Открытый чемпионат России по волейболу среди мужчин 2013/2014
Поделись знанием:
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.
Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.
Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.
Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.
После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.
В особенности это стремление отличиться и маневрировать, опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивались на войска французов.
Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.
– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.
Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.
Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ] и т. д., и т. д.
Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…
В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.
Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль. Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что с чем нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.
И он один, этот придворный человек, как нам изображают его, человек, который лжет Аракчееву с целью угодить государю, – он один, этот придворный человек, в Вильне, тем заслуживая немилость государя, говорит, что дальнейшая война за границей вредна и бесполезна.
Но одни слова не доказали бы, что он тогда понимал значение события. Действия его – все без малейшего отступления, все были направлены к одной и той же цели, выражающейся в трех действиях: 1) напрячь все свои силы для столкновения с французами, 2) победить их и 3) изгнать из России, облегчая, насколько возможно, бедствия народа и войска.
Он, тот медлитель Кутузов, которого девиз есть терпение и время, враг решительных действий, он дает Бородинское сражение, облекая приготовления к нему в беспримерную торжественность. Он, тот Кутузов, который в Аустерлицком сражении, прежде начала его, говорит, что оно будет проиграно, в Бородине, несмотря на уверения генералов о том, что сражение проиграно, несмотря на неслыханный в истории пример того, что после выигранного сражения войско должно отступать, он один, в противность всем, до самой смерти утверждает, что Бородинское сражение – победа. Он один во все время отступления настаивает на том, чтобы не давать сражений, которые теперь бесполезны, не начинать новой войны и не переходить границ России.
Теперь понять значение события, если только не прилагать к деятельности масс целей, которые были в голове десятка людей, легко, так как все событие с его последствиями лежит перед нами.
Но каким образом тогда этот старый человек, один, в противность мнения всех, мог угадать, так верно угадал тогда значение народного смысла события, что ни разу во всю свою деятельность не изменил ему?
Источник этой необычайной силы прозрения в смысл совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте и силе его.
Только признание в нем этого чувства заставило народ такими странными путями из в немилости находящегося старика выбрать его против воли царя в представители народной войны. И только это чувство поставило его на ту высшую человеческую высоту, с которой он, главнокомандующий, направлял все свои силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их.
Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история.
Для лакея не может быть великого человека, потому что у лакея свое понятие о величии.
5 ноября был первый день так называемого Красненского сражения. Перед вечером, когда уже после многих споров и ошибок генералов, зашедших не туда, куда надо; после рассылок адъютантов с противуприказаниями, когда уже стало ясно, что неприятель везде бежит и сражения не может быть и не будет, Кутузов выехал из Красного и поехал в Доброе, куда была переведена в нынешний день главная квартира.
День был ясный, морозный. Кутузов с огромной свитой недовольных им, шушукающихся за ним генералов, верхом на своей жирной белой лошадке ехал к Доброму. По всей дороге толпились, отогреваясь у костров, партии взятых нынешний день французских пленных (их взято было в этот день семь тысяч). Недалеко от Доброго огромная толпа оборванных, обвязанных и укутанных чем попало пленных гудела говором, стоя на дороге подле длинного ряда отпряженных французских орудий. При приближении главнокомандующего говор замолк, и все глаза уставились на Кутузова, который в своей белой с красным околышем шапке и ватной шинели, горбом сидевшей на его сутуловатых плечах, медленно подвигался по дороге. Один из генералов докладывал Кутузову, где взяты орудия и пленные.
Кутузов, казалось, чем то озабочен и не слышал слов генерала. Он недовольно щурился и внимательно и пристально вглядывался в те фигуры пленных, которые представляли особенно жалкий вид. Большая часть лиц французских солдат были изуродованы отмороженными носами и щеками, и почти у всех были красные, распухшие и гноившиеся глаза.
Одна кучка французов стояла близко у дороги, и два солдата – лицо одного из них было покрыто болячками – разрывали руками кусок сырого мяса. Что то было страшное и животное в том беглом взгляде, который они бросили на проезжавших, и в том злобном выражении, с которым солдат с болячками, взглянув на Кутузова, тотчас же отвернулся и продолжал свое дело.
Кутузов долго внимательно поглядел на этих двух солдат; еще более сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал головой. В другом месте он заметил русского солдата, который, смеясь и трепля по плечу француза, что то ласково говорил ему. Кутузов опять с тем же выражением покачал головой.
– Что ты говоришь? Что? – спросил он у генерала, продолжавшего докладывать и обращавшего внимание главнокомандующего на французские взятые знамена, стоявшие перед фронтом Преображенского полка.
– А, знамена! – сказал Кутузов, видимо с трудом отрываясь от предмета, занимавшего его мысли. Он рассеянно оглянулся. Тысячи глаз со всех сторон, ожидая его сло ва, смотрели на него.
Перед Преображенским полком он остановился, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Кто то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли и поставили их древками знамен вокруг главнокомандующего. Кутузов помолчал несколько секунд и, видимо неохотно, подчиняясь необходимости своего положения, поднял голову и начал говорить. Толпы офицеров окружили его. Он внимательным взглядом обвел кружок офицеров, узнав некоторых из них.
– Благодарю всех! – сказал он, обращаясь к солдатам и опять к офицерам. В тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его медленно выговариваемые слова. – Благодарю всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Россия не забудет вас. Вам слава вовеки! – Он помолчал, оглядываясь.
– Нагни, нагни ему голову то, – сказал он солдату, державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем преображенцев. – Пониже, пониже, так то вот. Ура! ребята, – быстрым движением подбородка обратись к солдатам, проговорил он.
– Ура ра ра! – заревели тысячи голосов. Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.
– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.
8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.
Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
| XXIII чемпионат России (Суперлига) | |
| Данные турнира | |
|---|---|
| Даты проведения: | |
| Количество команд: |
16 |
| Итоговая расстановка | |
| Чемпион: | |
| Серебряный призёр: | |
| Бронзовый призёр: | |
| Статистика турнира | |
| Сыграно матчей: |
193 |
| Игрок турнира: | |
| ← 2012/2013 ... 2014/2015 → | |
Открытый чемпионат России сезона 2013/2014 годов — XXIII чемпионат России по волейболу среди команд мужской Суперлиги проходил с 26 октября 2013 года по 4 мая 2014 года.
В чемпионате Суперлиги стартовали 14 российских команд и две команды из ближнего зарубежья — солигорский «Шахтёр» и харьковский «Локомотив», снявшийся с соревнований после 13-го тура предварительного этапа.
Содержание
Предварительный этап
На предварительном этапе 16 команд были разделены на Синюю и Красную группы «змейкой» в соответствии с итогами предыдущего чемпионата, каждая команда встречалась по два раза (дома и на выезде) с соперниками по своей группе и по одному разу с представителями другой восьмёрки, однако в отличие от чемпионата-2012/13 все результаты шли в общую турнирную таблицу, без разделения на группы.
| Синяя группа | Красная группа |
|---|---|
|
«Белогорье» Белгород (1) |
«Урал» Уфа (2) |
В связи с напряжённой ситуацией на Украине харьковский «Локомотив» не доиграл чемпионат, объявив 3 марта 2014 года о снятии с турнира[1]. Решением Директората по проведению соревнований «Локомотиву» были засчитаны технические поражения во всех матчах предварительного этапа[2].
