Кониси Юкинага

Кониси Юкинага
小西行長
Годы жизни
Период	Адзути-Момояма
Дата рождения	ок. 1555
Дата смерти	6 ноября 1600, Киото
Могилы и места почитания	Хоммёдзи (префектура Кумамото) Сэнтодзи (префектура Гифу)
Имена
Детское имя	Якуро
Имя в крещении	Августин
Должности
Ранги	5-й ранг
Титулы	Такуми но ками (内匠頭) Сэтцу но ками (摂津守)
Сюзерен	Тоётоми Хидэёси
Род и родственники
Род	Кониси
Отец	Кониси Рюса (小西隆佐)
Мать	Кониси Магдалена
Братья	Кониси Дзёсэй (小西如清) Кониси Юкикагэ (小西行景)
Дети
Сыновья	2 сына (имена неизвестны)

Кониси Юкинага (яп. 小西行長, ок. 1555 — 6 ноября 1600) — самурайский полководец средневековой Японии периода Адзути-Момояма. Один из известных японских христиан. Командующий дивизией в корейских экспедициях Тоётоми Хидэёси в 1592—1598 годах. Казнён после поражения в битве при Сэкигахаре из-за отказа совершить сэппуку.

Жизнеописание

Ранние годы

Про первую половину жизни Кониси Юкинаги известно очень мало. Предполагают, что он происходил из купеческой семьи, которая занималась торговлей лекарствами в городе Сакаи. Согласно отчётам иезуитов XVI века, Юкинага родился в 1555 году (1 год эры Кодзи) в столице Киото, куда из Сакаи переселился его отец, Кониси Рюса. Вероятно, в столице молодой Юкинага впервые познакомился с христианством. Там же он в совершенстве изучил технику владения мечом кэндзюцу.

Отец Юкинаги ведал торговыми делами одного из генералов рода Ода, Хасибы Хидэёси, будущего «объединителя Японии». Последний дружелюбно относился к юному Кониси. Это знакомство сыграло решающую роль в карьере Юкинаги.

В 1570-х годах Кониси Юкинага был принят на службу адъютантом Укиты Наоиэ, обладателя провинций Бидзэн и Мимасака (ныне префектура Окаяма), который находился в вассальной зависимости от рода Мори. Когда в конце 1570-х этот род вступил в войну против Оды Нобунаги, Укита переметнулся на сторону последнего. Благодаря своему молодому и талантливому дипломату Юкинаге, удачно проведя переговоры с главнокомандующим силами Оды, Хасибой Хидэёси, Уките удалось избежать перераспределения своих земель и занять высокое положение среди вассалов Нобунаги.

После смерти Укиты Наоиэ в 1581 году (9 год эры Тэнсё), Юкинага оставил сюзеренский дом и был с готовностью принят на службу к Хасибе Хидэёси.

На службе у Хидэёси

В 1581 году новый хозяин поручил Кониси контроль над важным портом Муроцу в провинции Харима (ныне префектура Хёго) и назначил его надзирателям морских коммуникаций между Харимой и городом Сакаи. Через год Хидэёси передал ему руководство стратегически важным островом Адзуки, сделав Юкинагу ответственным за перевозку и коммуникации восточной части Внутреннего Японского моря. В 1583 году Кониси был назначен «надзирателем кораблей» (舟奉行), то есть главой флота Хидэёси.

В начале 1580-х годов Юкинага сблизился с Такаямой Уконом, лидером японских христиан в регионе Кинки, и под его влиянием принял новую веру. При крещении он получил имя «Аугустино» (Августин).

В 1585 году Кониси в качестве главнокомандующего морскими силами Хидэёси принял участие в уничтожении буддистских повстанцев Сайга и Нэнгоро в провинции Кии. Он руководил артиллерийским обстрелом вражеских укреплений с кораблей.

В 1588 году, за подавление бунтов в провинции Хиго, Юкинага получил от сюзерена три южных уезда этой провинции с центром в замке Уса, ежегодный доход которых составлял 120 тысяч коку. Северные земли достались генералу Като Киёмасе, родственнику Хидэёси, который стремился объединить Хиго под своим началом и из-за это конфликтовал с Кониси. Противостояние между Юкинагой и Киёмасой приобрело религиозную окраску, поскольку первый исповедовал христианство, а второй был адептом наиболее фанатичной буддистской школы Нитирэн. Оба соперника отличались в способах управления своими территориями. Кониси Юкинага оказывал предпочтение мирному управлению краем, способствовал развитию внутренней и внешней торговли, и занимался развитием городов. В противовес этому Като Киёмаса был сторонником «милитаристского способа хозяйствования», накладывал на население высокие военные повинности, удерживал многочисленную армию без особой на то необходимости и укреплял свои земли труднодоступными замками.

Вероятно, в конце 1580-х годов Юкинага женился на дочери властителя Цусимы, Со Ёситоси. Под влиянием Кониси его жена и тесть приняли христианство. В крещении они получили имена «Джуста» и «Дарио».

