Олешь

Село Олешь Страна РоссияРоссия Субъект Федерации Костромская областьКостромская область Муниципальный район Галичский Сельское поселение Степановское Координаты 58°31′36″ с. ш. 42°17′37″ в. д.58.526793° с. ш. 42.293568° в. д. / 58.526793; 42.293568    Прежние названия Олешь-Троицкое, Троица Олешь Население 167 человек (2012) Часовой пояс UTC+3 Телефонный код +7 49437 Почтовый индекс 157221 Автомобильный код 44 Код ОКАТО [classif.spb.ru/classificators/view/okt.php?st=A&kr=1&kod=34208844019 34 208 844 019]

Олешь — село в Степановском сельском поселении Галичского района Костромской области России.

География

Село расположена у реки Олешанка.

Название

Своё первоначальное название Троица Олешь получило по имени церкви и речки.

История

Есть косвенные источники, согласно которым, село уже существовало в начале XV века и в то время было центром волости Залешье.

Согласно Спискам населенных мест Российской империи в 1872 году село Троица-Олешь (Олешь) относилось к 1 стану Галичского уезда Костромской губернии. В нём числилось 10 дворов, проживало 24 мужчины и 23 женщины. В селе имелось две православных церкви.

В 1889 году в Олеши в церковно-приходской школе после окончания Костромской семинарии работал учителем Николай Кротков, впоследствии архиепископ Костромской и Галичский Никодим (Кротков), в августе 2000 года причисленный к лику святых.

Согласно переписи населения 1897 года в селе проживало 65 человек (30 мужчин и 35 женщин).

Согласно Списку населенных мест Костромской губернии в 1907 году село относилось к Вознесенской волости Галичского уезда Костромской губернии. По сведениям волостного правления за 1907 год в нём числилось 7 крестьянских дворов и 56 жителей. В селе имелись школа, больница и кирпичный завод. Основными занятиями жителей села, помимо земледелия, были малярный и плотницкий промыслы.

До муниципальной реформы 2010 года село входило в состав Толтуновского сельского поселения.

Население

Численность населения
2008	2010	2012	2014
168	↘129	↗167	↘163

50

100

150

200

2008

2010

2012

2014

Достопримечательности

Троицкий храмовый комплекс села Олеши имеет два храма: теплый и холодный, оба каменные, с такою же колокольнею; первый построен в 1801 году, второй — в 1810 году на средства прихожан. Ограда каменная. Кладбище при церкви.

Сравнительно редкий пример сельского храмового комплекса, сложившегося в течение одного десятилетия и сохранившего своеобразные памятники, в облике которых формы классицизма соседствуют с отдельными элементами барокко.

Летняя церковь Троицы с приделами Казанской Иконы Богоматери и Феодосия Тотемского построена в 1801 году. В 1810 году к северу от неё возвели зимнюю церковь Николая Чудотворца с приделом Дмитрия Солунского, а церковную территорию обнесли впоследствии разрушенной невысокой кирпичной оградой с монументальными восточными воротами, украшенными портиком из четырех сдвоенных колонн.

В 1902-04 годах на средства местного уроженца петербургского купца 1-й гильдии Ефима Васильевича Васильева Троицкий храм был частично перестроен (утолщены наружные стены, переложен алтарь, сделаны новые полы с устройством под ними калориферного отопления, одновременно сделан новый иконостас). Первоначальный проект перестроек был отклонен губернском инженером Л. Требертом и впоследствии доработан архитектором Л. А. Большаковым; технический надзор за работами осуществлял петербургский архитектор Г. Г. фон Голи.

Храмы расположены на южной окраине села, апсидами они обращены к дороге, а западными фасадами выходят на бровку высокого, заросшего деревьями берега реки Олешанка.

Покрывающая стены церкви Троицы масляная живопись в блеклых холодных тонах выполнена в начале XX века в традициях позднего академизма. В лотках свода написаны евангелисты, на южной стене между окон — «Преображение», на западной — «Сошествие Св. Духа на апостолов» (композиция на северной стене не читается), над боковыми арками — полоса орнамента и символы веры; в конхе алтаря — «Отечество», а между окон — «Моление о чаше» и «Воскресение»; на южной стороне придела — «Сретение».

В своде четверика церкви Николая Чудотворца сохранилась клеевая живопись первой четверти XIX века в теплых охристых тонах. На узких диагональных гранях изображены попарно архангелы с расправленными за спиной крыльями на фоне клубящихся облаков. У ног фигур — вьющиеся ленты с их именами. В основании свода проходил гризайльный карниз с головками серафимов.

Фрески Троицкого храмового комплекса

Архангелы с четверика церкви Николая Чудотворца	Архангелы с четверика церкви Николая Чудотворца	Фреска с купола Троицкой церкви	Фреска со стены Троицкой церкви

Отрывок, характеризующий Олешь

Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.