В разгар сезона Всероссийской федерации волейбола также пришлось внести изменения в регламент и календарь чемпионата, поскольку победа «Белогорья» в Лиге чемпионов-2013/14 означала участие в клубном чемпионате мира, а сроки его проведения, окончательно утверждённые только 14 декабря 2013 года[3], накладывались на сроки проведения полуфинальных и финальных серий плей-офф чемпионата России; кроме того, на май были перенесены отборочные турниры чемпионата Европы-2015. Итоговое решение федерации сохранило изначально предусмотренный регламентом выход 10 команд в финальный этап. Из них две напрямую отправлялись в «Финал шести», а остальные становились участниками серий до трёх побед за четыре путёвки в «Финал шести»[4]. Положения регламента об участии в переходном турнире российских команд, занявших 12-е и 13-е места, и прямом вылете из сильнейшего дивизиона 14-й российской команды остались без изменения.
Турнирная таблица
| И | В | П | 3:0 | 3:1 | 3:2 | 2:3 | 1:3 | 0:3 | Н | С/П | О | |
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 1. «Зенит» (Казань) | 22 | 21 | 1 | 14 | 6 | 1 | 1 | 0 | 0 | 0 | 65:11 | 63 |
| 2. «Белогорье» (Белгород) | 22 | 20 | 2 | 9 | 9 | 2 | 0 | 1 | 1 | 0 | 61:19 | 58 |
| 3. «Динамо» (Москва) | 22 | 19 | 3 | 9 | 7 | 3 | 1 | 2 | 0 | 0 | 61:22 | 55 |
| 4. «Динамо» (Краснодар) | 22 | 15 | 7 | 11 | 4 | 0 | 1 | 4 | 2 | 0 | 51:25 | 46 |
| 5. «Локомотив» (Новосибирск) | 22 | 15 | 7 | 13 | 1 | 1 | 0 | 2 | 5 | 0 | 47:24 | 44 |
| 6. «Губерния» (Нижний Новгород) | 22 | 13 | 9 | 7 | 4 | 2 | 2 | 5 | 2 | 0 | 48:35 | 39 |
| 7. «Газпром-Югра» (Сургут) | 22 | 11 | 11 | 5 | 4 | 2 | 5 | 1 | 5 | 0 | 44:41 | 36 |
| 8. «Факел» (Новый Уренгой) | 22 | 11 | 11 | 4 | 6 | 1 | 3 | 4 | 4 | 0 | 43:41 | 35 |
| 9. «Кузбасс» (Кемерово) | 22 | 12 | 10 | 7 | 1 | 4 | 1 | 5 | 4 | 0 | 43:39 | 33 |
| 10. «Прикамье» (Пермь) | 22 | 8 | 14 | 4 | 3 | 1 | 3 | 4 | 7 | 0 | 34:47 | 26 |
| 11. «Грозный» | 22 | 9 | 13 | 2 | 4 | 3 | 0 | 4 | 9 | 0 | 31:49 | 24 |
| 12. «Урал» (Уфа) | 22 | 8 | 14 | 4 | 1 | 3 | 3 | 3 | 7 | 1 | 33:49 | 23 |
| 13. «Ярославич» (Ярославль) | 22 | 6 | 16 | 3 | 1 | 2 | 2 | 5 | 9 | 0 | 27:53 | 18 |
| 14. «Тюмень» | 22 | 5 | 17 | 1 | 1 | 3 | 2 | 8 | 7 | 0 | 27:58 | 14 |
| 15. «Шахтёр» (Солигорск) | 22 | 3 | 19 | 2 | 1 | 0 | 4 | 5 | 10 | 0 | 22:58 | 13 |
| 16. «Локомотив» (Харьков) | 22 | 0 | 22 | 0 | 0 | 0 | 0 | 0 | 22 | 0 | 0:66 | 0 |
Выход в «Финал шести» Выход в первый раунд плей-офф Участие в переходном турнире Вылет в высшую лигу «А»
Результаты матчей
| 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | |
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 1. «Зенит» | — | — | 3:0 | — | 3:1 | 3:0 | 3:1 | 3:0 | — | 3:0 | 3:0 | 3:1 | 3:0 | 3:0 | +:- | |
| 2. «Белогорье» | 3:2 | 1:3 | — | 3:0 | 3:0 | 3:0 | — | 3:0 | 3:1 | 3:0 | — | 3:1 | — | 3:1 | +:- | |
| 3. «Динамо» (М) | 1:3 | 3:0 | — | 2:3 | 3:1 | 3:2 | — | 3:1 | 3:2 | 3:0 | — | 3:0 | — | 3:2 | +:- | |
| 4. «Динамо» (Кр) | 0:3 | 1:3 | 3:1 | 3:0 | — | 1:3 | 1:3 | — | 3:0 | 3:0 | 3:0 | — | 3:0 | 3:0 | — | |
| 5. «Локомотив» (Н) | 0:3 | 1:3 | 1:3 | — | 0:3 | 3:0 | — | 3:0 | 3:0 | 3:0 | — | 3:0 | — | 3:0 | +:- | |
| 6. «Губерния» | — | 1:3 | 1:3 | 3:1 | 1:3 | — | 3:0 | 0:3 | 2:3 | — | 3:2 | 3:0 | 3:0 | — | +:- | |
| 7. «Газпром-Югра» | 0:3 | — | — | 1:3 | — | 2:3 | 3:1 | 3:2 | — | 2:3 | 3:0 | 2:3 | 2:3 | 3:0 | +:- | |
| 8. «Факел» | 2:3 | 1:3 | 0:3 | 0:3 | 0:3 | — | 3:0 | — | 3:0 | 3:1 | 3:1 | — | 2:3 | 3:0 | — | |
| 9. «Кузбасс» | — | 1:3 | 1:3 | 1:3 | 0:3 | 1:3 | — | 3:2 | 3:0 | — | 3:2 | 3:0 | 3:2 | — | +:- | |
| 10. «Прикамье» | 0:3 | 0:3 | 0:3 | — | 3:0 | 1:3 | 2:3 | — | 1:3 | 1:3 | — | 3:0 | — | 3:1 | +:- | |
| 11. «Грозный» | 1:3 | — | — | 0:3 | — | 3:2 | 0:3 | 3:1 | 0:3 | — | 3:1 | 3:2 | 3:1 | 3:0 | +:- | |
| 12. «Урал» | 0:3 | 0:3 | 0:3 | 1:3 | -:+ | — | 0:3 | 2:3 | — | 3:2 | 3:1 | — | 3:0 | 3:2 | — | |
| 13. «Ярославич» | — | 2:3 | 0:3 | 3:2 | 0:3 | 1:3 | — | 1:3 | 0:3 | 1:3 | — | 0:3 | 3:1 | — | +:- | |
| 14. «Тюмень» | 0:3 | 1:3 | 1:3 | 0:3 | 0:3 | — | 1:3 | 1:3 | — | 1:3 | 3:1 | 2:3 | — | 1:3 | — | |
| 15. «Шахтёр» | 1:3 | — | — | 0:3 | — | 0:3 | 1:3 | 1:3 | 2:3 | — | 3:0 | 0:3 | 0:3 | 2:3 | +:- | |
| 16. «Локомотив» (Х) | — | -:+ | -:+ | -:+ | -:+ | -:+ | — | -:+ | -:+ | -:+ | — | -:+ | -:+ | -:+ | — |
Снявшемуся с турнира харьковскому «Локомотиву» во всех матчах засчитаны технические поражения — 0:3 (0:25, 0:25, 0:25).