Война в Корее

С началом корейской экспедиции Хидэёси в 1592 году (1 год эры Бункоку) Кониси прибыл на фронт с самурайским отрядом в 7000 человек. По приказу сюзерена ему была поручена авангардная 1-я дивизия числом в 18 700 солдат. Чтобы поощрить Юкинагу к подвигам, Хидэёси предоставил ему право пользоваться фамилией «Тоётоми». Это было очень почётно, поскольку Кониси приравнивался к близким родственникам самого Хидэёси, правителя Японии. В целях стимулирования активных действий Юкинаги на передовой, Хидэёси назначил командиром второй авангардной дивизии его главного оппонента — Като Киёмасу. Во время всех военных операций в Корее эти два полководца старались превзойти друг друга.

На войне Юкинага проявил себя одарённым командующим. 25 мая 1592 года его войска первыми взяли корейский город Пусан, а в июне — столицу Кореи, Сеул. Победы войск Кониси настолько радовали Хидэёси, что он обещал отдать ему в награду треть земель Корейского полуострова.

После падения Сеула первая дивизия Юкинаги двинулась на север и в конце июля захватила Пхеньян. В августе под его стенами Кониси разгромил первый китайский контингент, который появился на помощь корейцам. Однако с началом 1593 года 150-тысячная китайская армия под командованием Ли Жусуна заставила Юкинагу покинуть город и отступить в Сеул.

27 февраля 1593 года в битве при Пёкчегван японцы дали отпор объединённой китайско-корейской армии и остановили её продвижение на юг полуострова. Однако сил продолжать завоевания Кореи у самураев не было — сказывалось отсутствие пополнений личного состава и деятельность корейских партизан в тылу. Корейский флот захватил инициативу на море и перерезал связь японцев с родиной. Экспедиционные силы оказались изолированными на вражеской территории, без поддержки местного населения и провианта. В такой ситуации боевой дух самурайских войск падал.

Чтобы спасти армию от голода и истребления, Кониси Юкинага в июне 1593 года начал переговоры с китайским командованием о мирном урегулировании конфликта. Самураи отступили из Сеула до южного побережья Корейского полуострова. В Японию были отправлены китайские посланцы для выработки условий мира. Их принял Исида Мицунари, один из самых талантливых советников Хидэёси, который, как и Кониси, понимал пагубность продолжения войны. Несмотря на катастрофическое положение самурайских войск в море, японский правитель Тоётоми Хидэёси предъявлял завышенные требования к Китаю и Корее. Его страсти подогревал давний оппонент Кониси, Като Киёмаса, который направил в Японию двух пленных корейских принцев как доказательство «победной войны». Видя, что переговорный процесс может зайти в тупик из-за нежелания Хидэёси воспринимать реальное положение дел в Корее, Юкинага и Мицунари решили заключить мир тайно, за спиной своего сюзерена.

В 1594 году вассал Кониси Юкинаги, Найто Тадаясу, был отправлен в Пекин для подписания мира. Его заключили на китайских условиях. Японцы должны были немедленно вывести свои войска из Кореи. Как уступку, китайский император давал Тоётоми Хидэёси ярлык вассального «короля Японии». В 1596 году текст договора и грамота императора Мин прибыли с посольством в Японию. Хидэёси любезно принял их, но когда узнал, что мир подписан вопреки его требованиям, сильно разозлился, выгнал послов и приказал казнить Кониси Юкинагу как ответственного за переговоры.

В ответ на «наглые предложения» китайцев Хидэёси приказал возобновить завоевание Кореи. Поскольку способных командиров, которые бы имели ценный боевой опыт и знали Корею, было мало, он помиловал Юкинагу и назначил его командиром 2-й авангардной дивизии, «генералом левой армии», всего в 14 700 человек.

Новая экспедиция вначале также была удачной. Японцы покорили провинцию Кёсан в мае 1597 года и построили в ней свои укрепления. Впоследствии они завоевали главный оплот корейских партизан в провинции Чолла, при получении которой особенно отличились самураи Юкинаги. Однако осенью японцев контратаковали китайско-корейские объединённые силы, которые отодвинули противника до южного побережья полуострова. Самураи были вынуждены перейти к позиционной обороне. Поскольку корейский флот вновь захватил главенство на море, японцы оказались отрезанными от родины. Китайско-корейская армия непрестанно атаковала прибрежные замки, последние укрепления самураев. Кониси удерживал замок Сунчхон и дважды успешно отразил штурмы преобладающего численно врага.

18 сентября 1598 года умер правитель Японии Тоётоми Хидэёси. Его полномочия взял на себя совет пяти старейшин, который принял решение об эвакуации японских войск из Кореи и прекращении войны. Самураи начали отступление, но им стал помехой корейский флот. 16 декабря в битве в заливе Норянг он потопил больше половины кораблей противника, которые возвращались в Японию. Отступающим угрожало полное уничтожение, если бы не суда Кониси Юкинаги и Симадзу Ёсихиро, которые, невзирая на большие потери, смогли во время боя потопить флагманский корабль корейцев. Последние прекратили преследование, и самурайская экспедиционная армия вернулась домой.

