Остроглазов, Иван Михайлович

Иван Михайлович Остроглазов
Дата рождения:	20 мая (1 июня) 1838(1838-06-01)
Место рождения:	Москва
Гражданство:	Российская империя Российская империя
Дата смерти:	22 сентября (4 октября) 1892(1892-10-04) (54 года)
Место смерти:	Москва
Награды и премии:

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Иван Михайлович Остроглазов (1838—1892) — русский юрист, библиофил и библиограф.

Биография

Родился в семье священника церкви Св. Николая Чудотворца в Зарядье. Его дед по материнской линии — Андрей Иванович Лебедев, автор первой в России «Краткой латинской фразеологии» и «Российско-латинского словаря».

В 1854 году он с успехом окончил московское Заиконоспасское духовное училище и поступил на юридический факультет Московского университета.

Получив университетский диплом юриста в 1859 году, И. М. Остроглазов предпочёл судебной карьере место преподавателя всеобщей истории и географии в одном из кадетских корпусов Москвы и в частном женском пансионе Брок. Но уже в 1861 году он стал судебным следователем в Ростове Ярославской губернии, а два года спустя он — судебный следователь в Бронницах. В 1865—1867 годах он — товарищ прокурора в Московском окружном суде. В это время он стал одним из учредителей Московского юридического общества, а также увлёкся коллекционированием редких книг. В 1868—1869 годах — прокурор Тульского окружного суда, после чего он получил назначение в высший суд для всей центральной России — Московскую судебную палату, где в течение 10 лет служил товарищем прокурора. В течение нескольких лет Остроглазов заведовал отделом уголовного права журнала «Юридический вестник», сам писал исследования по вопросам применения новых судебных уставов. В 1880 году он назначен председателем Херсонского окружного суда. С 1882 года жизнь Ивана Михайловича снова связана с Тулой: до самой смерти он был председателем Тульского окружного суда. Судя по архивных документам, как и большинство тульских судей, председатель не имел собственного дома в губернском городе и жил на съёмной квартире с женой и тремя детьми. 29 октября 1886 года в честь 20-летия со дня открытия Тульского окружного суда в «уголовной зале» был установлен памятник Александру II, ставший первым памятником в Туле

Книжная коллекция

Коллекцию редких книг И. М. Остроглазов начал собирать в 1865 году. За четверть века в его библиотеке нашли своё место на полках уникальные издания. В его коллекции были «Апостол» — первая датированная московская книга, напечатанная Иваном Фёдоровым и Петром Мстиславцем; «Острожская Библия» 1581 года; первое сочинение Н. В. Гоголя «Ганц Кюхельгартен», опубликованное в 1829 году под псевдонимом В. Алов; третье издание романа «Евгений Онегин», вышедшее в свет в день смерти Пушкин.

В собрании Остроглазова имелись также особо ценные единственные экземпляры книг, уничтоженные цензурой. Среди них — первое произведение А. Н. Радищева «Житие Фёдора Васильевича Ушакова с приобщением некоторых его сочинений», опубликованное в 1789 году; поэма К. Ф. Рылеева «Войнаровский»; «Ванька Каин»; первая часть урезанной цензурой книги И. П. Сахарова «История общественного образования Тульской губернии», напечатанной в 1832 году.

В коллекции Остроглазова имелась и первая книга, изданная в Туле — «Исследование книги о заблуждениях и истине. Сочинено особливом обществом одного губернского города. В Туле. 1790» (автором был П. И. Батурин).

В 1891 году журнал «Русский Архив» начал публикацию каталога редких книг из его коллекции, составленного самим И. М. Остроглазовым. В предисловии к изданию Остроглазов писал:

Составляя свою библиотеку с 1865 года, я имел случай пересмотреть не одну тысячу книг, прочесть не одну сотню антикварных каталогов, обозрев, кроме наших публичных библиотек, и многие частные библиотеки, составленные с любовью и знанием. Думаю, что этим многолетним путём я получил возможность составить надлежащее понятие о наших книжных редкостях, помимо даже указаний прежних библиографов

Кроме того печаталась «История одной редкой и замечательной книги» («Библиографические Записки», 1892, №№ 3—10).

Публикация каталога осталась незаконченной, в связи со смертью коллекционера, оборвавшись на букве «П».

Часть коллекции Остроглазова купили московские собиратели Рогожины, остальное осталось у наследников: брата Василия Михайловича, начальника Московского врачебного управления и сына Андрея (1872—1908), инспектора книгопечатания в Москве. Сейчас некоторые книжные редкости из библиотеки Остроглазова находятся в библиотеках России — Российской государственной и Российской национальной библиотеках, Библиотеке Академии наук, Центральной городской публичной библиотеке им. Н. А. Некрасова, а также в некоторых частных собраниях.

Похоронен на Ваганьковском кладбище в Москве.

И. М. Остроглазов был награждён орденами Св. Анны 2-й и 1-й степени, Св. Станислава 1-й степени и Св. Владимира 3-й степени.

Литература

• Остроглазов, Иван Михайлович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Русский биографический словарь: В 25 т. / под наблюдением А. А. Половцова. 1896—1918.
• Парамонова И. Летопись тульской судебной системы. 1777 - 2007. — Тула : Дизайн-Коллегия, 2007. — 503 с.

Ссылки

• Парамонова И. Ю. [www.tounb.ru/library/tula_region/history/ArticleByName.aspx?ArticleName=%D0%9E%D1%81%D1%82%D1%80%D0%BE%D0%B3%D0%BB%D0%B0%D0%B7%D0%BE%D0%B2%20%D0%98%D0%B2%D0%B0%D0%BD%20%D0%9C%D0%B8%D1%85%D0%B0%D0%B9%D0%BB%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87 Иван Михайлович Остроглазов] // Тульский край. Памятные даты. 2008. Тула, 2007, с. 101—109
• [www.tounb.ru/kp/exlibris.php?id=21 Экслибрис Остроглазова]

Отрывок, характеризующий Остроглазов, Иван Михайлович

De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.