|
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Лидеры чемпионата
<timeline> ImageSize = width:850 height:80 PlotArea = left:20 right:22 bottom:40 top:0 Period = from:1 till:22.9 ScaleMajor = unit:year increment:1 start:1 TimeAxis = orientation:horizontal Colors =
id:Zenit value:blue id:Belogorie value:red
PlotData=
bar:Position width:15 color:white align:center
from:1 till:6 shift:(0,19) text:"Зенит" color:Zenit from:6 till:7 shift:(0,19) text:"Белогорье" color:Belogorie from:7 till:22.9 shift:(0,19) text:"Зенит" color:Zenit
</timeline>
Финальный этап
В связи с переносом сроков проведения клубного чемпионата мира, в котором примет участие «Белогорье», первоначально запланированный формат плей-офф был отменён. Медали чемпионата было решено разыграть в рамках «Финала шести», который прошёл во Дворце игровых видов спорта Екатеринбурга с 26 по 30 апреля[6]. В «Финале шести» выступили две сильнейшие команды по итогам предварительного этапа («Зенит» и «Белогорье») и четыре победителя серий плей-офф.
Плей-офф
15, 16, 19, 20 и 23 апреля
|
|
«Финал шести» в Екатеринбурге
Участники «Финала шести» распределены по группам «змейкой» в соответствии с рейтингом по итогам предварительного этапа. Матчи в группах проводились в один круг, в соответствии с их результатами по две команды из групп вышли в полуфинал.
| Группа А | Группа Б |
|---|---|
|
«Зенит» Казань (1) |
«Белогорье» Белгород (2) |
Группа А
| И | В | П | 3:0 | 3:1 | 3:2 | 2:3 | 1:3 | 0:3 | С/П | О | |
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 1. «Локомотив» (Новосибирск) | 2 | 2 | 0 | 1 | 0 | 1 | 0 | 0 | 0 | 6:2 | 5 |
| 2. «Зенит» (Казань) | 2 | 1 | 1 | 0 | 0 | 1 | 1 | 0 | 0 | 5:5 | 3 |
| 3. «Губерния» (Нижний Новгород) | 2 | 0 | 2 | 0 | 0 | 0 | 1 | 0 | 1 | 2:6 | 1 |
| 26.04 | Зенит — Губерния | 3:2 | 28:26 | 22:25 | 21:25 | 25:19 | 15:11 |
| 27.04 | Локомотив — Зенит | 3:2 | 22:25 | 26:24 | 31:33 | 25:23 | 15:11 |
| 28.04 | Губерния — Локомотив | 0:3 | 24:26 | 23:25 | 27:29 |
Группа Б
| И | В | П | 3:0 | 3:1 | 3:2 | 2:3 | 1:3 | 0:3 | С/П | О | |
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 1. «Белогорье» (Белгород) | 2 | 2 | 0 | 1 | 1 | 0 | 0 | 0 | 0 | 6:1 | 6 |
| 2. «Динамо» (Москва) | 2 | 1 | 1 | 0 | 1 | 0 | 0 | 1 | 0 | 4:4 | 3 |
| 3. «Кузбасс» (Кемерово) | 2 | 0 | 2 | 0 | 0 | 0 | 0 | 1 | 1 | 1:6 | 0 |
| 26.04 | Кузбасс — Белогорье | 0:3 | 21:25 | 21:25 | 20:25 | ||
| 27.04 | Динамо — Кузбасс | 3:1 | 23:25 | 25:20 | 25:23 | 25:20 | |
| 28.04 | Белогорье — Динамо | 3:1 | 21:25 | 25:19 | 25:23 | 25:20 |
Полуфиналы
| 29.04 | Локомотив — Динамо | 3:2 | 25:23 | 16:25 | 25:18 | 25:27 | 15:12 |
| 29.04 | Белогорье — Зенит | 1:3 | 23:25 | 25:22 | 17:25 | 18:25 |
Матч за 5-е место
| 29.04 | Губерния — Кузбасс | 3:2 | 25:19 | 20:25 | 21:25 | 33:31 | 15:13 |
Матч за 3-е место
| 30.04 | Динамо — Белогорье | 1:3 | 15:25 | 17:25 | 25:12 | 24:26 |
Финал
«Локомотив» — «Зенит» — 0:3 (20:25, 20:25, 22:25)
«Локомотив»: Лукаш Дивиш — 2 (2, 0, 0), Антон Асташенков — 5 (3, 2, 0), Павел Мороз — 8 (8, 0, 0), Ореоль Камехо — 9 (7, 2, 0), Артём Вольвич — 5 (2, 1, 2), Александр Бутько — 2 (2, 0, 0), Валентин Голубев (либеро), Константин Сиденко (либеро), Андрей Зубков — 2 (0, 2, 0), Илья Жилин — 4 (2, 1, 1), Николай Леоненко — 2 (2, 0, 0), Ильяс Куркаев.
«Зенит»: Мэттью Андерсон — 19 (15, 1, 3), Николай Апаликов — 5 (2, 1, 2), Виктор Полетаев — 8 (6, 2, 0), Евгений Сивожелез — 14 (8, 3, 3), Александр Абросимов — 4 (4, 0, 0), Никола Грбич — 1 (1, 0, 0), Алексей Вербов (либеро), Игорь Кобзарь.
Время матча — 1:19 (24+27+28). Очки — 62:75 (атака — 28:36, блок — 8:7, подача — 3:8, ошибки соперника — 23:24).
30 апреля. Екатеринбург. ДИВС «Уралочка». 4500 зрителей.
СМИ: [www.championat.com/volleyball/article-195945-kazanskij-zenit---chempion-rossii.html Формула Алекно сработала на сто процентов]. «Чемпионат.com» (30 апреля 2014).
Переходный турнир
Переходный турнир проводился в два круга с 28 апреля по 4 мая в СУОЦ «Волей Град» (Витязево) с участием «Урала», «Ярославича» (занявших 12-е и 13-е место по итогам предварительного этапа Суперлиги), оренбургского «Нефтяника» и «Локомотива-Изумруда» (2-е и 3-е места в первенстве высшей лиги «А»). По его итогам путёвки в Суперлигу сезона-2014/15 завоевали «Урал» и «Нефтяник».
