Осада Белой (1634)
| Оборона Белой | |||
| Основной конфликт: Смоленская война | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место |
Крепость Белая | ||
| Итог |
Победа русского гарнизона | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Оборона Белой 1634 года — героическая оборона русским гарнизоном во главе с воеводой Фёдором Фёдоровичем Волконским крепости Белая во время Смоленской войны.
Предыстория
Небольшая крепость Белая была освобождена русскими войсками во время наступления в 1632 году. Во главе её гарнизона, насчитывавшего одну тысячу ратников, был поставлен воевода Фёдор Волконский, успешно проявивший себя и во время обороны Москвы 1618 года, и в отражениях крымскотатарских набегов.
Во время неудачной для русских войск осады Смоленска, Фёдор Волконский пытался помочь оказавшемуся в трудном положении Михаилу Шеину. Его отряды атаковали польские разъезды, перехватывали неприятельские обозы, отражали ответные нападения врага. После капитуляции армии боярина Михаила Шеина польский король Владислав IV, всё ещё предъявлявший права на московский трон, намеревался развить успех и после недолгой передышки двинулся на Москву. По пути поляки намеревались захватить крепость Белую.
Стороны
Силы поляков составляли до 30 тыс. человек при 150 пушках.
Силы гарнизона крепости составляли около 1000 человек с 20 небольшими пушками. В начале 1633 года у Волконского было всего около 500 человек очень пёстрого состава — московские стрельцы, дворяне и дети боярские из Ярославля, Дмитрова, Ржева. Однако по собственной инициативе он набрал, обучил и вооружил несколько сотен «охочих людей» из числа жителей Бельского и Смоленского уездов, увеличив численность гарнизона примерно до 1000—1100 человек[2].
Ход осады
Подойдя к крепости, 13 марта 1634 года, с отрядом в 800 всадников, король намеревался с ходу захватить её, однако был обстрелян гарнизоном. Король отступил, остановился в Михайловском монастыре и направил в Белую парламентёров (шляхтичей Стогнева и Абрагамовича), требуя немедленной сдачи города, «не дожидаяся ево королевского гневу». В противном случае непокорным грозили смертью. При этом королевские посланцы сослались на капитуляцию главных русских воевод под Смоленском. Но Волконский ответил решительным отказом[3], сказав, что Шеин ему «не в образец». Защитники Белой решили биться до конца, засыпав городские ворота.
Попытавшись взять крепость приступом 16 марта, польская армия потерпела фиаско. Через два дня был организован второй приступ, тоже успеха не имевший. Начавшаяся правильная осада была для польского войска также неудачной. Крепость обстреливалась из пушек и мортир, применялись зажигательные снаряды. Под стены было прорыто четыре подкопа, город пытались затопить, выпустив воду из окрестных озёр. В ночь с 29 на 30 апреля Владислав лично руководил обстрелом крепости зажигательными снарядами.
На 30 апреля был назначен новый штурм, который не состоялся по причине того, что часть шляхты открыто отказалась в нём участвовать. Канцлеру Литвы Христофору Радзивиллу лично пришлось уговаривать своих дворян.
1 мая «поляки попытались взорвать укрепления Белой с помощью подземной мины, однако горокопы не смогли точно проложить галерею и при взрыве фугаса, нисколько не повредившего крепостных сооружений, погибло 100 польских пехотинцев»[4]. Взорвав вторую мину, тоже положительного эффекта поляки не получили. После нескольких штурмов Белой всё же удалось подорвать стены города. Вновь наёмная пехота польского короля пошла на штурм Белой. Но защитникам удалось отбиться, и они вскоре сами совершили успешную вылазку и захватили 8 польских знамён[3], сумев уничтожить отборный полк Вейгера и ранить самого короля[4]. Успешно отступив, защитники крепости быстро залатали за собой проломы в стенах землёй и брёвнами. Владислав, для которого осада этой маленькой крепости стала делом чести, решил во что бы то ни стало продолжить осаду. В условиях весенних заморозков и бескормицы это было ошибочным решением.
Описание боя в отписке воеводы стольника князя Ф.Ф.Волконского .[5]
Польский король Владислав и королевич Казимир и гетман Радивил с польскими и с литовскими людьми и с немецкими и с нарядом стояли под Белою в острожках и в шанцах в 24 местех, и к городу приступали, и из верховаго и из стеннаго наряда в город стреляли, и башни зажигали, и под город и под острог четыре подкопа подводили, и воду из озер выпустили, и городским сидельцам всякую тесноту чинили, и многими приступы приступали. И мая в 1 день, на первом часу дня, взорвало двумя подкопами городовую да острожную башню, и теми вырванными и иными розными месты польские и литовские люди к городу приступали; и, Божиею милостию и государевым... счастием, на приступех и на вылазкех польских и литовских и немецких людей многих побили, и языки, и знамена, и барабаны, и трубки, и мушкеты, и протозаны и нарядныя ядра поимали, а взяли языков капитанов и польских и литовских и немецких людей 112 человек; и от города и от острога польских и литовских людей отбили. И мая в 8 день король Владислав и королевич Казимир и гетман Радивил с польскими и с литовскими и с немецкими людьми и с нарядом из-под Белой пошли вяземской дорогой.
