Осада Пусана (1592)

Осада Пусана
Основной конфликт: Имдинская война
«Оборона Пусана» (корейская картина, 1760)
Дата	25 мая 1592 1592
Место	Пусанджинсон, городской округ Тоннэ, провинция Кёнсандо, Корея
Итог	Победа Японии
Противники
Япония Династия Чосон
Командующие
Кониси Юкинага, Со Ёситоси Чон Баль
Силы сторон
5 000 неизвестно
Потери
неизвестно 8500 погибло 200 попало в плен

Осада Пусанджина, Осада Пусана (кор. 釜山鎭戰鬪, 부산진전투, яп. 釜山鎮の戦い, ふざんちんのたたかい) — битва, состоявшаяся 25 мая 1592 года между японскими и корейскими войсками за Пусанджинсон городского округа Тоннэ (ныне Пусан) в начале Имдинской войны. Закончилась победой японцев.

Предпосылки

23 мая 1592 года, в полдень, авангард японских завоевателей прибыл на 400 легких лодках из Цусимы в Пусанскую бухту. Это была 1-я японская экспедиционная армия числом 18 700 воинов. Костяк войска составляли отряды командира армии Кониси Юкинаги (7000 человек). Кроме этого, в составе войска находились подразделения Со Ёситоси (5000 человек), Мацури Сигэнобу (3000 человек), Аримы Харунобу (2000 человек), Омуры Ёсиаки (1000 человек) и Гото Сумихару (700 человек). Большинство личного состава составляли пехотинцы-христиане из региона Кюсю, вооруженные аркебузами. Армия не десантировалась, а ожидала в порту. Японцы надеялись, что корейцы пропустят их без боя к китайской границе, поскольку главной целью похода было завоевание Китая, а не Кореи.

Тем временем, корейская сторона обнаружила приближение врага ещё утром. Командир Пусанского гарнизона 60-летний Чон Баль поднял тревогу, закрыл все ворота крепости и отдал приказ готовиться к обороне. Он разослал гонцов в соседние форты, сообщая о японцах. Корейский левый и правый флоты провинции Кёнсандо под командованием Пак Хона и Вон Гюна не решались атаковать японские силы на море, хотя и имели численное и техническое превосходство. Это была первая большая ошибка корейцев в войне.

В 19:30 японский командующий Со Ёситоси в сопровождении буддистского монаха Гэнсо, передал защитникам Пусана письмо, в котором требовал пропустить японскую армию без боя в Китай. Корейцы ответили молчанием, что было расценено как отказ. 24 мая, в 4:00, японская экспедиционная армия начала высаживаться на берег.

Ход

С целью прорвать линию обороны противника и закрепиться на южном побережье Корейского полуострова, японцы разделили свои силы. Было решено провести одновременные удары по нескольким корейским укреплениям: Пусану, крепости Тадэджинсон (кор. 다대진성) в устье реки Нактон и порту Сопхёнпхо (кор. 서평포, Seopyeongpo). Атаку первого пункта взял на себя Со Ёситоси, зять Кониси Юкинаги.

Вечером, 24 мая 1592 года, японские войска подступили к Пусану. Со Ёситоси в последний раз обратился к корейскому командиру Чон Балю с требованием сдаться, обещая не причинять вреда корейцам. Чон Баль ответил отказом, пояснив, что имеет приказ корейского правителя остановить натиск японских завоевателей.

25 мая, рано утром, японцы пошли на приступ Пусана. Корейский гарнизон оборонялся, пока не иссякли стрелы. Когда огонь японских аркебуз снёс всех защитников на стенах, завоеватели ворвались в Пусан. По словам тогдашнего участника штурма, японского воина Ёсино Дзингодзаэмона, город сровняли с землёй:

Мы видели людей, которые бежали и пытались спрятаться между домов; те, кто не мог спрятаться, выбегали к Восточным воротам и, сложа руки, кричали нам по-китайски «Мано! Мано!», вероятно, моля о пощаде. Несмотря на это, наши войска рвались вперед и рубили их, принося кровавые жертвы богу войны. Головы рубили у всех — и мужчин, и женщин, и даже собак с кошками

Последствия

Бой закончился около 9:00. Сопротивление корейцев было окончательно сломано. По японским подсчётам количество убитых защитников и жителей города составило 8500 человек. Около 200 мужчин и женщин попало в плен. Командир Пусанского гарнизона Чон Баль был убит. Рядом с ним нашли тело 18-летней наложницы Эхян, которая покончила с собой.

Узнав о падении Пусана, Пак Хон, командир левого флота провинции Кёнсандо, вместо того, чтобы атаковать японскую армаду с моря, потопил свой флот в водах морской базы Кичан. Сто крупных кораблей, среди которых было 50 судов класса пханоксон (판옥선) — четверть всего корейского флота — были пущены на дно, чтобы не достаться противнику. Сам Пак Хон бежал в Сеул, бросив на произвол судьбы офицеров и матросов. Последние также разбежались, следуя примеру командира.

Битва за Пусан показала неподготовленность Кореи к войне. Корейское оружие, доспехи, подготовка и тактика ведения боя уступали японским. Корейский флот, который превосходил японский по всем показателям, не был использован из-за слабохарактерности командования. В результате, захваченный Пусан был превращён в главную базу японских войск в Корее, связной пункт между Корейским полуостровом и Японией.

Ссылки

•  (кор.) [100.nate.com/dicsearch/pentry.html?i=148098 Битва за Пусан // Корейская онлайн-энциклопедия]
•  (кор.) [acala.egloos.com/2188217 Битва за Пусан: карты]

Источники и литература

• История Кореи. С древнейших времен до наших дней: в 2 т. М., 1974. — Т. 1
• [hghltd.yandex.net/yandbtm?fmode=inject&url=http%3A%2F%2Fmilitera.lib.ru%2Fh%2Fimdin%2Findex.html&tld=ru&lang=ru&la=&text=http%3A%2F%2Fmilitera.lib.ru%2Fh%2Fimdin%2Findex.html&l10n=ru&mime=html&sign=c34bc01c4866e63d19f46b88eead865c&keyno=0 Ли Чен Вон. Имдинская отечественная война 1592-98 гг. — Пхеньян: Департамент культурной связи с заграницей министерства культуры и пропаганды КНДР, 1953]
•  (англ.) Hawley, Samuel. The Imjin War. Japan’s Sixteenth-Century Invasion of Korea and Attempt to Conquer China, The Royal Asiatic Society, Korea Branch, Seoul, 2005.

Отрывок, характеризующий Осада Пусана (1592)

Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».