| И | В | П | 3:0 | 3:1 | 3:2 | 2:3 | 1:3 | 0:3 | С/П | О | |
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 1. «Урал» (Уфа) | 6 | 5 | 1 | 2 | 2 | 1 | 1 | 0 | 0 | 17:7 | 15 |
| 2. «Нефтяник» (Оренбург) | 6 | 3 | 3 | 2 | 1 | 0 | 0 | 2 | 1 | 11:10 | 9 |
| 3. «Локомотив-Изумруд» (Екатеринбург) | 6 | 3 | 3 | 0 | 2 | 1 | 0 | 1 | 2 | 10:13 | 8 |
| 4. «Ярославич» (Ярославль) | 6 | 1 | 5 | 0 | 1 | 0 | 1 | 3 | 1 | 8:16 | 4 |
|
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Итоговое положение
 «Зенит»
|
Лига чемпионов |
 «Локомотив» (Новосибирск)
|
Лига чемпионов |
 «Белогорье»
|
Лига чемпионов (wild card) |
| 4. «Динамо» (Москва) | Кубок CEV |
| 5. «Губерния» | Кубок вызова |
| 6. «Кузбасс» | |
| 7. «Динамо» (Краснодар) | |
| 8. «Газпром-Югра» | |
| 9. «Факел» | |
| 10. «Прикамье» | |
| 11. «Грозный» | |
| 12. «Урал» | |
| 13. «Ярославич» |  Высшая лига «А»
|
| 14. «Тюмень» | Высшая лига «А»
|
| 15. «Шахтёр» | |
| 16. «Локомотив» (Харьков) |
Составы
- «Зенит»: Мэттью Андерсон — 24 матча, 85 партий / 371 очко (313 в атаке, 33 на блоке, 25 с подачи); Николай Апаликов — 24, 84 / 154 (81, 47, 26); Евгений Сивожелез — 24, 82 / 269 (212, 24, 33); Никола Грбич — 23, 76 / 56 (23, 27, 6); Роман Яковлев — 22, 47 / 64 (59, 4, 1); Александр Абросимов — 21, 62 / 115 (73, 30, 12); Максим Михайлов — 20, 65 / 313 (244, 29, 40); Игорь Кобзарь — 19, 43 / 18 (5, 10, 3); Алексей Вербов — 18, 63; Виктор Полетаев — 15, 38 / 99 (80, 12, 7); Александр Волков — 14, 39 / 85 (61, 16, 8); Владислав Бабичев — 14, 38 / 1 (0, 1, 0); Александр Мочалов — 12, 17 / 25 (23, 2, 0); Иван Демаков — 7, 11 / 11 (11, 0, 0); Алексей Казаков — 2, 5 / 3 (3, 0, 0); Лоран Алекно — 1, 1. Главный тренер — Владимир Алекно.
- «Локомотив» (Новосибирск): Валентин Голубев — 27, 94; Лукаш Дивиш — 27, 93 / 286 (251, 16, 19); Артём Вольвич — 27, 93 / 200 (112, 70, 18); Павел Мороз — 27, 92 / 463 (403, 40, 20); Александр Бутько — 27, 90 / 85 (33, 32, 30); Антон Асташенков — 21, 70 / 129 (89, 37, 3); Илья Жилин — 19, 44 / 39 (27, 5, 7); Ореоль Камехо — 17, 61 / 223 (188, 23, 12); Николай Леоненко — 17, 45 / 90 (69, 12, 9); Константин Сиденко — 13, 16; Андрей Зубков — 10, 20 / 7 (1, 4, 2); Антон Мысин — 9, 14 / 33 (27, 5, 1); Ильяс Куркаев — 7, 22 / 21 (13, 5, 3); Аркадий Козлов — 4, 11 / 26 (17, 7, 2); Иван Комаров — 1, 1. Главный тренер — Андрей Воронков.
- «Белогорье»: Драган Травица — 23, 77 / 59 (26, 18, 15); Александр Богомолов — 23, 73 / 109 (78, 30, 1); Дмитрий Мусэрский — 22, 79 / 298 (182, 66, 50); Роман Брагин — 22, 60; Максим Жигалов — 22, 58 / 162 (118, 21, 23); Сергей Тетюхин — 21, 68 / 163 (134, 11, 18); Максим Пантелеймоненко — 21, 55 / 100 (75, 17, 8); Александр Косарев — 21, 47 / 11 (8, 1, 2); Георг Грозер — 20, 61 / 300 (224, 46, 30); Дмитрий Ильиных — 19, 59 / 195 (142, 38, 15); Хачатур Степанян — 16, 46; Алексей Казаков — 16, 43 / 78 (53, 19, 6); Сергей Багрей — 16, 36 / 21 (6, 10, 5); Антон Фоменко — 15, 30 / 32 (19, 7, 6); Тарас Хтей — 14, 32 / 38 (30, 7, 1); Руслан Ханипов — 8, 20 / 24 (12, 12, 0). Главный тренер — Геннадий Шипулин.
- «Динамо» (Москва): Дмитрий Щербинин — 29, 107 / 218 (120, 88, 10); Павел Круглов — 29, 105 / 389 (329, 45, 15); Сергей Гранкин — 29, 100 / 71 (37, 18, 16); Денис Бирюков — 28, 104 / 426 (357, 49, 20); Сергей Тютлин — 27, 76 / 111 (96, 12, 3); Максвелл Холт — 26, 91 / 227 (134, 63, 30); Александр Маркин — 26, 86 / 243 (197, 18, 28); Игорь Колодинский — 26, 83 / 35 (8, 6, 21); Артём Ермаков — 25, 83; Александр Болдырев — 20, 55 / 102 (87, 12, 3); Алексей Обмочаев — 17, 47; Игорь Филиппов — 17, 43 / 46 (28, 11, 7); Антон Дубровин — 5, 9 / 16 (13, 3, 0); Андрей Гвоздев — 4, 11 / 15 (10, 4, 1); Яков Плахов — 1, 2; Егор Попов — 1, 1. Главный тренер — Юрий Маричев.
- «Губерния»: Микко Эско — 29, 96 / 60 (26, 23, 11); Александр Янутов — 28, 110; Сергей Савин — 28, 108 / 377 (323, 31, 23); Николай Павлов — 28, 105 / 528 (458, 28, 42); Максим Шульгин — 28, 74 / 26 (4, 19, 3); Алексей Остапенко — 26, 92 / 204 (137, 35, 32); Никита Лямин — 25, 73 / 133 (74, 47, 12); Милош Никич — 24, 83 / 165 (129, 23, 13); Алексей Кулешов — 24, 77 / 139 (94, 41, 4); Павел Абрамов — 23, 68 / 64 (52, 7, 5); Андрей Дранишников — 14, 26; Олег Сычёв — 11, 28 / 26 (23, 3, 0); Игорь Тюрин — 10, 26 / 57 (46, 7, 4); Макар Бестужев — 9, 23 / 13 (13, 0, 0); Игорь Шулепов — 5, 9 / 12 (10, 0, 2). Главный тренер — Пламен Константинов.
- «Кузбасс»: Маркус Нильссон — 29, 112 / 524 (431, 37, 56); Сергей Макаров — 29, 112 / 64 (16, 34, 14); Евгений Галатов — 29, 109; Игорь Юдин — 28, 87 / 229 (185, 26, 18); Константин Порошин — 27, 101 / 200 (150, 48, 2); Сергей Бурцев — 24, 77 / 95 (78, 8, 9); Дмитрий Шестак — 23, 49 / 52 (35, 16, 1); Михаил Щербаков — 22, 81 / 135 (68, 61, 6); Руслан Аскеров — 19, 48 / 108 (95, 10, 3); Бьёрн Андрэ — 18, 69 / 268 (219, 23, 26); Алексей Налобин — 16, 31 / 38 (16, 16, 6); Алексей Бардок — 14, 25; Вячеслав Кургузов — 11, 15 / 8 (7, 0, 1); Дмитрий Ковыряев — 9, 15; Эрвин Нгапет — 6, 22 / 91 (77, 4, 10). Главный тренер — Эрик Нгапет (до 10-го тура), Денис Матусевич.