Битва при Сэкигахаре

В 1600 году вспыхнул конфликт между Токугавой Иэясу и Исидой Мицунари из-за председательства в семье Тоётоми после смерти Хидэёси. Первый возглавил так называемую «Восточную коалицию», в которую входили преимущественно правители Восточной Японии, а второй — «Западную», к которой присоединились большинство самураев запада страны. Юкинага вступил в «Западную коалицию» Исиды. Иезуитские священники советовали Кониси присоединиться к Токугаве, но он отказался.

В решающем бою при Сэкигахаре 21 октября 1600 года, Кониси командовал 6-ю тысячами солдат (по другим версиям — 4-мя тысячами) «Западной коалиции». Его позиции находились слева от сил Укиты Хидэиэ, на передней линии фронта. В восемь часов утра его атаковали четыре отряда армии «Восточной коалиции» под командованием Тэрадзавы Хиротаки (2400), Фуруты Сигэкацу (1200), Канамори Нагатики (1140) и Оды Нагамасу (450). Юкинага умело отражал все атаки противника, нанося значительные потери наступающим аркебузным огнём. Когда враг собрался бежать, поступило срочное сообщение, что генерал «Западной коалиции» Кобаякава Хидэаки предал её и перешёл на сторону противника. Его силы ударили по левому флангу армии Укиты Хидэиэ, разгромили её и налетели на позиции Кониси. Несмотря на отчаянные попытки противостоять натиску врага с обеих сторон, малочисленное войско Юкинаги было вскоре уничтожено. Сам Кониси отступил с поля боя к горе Ибукияма в провинции Оми. Не желая терпеть горечь поражения, но и не будучи в состоянии совершить сэппуку из-за своих христианских убеждений, он добровольно сдался победителям.

6 ноября 1600 в Киото Кониси и Исиде Мицунари отрубили головы. По преданию иезуитов, во время казни он, молясь, держал в руках образы Христа и Девы Марии, которые прислала ему королева Португалии. Хотя Юкинага относился немного прохладно к христианству после издания указа об изгнании миссионеров из Японии (1588), Церковь считает, что он осуществил своё призвание, поскольку именно из-за христианских побуждений отказался наложить на себя руки.

12-летнего старшего сына Юкинаги также казнили. Предполагают, что у Кониси был ещё один сын, который спасся от репрессий и поступил на службу к роду Курода, одного из христианских самурайских родов на острове Кюсю. Однако впоследствии, по приказу сёгуната, его выслали из Японии в Макао и убили руками наёмного убийцы. Жену Юкинаги заточили в монастыре в Нагасаки, где она умерла в 1605 году. Прямая линия рода Кониси была прервана.

Литература

• 『国史大辞典』 15巻, 17册 (Большой словарь истории Японии). 东京,吉川弘文馆,1972-1997.第5巻, P.933-934 (яп.)

Ссылки

• [www5b.biglobe.ne.jp/~yoropara/retuden/retu00160.htm Биография Кониси Юкинаги] (яп.)

Япония   Азия   Католицизм   История   Персоналии

Отрывок, характеризующий Кониси Юкинага

С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.


Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.
Князю Андрею дали чаю. Он жадно пил, лихорадочными глазами глядя вперед себя на дверь, как бы стараясь что то понять и припомнить.
– Не хочу больше. Тимохин тут? – спросил он. Тимохин подполз к нему по лавке.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Как рана?
– Моя то с? Ничего. Вот вы то? – Князь Андрей опять задумался, как будто припоминая что то.
– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
«Да, мне открылась новое счастье, неотъемлемое от человека, – думал он, лежа в полутемной тихой избе и глядя вперед лихорадочно раскрытыми, остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мот только один бог. Но как же бог предписал этот закон? Почему сын?.. И вдруг ход мыслей этих оборвался, и князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: „И пити пити питии“ потом „и ти тии“ опять „и пити пити питии“ опять „и ти ти“. Вместе с этим, под звук этой шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самой серединой воздвигалось какое то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок. Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что ему надо было старательна держать равновесие, для того чтобы воздвигавшееся здание это не завалилось; но оно все таки заваливалось и опять медленно воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. „Тянется! тянется! растягивается и все тянется“, – говорил себе князь Андрей. Вместе с прислушаньем к шепоту и с ощущением этого тянущегося и воздвигающегося здания из иголок князь Андрей видел урывками и красный, окруженный кругом свет свечки и слышал шуршанъе тараканов и шуршанье мухи, бившейся на подушку и на лицо его. И всякий раз, как муха прикасалась к егв лицу, она производила жгучее ощущение; но вместе с тем его удивляло то, что, ударяясь в самую область воздвигавшегося на лице его здания, муха не разрушала его. Но, кроме этого, было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его.