8 мая Владислав снял осаду. Из-за больших потерь (по современным оценкам, более 4 000 человек[4], т. е. около 15 % численности) поляки прозвали Белую крепость «Красной». Осада крепости длилась 8 недель и 3 дня. К этому времени на можайском направлении собралась 10-тысячная русская армия во главе с князьями Дмитрием Черкасским и Дмитрием Пожарским. Не готовые к ведению затяжной войны и страдающие от голода и непогоды поляки, в рядах которых начиналось дезертирство, инициировали переговоры о мире[3].
Последствия
В июне 1634 года на реке Поляновке, благодаря подвигу «бельских сидельцев», Россия заключила 20-летний Поляновский мир, подтвердивший в основном границы, установленные Деулинским перемирием, однако включающий возврат России г. Серпейска из числа утраченных во время Русско-польской войны 1609—1618 гг.. территорий и отказ Владислава от каких-либо прав на московский престол. В то же время к Польше отошла Белая. Руководивший героической обороной князь Фёдор Волконский триумфально вернулся в Москву, повесив в Успенском соборе восемь захваченных его людьми неприятельских знамён. Царь Михаил Фёдорович пожаловал его в окольничие, а также вручил ему в подарок шубу с царского плеча, кубок и вотчины.
Напишите отзыв о статье "Осада Белой (1634)"
Примечания
- ↑ [www.hrono.ru/sobyt/1600sob/1634belaya.html Осада русской крепости Белая]
- ↑ Военно-исторический журнал. 2015. № 3. С. 49.
- ↑ 1 2 3 Шефов Н. А. Битвы России. — М.: АСТ, 2002. — (Военно-историческая библиотека). — ISBN 5-17-010649-1.
- ↑ 1 2 3 [www.portal-slovo.ru/history/35282.php Волков В. А. «Смоленская война (1632—1634 гг.)»]
- ↑ Акты Московского государства, т. 1, с. 660, № 717
Ссылки
- [halkidon2006.orthodoxy.ru/History_110/A_P_Bogdanov.htm И сели насмерть]
Отрывок, характеризующий Осада Белой (1634)
Княжна Марья с рассеянным, вопросительным взглядом обратилась к Пьеру, который последний из гостей, с шляпой в руке и с улыбкой на лице, подошел к ней после того, как князь вышел, и они одни оставались в гостиной.– Можно еще посидеть? – сказал он, своим толстым телом валясь в кресло подле княжны Марьи.
– Ах да, – сказала она. «Вы ничего не заметили?» сказал ее взгляд.
Пьер находился в приятном, после обеденном состоянии духа. Он глядел перед собою и тихо улыбался.
– Давно вы знаете этого молодого человека, княжна? – сказал он.
– Какого?
– Друбецкого?
– Нет, недавно…
– Что он вам нравится?
– Да, он приятный молодой человек… Отчего вы меня это спрашиваете? – сказала княжна Марья, продолжая думать о своем утреннем разговоре с отцом.
– Оттого, что я сделал наблюдение, – молодой человек обыкновенно из Петербурга приезжает в Москву в отпуск только с целью жениться на богатой невесте.
– Вы сделали это наблюденье! – сказала княжна Марья.
– Да, – продолжал Пьер с улыбкой, – и этот молодой человек теперь себя так держит, что, где есть богатые невесты, – там и он. Я как по книге читаю в нем. Он теперь в нерешительности, кого ему атаковать: вас или mademoiselle Жюли Карагин. Il est tres assidu aupres d'elle. [Он очень к ней внимателен.]
– Он ездит к ним?
– Да, очень часто. И знаете вы новую манеру ухаживать? – с веселой улыбкой сказал Пьер, видимо находясь в том веселом духе добродушной насмешки, за который он так часто в дневнике упрекал себя.
– Нет, – сказала княжна Марья.
– Теперь чтобы понравиться московским девицам – il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m lle Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m elle Карагин,] – сказал Пьер.
– Vraiment? [Право?] – сказала княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. – «Мне бы легче было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
– Пошли бы вы за него замуж? – спросил Пьер.
– Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, – вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе, сказала княжна Марья. – Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно – уйти, а куда мне уйти?…
– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
– Слышали ли вы про Ростовых? – спросила она, чтобы переменить разговор. – Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.
Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