- «Динамо» (Краснодар): Ян Штокр — 26, 92 / 454 (388, 34, 32); Юрий Бережко — 26, 84 / 279 (232, 26, 21); Денис Земчёнок — 25, 59 / 100 (88, 7, 5); Марлон — 24, 85 / 33 (15, 6, 12); Артём Хабибуллин — 23, 54 / 11 (3, 8, 0); Артём Зеленков — 22, 78; Андрей Ащев — 22, 71 / 166 (106, 54, 6); Денис Калинин — 21, 63 / 109 (87, 14, 8); Станислав Ерёмин — 21, 58 / 146 (115, 19, 12); Сергей Червяков — 19, 59 / 136 (75, 55, 6); Александр Кривец — 16, 44 / 105 (69, 22, 14); Денис Чаус — 9, 25 / 55 (43, 7, 5); Владимир Мельник — 6, 8 / 12 (8, 3, 1); Валерий Комаров — 5, 15; Андрей Чуприн — 1, 1. Главный тренер — Хавьер Вебер.
- «Газпром-Югра»: Тодор Алексиев — 26, 97 / 302 (257, 37, 8); Алексей Черемисин — 25, 97 / 360 (315, 17, 28); Алексей Родичев — 25, 96 / 313 (260, 33, 20); Теодор Тодоров — 23, 88 / 168 (84, 81, 3); Артём Смоляр — 21, 78 / 162 (96, 59, 7); Денис Шипотько — 21, 67 / 42 (34, 2, 6); Сергей Баранов — 21, 40 / 9 (9, 0, 0); Алексей Кабешов — 20, 69; Сергей Антипкин — 19, 70 / 70 (28, 30, 12); Николай Евтюхин — 19, 51 / 79 (58, 18, 3); Павел Панков — 16, 58 / 40 (15, 15, 10); Сергей Снегирев — 15, 48; Александр Чефранов — 15, 32 / 7 (5, 0, 2); Роман Архипов — 9, 17 / 3 (3, 0, 0); Леонид Щадилов — 9, 9 / 4 (3, 1, 0); Вячеслав Суворов — 3, 4 / 2 (2, 0, 0); Вадим Хамутцких — 2, 5; Андрей Бабешин — 1, 1. Главный тренер — Вадим Хамутцких.
- «Факел»: Валерио Вермильо — 24, 92 / 41 (13, 21, 7); Константин Бакун — 24, 90 / 437 (364, 46, 27); Александр Гуцалюк — 24, 86 / 196 (114, 66, 16); Роман Мартынюк — 24, 66; Александр Крицкий — 23, 80 / 180 (124, 41, 15); Алексей Спиридонов — 23, 75 / 231 (200, 18, 13); Олег Самсонычев — 23, 58 / 12 (3, 8, 1); Владимир Шишкин — 21, 72; Андрей Титич — 21, 58 / 115 (84, 19, 12); Михал Винярский — 20, 71 / 175 (136, 26, 13); Виталий Мосов — 16, 41 / 61 (45, 13, 3); Дмитрий Красиков — 15, 45 / 82 (68, 6, 8); Филипп Воронков — 15, 40 / 34 (23, 3, 8); Артём Тохташ — 12, 21 / 9 (5, 4, 0). Главный тренер — Фердинандо Де Джорджи.
- «Прикамье»: Павел Захаров — 24, 89 / 254 (202, 31, 21); Дмитрий Ковалёв — 24, 89 / 108 (39, 48, 21); Юрий Фомин — 24, 89; Алексей Карпенко — 23, 81 / 186 (145, 29, 12); Иван Козицын — 22, 82 / 152 (97, 46, 9); Оливер Венно — 22, 68 / 210 (184, 15, 11); Владимир Якимов — 21, 51 / 146 (135, 6, 5); Александр Коннов — 21, 44 / 50 (40, 10, 0); Вадим Лихошерстов — 19, 71 / 176 (99, 55, 22); Антон Андреев — 17, 36 / 43 (30, 11, 2); Дмитрий Козлов — 15, 18 / 1 (0, 1, 0); Александр Царёв — 9, 13; Александр Сафонов — 3, 6 / 7 (4, 2, 1); Роман Буланов — 2, 2 / 1 (1, 0, 0). Главный тренер — Владимир Путин.
- «Грозный»: Виктор Никоненко — 21, 74 / 147 (98, 27, 22); Сергей Андриевский — 21, 70 / 27 (9, 9, 9); Максим Пурин — 21, 61 / 164 (145, 11, 8); Илья Пархомчук — 21, 61 / 87 (63, 18, 6); Романас Шкулявичус — 20, 69 / 254 (212, 29, 13); Никита Ерёмин — 20, 66; Антон Ботин — 20, 64 / 215 (172, 30, 13); Павел Гурченко — 19, 46 / 68 (62, 3, 3); Андрей Куцмус — 19, 44 / 115 (105, 8, 2); Игорь Олейников — 19, 42 / 52 (31, 14, 7); Ярослав Подлесных — 17, 33 / 5 (4, 1, 0); Антон Аносов — 10, 27; Иса Арсабиев — 9, 14 / 3 (1, 0, 2). Главный тренер — Арсен Кириленко.
- «Урал»: Алексей Самойленко — 21, 73 / 152 (104, 42, 6); Роман Данилов — 21, 71 / 310 (268, 15, 27); Павел Зайцев — 20, 62 / 36 (12, 13, 11); Дмитрий Кириченко — 19, 68; Владислав Жлоба — 19, 57 / 29 (13, 8, 8); Леонид Кузнецов — 16, 51 / 98 (70, 26, 2); Роман Степанов — 16, 51; Никола Ковачевич — 15, 54 / 141 (116, 17, 8); Максим Ботин — 15, 50 / 107 (90, 13, 4); Никита Алексеев — 14, 34 / 64 (55, 6, 3); Григорий Афиногенов — 13, 44 / 77 (43, 26, 8); Егор Феоктистов — 12, 35 / 61 (42, 11, 8); Бьёрн Андрэ — 9, 33 / 85 (73, 4, 8); Андрей Максимов — 8, 23 / 58 (51, 3, 4); Андрей Ананьев — 6, 11 / 9 (6, 2, 1). Главный тренер — Флавио Гулинелли (до 13-го тура), Игорь Пасечник.
- «Ярославич»: Владимир Иванов — 21, 75 / 189 (168, 13, 8); Сергей Шульга — 21, 67 / 47 (19, 19, 9); Инал Тавасиев — 20, 73 / 145 (92, 47, 6); Семён Полтавский — 20, 69 / 203 (167, 23, 13); Алексей Плужников — 19, 57 / 60 (37, 9, 14); Александр Иванов — 18, 55 / 97 (63, 29, 5); Игорь Тисевич — 18, 46 / 19 (4, 8, 7); Андрей Колесник — 18, 45 / 82 (66, 6, 10); Александр Соколов — 12, 47; Кай ван Дейк — 12, 31 / 82 (75, 4, 3); Николай Харитонов — 10, 20 / 27 (17, 4, 6); Виталий Журов — 9, 23 / 9 (6, 2, 1); Егор Логунов — 9, 18 / 29 (25, 2, 2); Гийом Кеск — 8, 31 / 105 (86, 12, 7); Никита Вишневецкий — 8, 18; Вячеслав Суворов — 7, 17 / 33 (29, 0, 4); Ян-Виллем Сниппе — 5, 17 / 37 (34, 3, 0); Илья Чибиров — 5, 15; Антон Куликовский — 4, 13 / 3 (2, 1, 0). Главный тренер — Николай Желязков (до 6-го тура), Сергей Цветнов.
