Немецкий народный союз обороны и наступления

Немецкий народный союз обороны и наступления (нем. Deutschvölkischer Schutz- und Trutzbund) — «самое крупное, деятельное и влиятельное антисемитское объединение в Германии» после Первой мировой войны и одно из самых крупных и известных национальных объединений Веймарской республики, демократически-парламентскую систему которой он категорически не принимал.

Возникновение

Немецкий народный союз обороны и наступления был основан в феврале 1919 года (при основании назывался — Немецкий союз обороны и наступления) на съезде Пангерманского союза в Бамберге. Его задачей должна была быть борьба против еврейства. Главным руководителем был Альфред Рот, тайным председателем с 1 октября 1919 года — Константин фон Гебзаттель (назначенный Эрнстом фон Герцберг-Лоттином). В правление входили в частности Эрнст Антон Франц фон Бодельшвинг, Аугуст Герхард, Пауль Луциус, Фердинанд Вернер, Юлиус Фридрих Леманн, Георг фон Штёссель. Штаб-квартира находилась в Рурорте, в квартире А. Рота, однако позднее была перенесена в Гамбург, когда произошло слияние многих националистических организаций под крышей Сообщества немецких национальных союзов. Спустя месяц после слияния с Имперским союзом «Молот», 1 октября 1919 года Немецкий союз обороны и наступления объединился с Немецким национальным союзом (наследником распущенной Немецкой национальной партии) в Немецкий народный союз обороны и наступления.

Идеология и деятельность

Манифестом организации было выбрано сочинение председателя Пангерманского союза Генриха Класса «Если б я был кайзером», в котором он изложил своё расистское националистическое мировоззрение. Его лозунгом было «Германия немцам». Главным его покровителем был мюнхенский издатель Юлиус Фридрих Леманн, который требовал в октябре 1918 года ещё одного государственного переворота. Немецкий народный союз обороны и наступления агитировал против веймарской демократии, против всех левых движений и евреев. На пике своей деятельности в 1923 году он объединял почти 800 тысяч членов.

После убийства министра иностранных дел Веймарской республики Вальтера Ратенау Немецкий народный союз обороны и наступления был запрещён на основании Закона о защите республики в большинстве земель Германии (за исключением Баварии, Анхальта и Мекленбург-Стрелица) из-за своей причастности к этому преступлению. Союзом также было поддержано покушения на Маттиаса Эрцбергера и Филиппа Шейдемана (см. Организация «Консул»).

Известные члены

Известными членами организации среди прочих были Герцлаф фон Герцберг, Вернер Бест, Леонардо Конти, Курт Далюге, Дитрих Экарт, Готфрид Федер, Ганс Ф. К. Гюнтер, Рейнхард Гейдрих, Карл Кауфманн, Гинрих Лозе, Фриц Заукель, Юлиус Штрейхер и другие.

Литература

• Stefan Breuer: Die Völkischen in Deutschland: Kaiserreich und Weimarer Republik, Darmstadt 2008, ISBN 978-3-534-21354-2.
• Walter Jung: [nbn-resolving.de/urn:nbn:de:gbv:7-webdoc-457-3 Ideologische Voraussetzungen, Inhalte und Ziele außenpolitischer Programmatik und Propaganda in der deutschvölkischen Bewegung der Anfangsjahre der Weimarer Republik: das Beispiel Deutschvölkischer Schutz- und Trutzbund]. Universität Göttingen 2001.
• Uwe Lohalm: Völkischer Radikalismus. Die Geschichte des Deutschvölkischen Schutz- und Trutz-Bundes 1919—1923. Hamburg 1970.

Ссылки

• Johannes Leicht: «[www.dhm.de/lemo/html/weimar/antisemitismus/trutzbund/index.html Deutschvölkischer Schutz- und Trutzbund]» auf LeMO.
• Walter Jung: «[www.historisches-lexikon-bayerns.de/artikel/artikel_44476 Deutschvölkischer Schutz- und Trutzbund (DVSTB), 1919—1924/35]», in: Historisches Lexikon Bayerns.

См. также

• Пангерманизм

Отрывок, характеризующий Немецкий народный союз обороны и наступления

– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.