхали и испугались ее голоса. – Что вы молчите, когда здесь Бог знает кто позволяет себе вмешиваться и делать сцены на пороге комнаты умирающего. Интриганка! – прошептала она злобно и дернула портфель изо всей силы.
Но Анна Михайловна сделала несколько шагов, чтобы не отстать от портфеля, и перехватила руку.
– Oh! – сказал князь Василий укоризненно и удивленно. Он встал. – C'est ridicule. Voyons, [Это смешно. Ну, же,] пустите. Я вам говорю.
Княжна пустила.
– И вы!
Анна Михайловна не послушалась его.