- «Тюмень»: Александр Самохин — 22, 87; Николай Учиков — 22, 79 / 303 (267, 23, 13); Максим Шпилёв — 21, 73 / 203 (177, 17, 9); Сергей Хорошев — 21, 69 / 111 (58, 41, 12); Андрей Егорчев — 20, 74 / 119 (74, 39, 6); Лима Мартинс Иди — 20, 68 / 184 (162, 13, 9); Дмитрий Дубовской — 20, 54 / 138 (127, 10, 1); Олег Крикун — 20, 50 / 73 (46, 13, 14); Константин Лесик — 19, 62 / 64 (30, 27, 7); Сергей Горбачёв — 17, 49 / 43 (20, 18, 5); Василий Носенко — 13, 26 / 56 (49, 7, 0); Юрий Зинько — 13, 23 / 17 (13, 1, 3); Евгений Андреев — 8, 14. Главный тренер — Юрий Короткевич.
- «Шахтёр»: Олег Хмелевский — 22, 80 / 229 (186, 26, 17); Андрей Левченко — 22, 65 / 121 (92, 24, 5); Артур Драпчинский — 21, 72 / 138 (126, 9, 3); Максим Морозов — 21, 71 / 184 (130, 42, 12); Сергей Щавинский — 21, 65 / 24 (11, 8, 5); Дмитрий Ваш — 20, 51 / 23 (13, 5, 5); Вячеслав Черепович — 19, 61 / 145 (127, 8, 10); Павел Досевич — 18, 50; Роман Сидюк — 17, 45; Дмитрий Жегздрин — 17, 40 / 29 (9, 10, 10); Павел Авдоченко — 14, 46 / 153 (128, 13, 12); Михаил Косач — 14, 31 / 52 (45, 5, 2); Артур Удрис — 13, 38 / 75 (51, 19, 5). Главный тренер — Александр Познеков (до 8-го тура), Игорь Загорцев.
- «Локомотив» (Харьков): Николай Рудницкий — 13, 48 / 110 (42, 47, 21); Дмитрий Терёменко — 13, 48 / 99 (60, 26, 13); Денис Фомин — 13, 48; Ян Ерещенко — 13, 47 / 177 (161, 13, 3); Сергей Капелусь — 13, 41 / 82 (69, 10, 3); Леван Каландадзе — 12, 36 / 132 (115, 7, 10); Владимир Татаринцев — 12, 26 / 7 (5, 0, 2); Юрий Томин — 11, 31 / 94 (85, 3, 6); Евгений Капаев — 11, 20 / 21 (17, 1, 3); Георгий Братоев — 10, 36 / 25 (6, 13, 6); Владимир Ковальчук — 9, 19 / 4 (2, 1, 1); Константин Рябуха — 8, 8; Дмитрий Сторожилов — 3, 11 / 8 (3, 5, 0). Главный тренер — Юрий Филиппов.
Курсивом выделены игроки, покинувшие свои команды по ходу сезона. Статистика «Урала» и «Ярославича» приведена без учёта матчей переходного турнира.
Самые результативные
| Игры | Сеты | Очки | Атака | Блок | Подача | За сет | |
|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 1. Николай Павлов («Губерния») | 28 | 105 | 528 | 458 | 28 | 42 | 5,03 |
| 2. Маркус Нильссон («Кузбасс») | 29 | 112 | 524 | 431 | 37 | 56 | 4,68 |
| 3. Павел Мороз («Локомотив» Новосибирск) | 27 | 92 | 463 | 403 | 40 | 20 | 5,03 |
| 4. Ян Штокр («Динамо» Краснодар) | 26 | 92 | 454 | 388 | 34 | 32 | 4,93 |
| 5. Константин Бакун («Факел») | 24 | 90 | 437 | 364 | 46 | 27 | 4,86 |
| 6. Денис Бирюков («Динамо» Москва) | 28 | 104 | 426 | 357 | 49 | 20 | 4,10 |
| 7. Павел Круглов («Динамо» Москва) | 29 | 105 | 389 | 329 | 45 | 15 | 3,70 |
| 8. Сергей Савин («Губерния») | 28 | 108 | 377 | 323 | 31 | 23 | 3,49 |
| 9. Мэттью Андерсон («Зенит») | 24 | 85 | 371 | 313 | 33 | 25 | 4,36 |
| 10. Алексей Черемисин («Газпром-Югра») | 25 | 97 | 360 | 315 | 17 | 28 | 3,71 |
Лидеры зачёта Приза Кузнецова
| 1 | 2 | 3 | Всего | Очки | |
|---|---|---|---|---|---|
| 1. Николай Павлов («Губерния») | 11 (1) | 3 (2) | 3 (1) | 17 (4) | 50 |
| 2. Дмитрий Мусэрский («Белогорье») | 7 (2) | 8 (1) | 2 (0) | 17 (3) | 47 |
| 3. Мэттью Андерсон («Зенит») | 6 (2) | 6 (1) | 5 (0) | 17 (3) | 43 |
| 4. Павел Мороз («Локомотив» Новосибирск) | 8 (1) | 3 (3) | 3 (1) | 14 (5) | 43 |
| 5. Маркус Нильссон («Кузбасс») | 9 (2) | 3 (2) | 1 (0) | 13 (4) | 42 |
| 6. Павел Круглов («Динамо» Москва) | 7 (2) | 2 (0) | 6 (3) | 15 (5) | 40 |
| 7. Александр Бутько («Локомотив» Новосибирск) | 4 (3) | 6 (1) | 2 (0) | 12 (4) | 37 |
| 8. Ян Штокр («Динамо» Краснодар) | 7 (1) | 4 (1) | 2 (0) | 13 (2) | 36 |
| 9. Максим Михайлов («Зенит») | 8 (0) | 4 (0) | 4 (0) | 16 (0) | 36 |
| 10. Денис Бирюков («Динамо» Москва) | 7 (1) | 4 (0) | 2 (1) | 13 (2) | 35 |
В скобках — количество попаданий в тройки лучших игроков матчей плей-офф.
Матч звёзд
VIII Матч звёзд российской Суперлиги состоялся 1 февраля 2014 года в белгородском дворце спорта «Космос». Составы команд традиционного шоу были сформированы Вадимом Хамутцких и Константином Ушаковым, а сам матч был приурочен к завершению активной игровой карьеры многолетних связующих сборной России[7].
Первый сет остался за командой Ушакова, сумевшей отыграться в нём со счёта 15:21, но победу в матче всё-таки одержала команда Хамутцких, в которой начиная с третьего сета на позиции либеро играл Дмитрий Мусэрский, что однако не мешало ему участвовать в атакующих действиях и заработать для своей команды победное очко. Мусэрский также стал победителем конкурса на самую сильную подачу с результатом 121 км/ч[8].
