Оболенский, Михаил Андреевич

Михаил Андреевич Оболенский

Князь Михаи́л Андре́евич Оболе́нский (02 (14) января 1805, Москва — 12 (24) января 1873, Санкт-Петербург) — русский историк-архивист из рода Оболенских, с 1840 года директор московского главного архива министерства иностранных дел.

Биография

Сын генерал-майора князя Андрея Михайловича Оболенского (1765—1830) и его жены Прасковьи Николаевны (1780—1832), дочери графа Николая Ивановича Моркова.

До 1831 года состоял в военной службе, под Варной был ранен. Заведовал секретной канцелярией И. Ф. Паскевича. По рекомендации фельдмаршала Оболенский был назначен в 1833 году в Московский Архив Министерства иностранных дел и с 1839 года был управляющим архива, а с 1868 года директором.

С 1853 года был заведующим рукописным отделом Оружейной палаты, с 1856 года — председателем учёной комиссии, учреждённой по поводу «возобновления» (реконструкции) палат бояр Романовых.

Член-корреспондент Императорской Санкт-Петербургской Академии наук с 05 декабря 1846 года (историко-филологическое отделение, по разряду исторических и политических наук).

Владелец дома № 14 на улице Арбат. В его собрании картин имелся известный портрет А. С. Пушкина кисти В. А. Тропинина, который он выкупил «у Бардина, известного плута и мошенника».

С 29 апреля 1836 года женат на Александре Алексеевне Мазуриной (1817—1885), дочери московского городского головы и богатого фабриканта, Алексея Алексеевича Мазурина (1771—1834). Дети:

• Анна Михайловна (1837—1909), с 1863 года замужем за князем Григорием Дмитриевичем Хилковым (1835—1885), пожертвовала коллекцию отца в Архив Министерства Иностранных Дел.
• Алексей Михайлович (1839—1862), собрал обширную коллекцию музыкальных инструментов, пожертвованную княгиней Хилковой в Московскую консерваторию.

Научные труды

Княгиня А. А. Оболенская, жена. В. А. Тропинин. (1845)

Князь М. А. Оболенский («Бандит»). В. А. Тропинин. 1840-е гг.

Издал несколько летописей, «Иностранные сочинения и акты, относящиеся до России» (М., 1847—1848), «Книгу об избрании на царство Михаила Фёдоровича» (М., 1856), «Письма русских государей и других особ царского семейства» (M., 1861—1962) и много других материалов по отечественной истории.

Довольно важным историческим источником считается и 12 выпусков «Сборника князя Оболенского» (Москва: тип. Лазаревых Ин-та вост. яз., 1838—1859). Они содержат древние акты: частью московского архива, частью лично принадлежавшие Оболенскому.

Своей работой «Летописец Переяславля Суздальского», опубликованной в 1851 году, он ввёл славянский перевод «Хронографии» Иоанна Малалы в круг интересов русских и западноевропейский византинистов.

В 1870 году вышло его самостоятельное исследование: «О первоначальной русской летописи». Кроме того, Оболенский напечатал много документов и статей, в повременных изданиях: «Новые материалы для истории следственного дела над патриархом Никоном» («Архив исторических и практических сведений о России», 1859, кн. V), «Протоколы Верховного Тайного Совета, 1726—1730 гг.» («Библ. Записки», 1858, т. I), «Сельские инструкции 1765-66 гг.» («Журнал Землевладельцев», 1859, т. VI), «Рассказы москвича о Москве во время пребывания в ней французов» («Чтения Моск. Общ. Ист. и Др.», 1859, № 2) и др.

Оболенский выдвигал теорию происхождения славян от алан, объясняя само слово «славяне» как стяжение сочетания «слава-алане» — по названию «богини славы», которой поклонялся древний народ. Эта версия имела своих сторонников и вплоть до нашего времени популярна среди дилетантов, не имеющих отношения к научной лингвистике.

«Чтения в Обществе истории и древностей российских при Московском университете» в 1859 году поместили материал, сообщённый Оболенским: «[dlib.rsl.ru/viewer/01003574057#?page=7 Рассказ москвича о Москве во время пребывания в ней французов в первые три недели сентября 1812 года]».

Библиография

• [dlib.rsl.ru/viewer/01003571483#?page=5 О греческом кодексе Георгия Амартола, хранящемся в Московской синодальной библиотеке и о сербском и болгарском переводах его хроники]. — М.: О-во истории и древностей рос., 1847. — 32 с.
• [dlib.rsl.ru/viewer/01003543565#?page=5 Сведения об авторе «Ядра Российской истории» А. И. Манкееве]. — [М., 1858]. — 12 с.
• [dlib.rsl.ru/viewer/01003573968#?page=5 Сведения об авторе книги «Lettres moscovites»]. — [Москва] : тип. С. Селивановского, 1859. — 14 с.
• [dlib.rsl.ru/viewer/01003579405#?page=7 Синодик 1670 года Богословского монастыря что на Ваге]. — М.: тип. Грачева и К°, 1869. — 12 с.
• [memoirs.ru/texts/Obolens_RA68_69.htm Генерал Бонапарт — оборонитель грековосточного исповедания] // Русский архив, 1868. — Изд. 2-е. — М., 1869. — Стб. 108—112.
• [www.memoirs.ru/rarhtml/Obol_IZ_RA65_2.htm Исторические замечания к письмам Екатерины II-й к А. В. Олсуфьеву] // Русский архив, 1865. — Изд. 2-е. — М., 1866. — Стб. 989—1004.
• [www.memoirs.ru/rarhtml/1225Obolenski.htm Сенак де Мельян, французский эмигрант XVIII века и его отношения к России] // Русский архив, 1866. — Вып. 3. — Стб. 421—459.

Сборник князя Оболенского

• [dlib.rsl.ru/viewer/01004839285#?page=1 Ч. I. — Св. IV, 1866]
• [dlib.rsl.ru/viewer/01004839278#?page=1 Ч. I. — Св. VI, 1866]

Литература

• Оболенский Михаил Андреевич — статья из Большой советской энциклопедии.
• Долгоруков П. В. Российская родословная книга. — СПб.: Тип. Карла Вингебера, 1854. — Т. 1. — С. 82—85.

Ссылки

• [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-51566.ln-ru Профиль Михаила Андреевича Оболенского] на официальном сайте РАН

Отрывок, характеризующий Оболенский, Михаил Андреевич

Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.