Команда Хамутцких — Команда Ушакова — 3:1 (26:28, 26:24, 25:21, 25:23)
Команда Хамутцких: Георг Грозер, Александр Косарев, Вадим Хамутцких, Алексей Казаков, Сергей Тетюхин, Дмитрий Мусэрский, Алексей Вербов (л), Артём Ермаков (л), Никола Грбич, Роман Яковлев, Мэттью Андерсон, Дмитрий Ильиных, Николай Рудницкий, Сергей Макаров, Теодор Тодоров, Драган Травица, Николай Павлов, Алексей Родичев, Тодор Алексиев, Алексей Казаков. Играющие тренеры: Вадим Хамутцких, Геннадий Шипулин.
Команда Ушакова: Николай Апаликов, Тарас Хтей, Юрий Бережко, Константин Ушаков, Ян Штокр, Александр Волков, Хачатур Степанян (л), Алексей Обмочаев (л), Сергей Гранкин, Александр Бутько, Максвелл Холт, Максим Михайлов, Дмитрий Щербинин, Павел Мороз, Алексей Спиридонов, Бьёрн Андре, Евгений Сивожелез, Андрей Ащев. Играющие тренеры: Константин Ушаков, Юрий Маричев.
Обзор высшей лиги
Высшая лига «А»
Соревнование проходило с 19 октября 2013 года по 20 апреля 2014 года в четыре круга спаренных игр по разъездному календарю. Обладателем путёвки в Суперлигу стала нижневартовская команда «Югра-Самотлор», обеспечившая себе первое место за 3 игровых до окончания турнира.
Турнирная таблица
| И | В | П | 3:0 | 3:1 | 3:2 | 2:3 | 1:3 | 0:3 | С/П | О | |
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 1. «Югра-Самотлор» (Нижневартовск) | 44 | 38 | 6 | 25 | 9 | 4 | 1 | 2 | 3 | 118:35 | 111 |
| 2. «Нефтяник» (Оренбург) | 44 | 34 | 10 | 20 | 10 | 4 | 2 | 4 | 4 | 110:48 | 100 |
| 3. «Локомотив-Изумруд» (Екатеринбург) | 44 | 30 | 14 | 14 | 12 | 4 | 3 | 6 | 5 | 102:62 | 89 |
| 4. «Енисей» (Красноярск) | 44 | 29 | 15 | 10 | 10 | 9 | 7 | 5 | 3 | 106:73 | 85 |
| 5. «Динамо-ЛО» (Сосновый Бор) | 44 | 25 | 19 | 12 | 10 | 3 | 6 | 6 | 7 | 93:73 | 78 |
| 6. НОВА (Новокуйбышевск) | 44 | 24 | 20 | 7 | 12 | 5 | 1 | 12 | 7 | 86:82 | 68 |
| 7. «Кристалл» (Воронеж) | 44 | 17 | 27 | 5 | 7 | 5 | 6 | 7 | 14 | 70:98 | 52 |
| 8. «Искра» (Одинцово) | 44 | 16 | 28 | 8 | 4 | 4 | 6 | 7 | 15 | 67:96 | 50 |
| 9. МГТУ (Москва) | 44 | 16 | 28 | 3 | 8 | 5 | 7 | 7 | 14 | 69:102 | 50 |
| 10. СДЮШОР «Локомотив» (Новосибирск) | 44 | 12 | 32 | 5 | 7 | 0 | 4 | 16 | 12 | 60:103 | 40 |
| 11. «Зоркий» (Красногорск) | 44 | 12 | 32 | 5 | 6 | 1 | 1 | 15 | 16 | 53:104 | 36 |
| 12. «Ока» (Калуга) | 44 | 11 | 33 | 3 | 3 | 5 | 5 | 11 | 17 | 54:112 | 33 |
Выход в Суперлигу Участие в переходных турнирах Вылет в высшую лигу «Б»
Результаты матчей
| 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | |
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 1. «Югра-Самотлор» | 3:1 3:0 | 3:0 3:1 | 3:2 3:0 | 0:3 3:0 | 3:0 3:0 | 3:0 3:0 | 3:0 3:0 | 3:0 3:0 | 3:0 3:1 | 3:0 3:0 | 3:0 3:2 | |
| 2. «Нефтяник» | 3:0 3:0 | 0:3 3:0 | 3:1 1:3 | 3:1 3:0 | 3:2 2:3 | 3:0 3:0 | 3:1 0:3 | 3:0 3:0 | 3:0 3:1 | 3:1 3:0 | 3:0 3:0 | |
| 3. «Локомотив-Изумруд» | 1:3 0:3 | 1:3 3:1 | 3:1 3:1 | 2:3 1:3 | 3:0 3:0 | 3:0 3:0 | 3:1 3:0 | 3:2 3:0 | 3:1 3:0 | 3:0 3:1 | 3:1 3:0 | |
| 4. «Енисей» | 2:3 3:1 | 3:0 2:3 | 2:3 3:0 | 3:2 3:0 | 3:1 3:1 | 3:2 3:0 | 3:0 3:2 | 3:2 3:2 | 3:0 3:1 | 3:0 3:1 | 3:1 3:2 | |
| 5. «Динамо-ЛО» | 1:3 0:3 | 2:3 3:2 | 1:3 0:3 | 3:0 0:3 | 3:1 2:3 | 2:3 3:1 | 3:1 3:0 | 1:3 3:0 | 3:0 3:1 | 3:0 3:0 | 3:2 3:0 | |
| 6. НОВА | 3:1 1:3 | 0:3 0:3 | 3:1 1:3 | 3:1 3:2 | 3:1 1:3 | 3:0 1:3 | 3:2 3:0 | 3:1 3:0 | 3:1 3:1 | 3:1 3:1 | 3:0 3:0 | |
| 7. «Кристалл» | 0:3 0:3 | 3:1 0:3 | 3:2 0:3 | 1:3 2:3 | 0:3 3:0 | 2:3 3:1 | 3:0 1:3 | 2:3 3:2 | 1:3 1:3 | 3:1 2:3 | 3:0 3:0 | |
| 8. «Искра» | 3:2 0:3 | 0:3 0:3 | 3:0 2:3 | 0:3 2:3 | 0:3 1:3 | 3:1 3:0 | 0:3 3:0 | 1:3 1:3 | 3:2 1:3 | 3:0 0:3 | 3:0 3:1 | |
| 9. МГТУ | 1:3 2:3 | 0:3 2:3 | 1:3 1:3 | 3:2 2:3 | 3:2 3:2 | 3:1 0:3 | 1:3 3:2 | 0:3 0:3 | 3:1 1:3 | 3:1 3:0 | 3:0 3:0 | |
| 10. СДЮШОР «Локомотив» | 0:3 1:3 | 0:3 1:3 | 0:3 2:3 | 3:0 1:3 | 1:3 3:1 | 1:3 0:3 | 1:3 1:3 | 1:3 2:3 | 3:0 3:1 | 3:0 3:0 | 3:1 3:0 | |
| 11. «Зоркий» | 1:3 0:3 | 1:3 0:3 | 1:3 3:1 | 0:3 3:1 | 1:3 0:3 | 1:3 3:1 | 3:1 3:1 | 2:3 3:0 | 3:0 1:3 | 3:0 3:0 | 1:3 3:1 | |
| 12. «Ока» | 0:3 0:3 | 1:3 1:3 | 0:3 3:2 | 3:2 1:3 | 0:3 1:3 | 1:3 3:1 | 2:3 2:3 | 3:2 3:2 | 1:3 3:0 | 3:2 3:0 | 3:1 3:0 |
Высшая лига «Б»
Финальный этап за 1—6-е места
Финальные матчи проходили с 1 по 6 апреля в Челябинске и с 22 по 27 апреля в Георгиевске. «Газпром-Ставрополь» завоевал право играть в следующем сезоне в высшей лиге «А», «Торпедо» и «Автомобилист» приняли участие в переходном турнире.
| И | В | П | 3:0 | 3:1 | 3:2 | 2:3 | 1:3 | 0:3 | С/П | О | |
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 1. «Газпром-Ставрополь» (Георгиевск) | 10 | 8 | 2 | 4 | 3 | 1 | 0 | 1 | 1 | 25:11 | 23 |
| 2. «Торпедо» (Челябинск) | 10 | 7 | 3 | 2 | 3 | 2 | 2 | 1 | 0 | 25:16 | 21 |
| 3. «Автомобилист» (Санкт-Петербург) | 10 | 6 | 4 | 1 | 4 | 1 | 2 | 2 | 0 | 24:18 | 19 |
| 4. СГАФК-«Феникс» (Смоленск) | 10 | 3 | 7 | 3 | 0 | 0 | 2 | 2 | 3 | 15:21 | 11 |
| 5. «Университет» (Барнаул) | 10 | 4 | 6 | 0 | 1 | 3 | 2 | 1 | 3 | 17:25 | 11 |
| 6. «Спортакадемия»-ВРЗ (Стерлитамак) | 10 | 2 | 8 | 0 | 1 | 1 | 0 | 5 | 3 | 11:27 | 5 |
Переходный турнир
Переходный турнир с участием команд высшей лиги «А» и «Б» проходил с 6 по 12 мая в «Волей Граде». По его итогам путёвки в высшую лигу «А» сезона-2014/15 завоевали «Торпедо» и «Автомобилист».
| И | В | П | 3:0 | 3:1 | 3:2 | 2:3 | 1:3 | 0:3 | С/П | О | |
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 1. «Торпедо» (Челябинск) | 6 | 4 | 2 | 3 | 1 | 0 | 2 | 0 | 0 | 16:7 | 14 |
| 2. «Автомобилист» (Санкт-Петербург) | 6 | 4 | 2 | 1 | 2 | 1 | 1 | 0 | 1 | 14:10 | 12 |
| 3. СДЮШОР «Локомотив» (Новосибирск) | 6 | 4 | 2 | 1 | 1 | 2 | 0 | 0 | 2 | 12:11 | 10 |
| 4. «Зоркий» (Красногорск) | 6 | 0 | 6 | 0 | 0 | 0 | 0 | 4 | 2 | 4:18 | 0 |
См. также
Напишите отзыв о статье "Открытый чемпионат России по волейболу среди мужчин 2013/2014"
Примечания
- ↑ [loko.pz.gov.ua/archives/7707 Открытое письмо харьковского волейбольного клуба «Локомотив»]. Официальный сайт ВК «Локомотив» Харьков (3 марта 2014). Проверено 4 марта 2014.
- ↑ [www.volley.ru/news/9053/ Михаил Подлозный: «Со временем приходит понимание, что нужно делать и как»]. Юниверсум.рф (2 апреля 2014). Проверено 1 мая 2014.
- ↑ [www.fivb.org/viewPressRelease.asp?No=44020&Language=en Four year volleyball calendar approved by Sports Events Council]. Международная федерация волейбола (14 декабря 2013). Проверено 1 мая 2014.
- ↑ [www.volley.ru/news/9071/ Решение Исполкома о финальной части чемпионата России 2014]. Всероссийская федерация волейбола (4 апреля 2014). Проверено 1 мая 2014.
- ↑ Матч прошёл в московском дворце спорта «Динамо»
- ↑ [www.volley.ru/news/9117/ Решение Исполкома. Финал Шести. Мужчины]. Всероссийская федерация волейбола (11 апреля 2014). Проверено 12 апреля 2014.
- ↑ [www.volley.ru/news/8553/ Матч Звёзд 2014]. Всероссийская федерация волейбола. Проверено 14 января 2014.
- ↑ [www.zenit-kazan.com/news/?id=4141 Команда Хамутцких выиграла «Матч звёзд»]. Официальный сайт ВК «Зенит». Проверено 2 февраля 2014.
Ссылки
- [www.volley.ru/documents/461/p1/1416/ Положение о чемпионате]
- [www.volley.ru/pages/80/ Результаты на сайте Всероссийской федерации волейбола]
- [www.volleyservice.ru/ Новости, статистика, результаты матчей]
| ||||||
Отрывок, характеризующий Открытый чемпионат России по волейболу среди мужчин 2013/2014
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.
Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.
Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.
Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.
После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.
В особенности это стремление отличиться и маневрировать, опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивались на войска французов.
Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.
– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.
Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.
Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ] и т. д., и т. д.
Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…
В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.
Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль. Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что с чем нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.
И он один, этот придворный человек, как нам изображают его, человек, который лжет Аракчееву с целью угодить государю, – он один, этот придворный человек, в Вильне, тем заслуживая немилость государя, говорит, что дальнейшая война за границей вредна и бесполезна.
Но одни слова не доказали бы, что он тогда понимал значение события. Действия его – все без малейшего отступления, все были направлены к одной и той же цели, выражающейся в трех действиях: 1) напрячь все свои силы для столкновения с французами, 2) победить их и 3) изгнать из России, облегчая, насколько возможно, бедствия народа и войска.
Он, тот медлитель Кутузов, которого девиз есть терпение и время, враг решительных действий, он дает Бородинское сражение, облекая приготовления к нему в беспримерную торжественность. Он, тот Кутузов, который в Аустерлицком сражении, прежде начала его, говорит, что оно будет проиграно, в Бородине, несмотря на уверения генералов о том, что сражение проиграно, несмотря на неслыханный в истории пример того, что после выигранного сражения войско должно отступать, он один, в противность всем, до самой смерти утверждает, что Бородинское сражение – победа. Он один во все время отступления настаивает на том, чтобы не давать сражений, которые теперь бесполезны, не начинать новой войны и не переходить границ России.
Теперь понять значение события, если только не прилагать к деятельности масс целей, которые были в голове десятка людей, легко, так как все событие с его последствиями лежит перед нами.
Но каким образом тогда этот старый человек, один, в противность мнения всех, мог угадать, так верно угадал тогда значение народного смысла события, что ни разу во всю свою деятельность не изменил ему?
Источник этой необычайной силы прозрения в смысл совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте и силе его.
Только признание в нем этого чувства заставило народ такими странными путями из в немилости находящегося старика выбрать его против воли царя в представители народной войны. И только это чувство поставило его на ту высшую человеческую высоту, с которой он, главнокомандующий, направлял все свои силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их.
Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история.
Для лакея не может быть великого человека, потому что у лакея свое понятие о величии.
5 ноября был первый день так называемого Красненского сражения. Перед вечером, когда уже после многих споров и ошибок генералов, зашедших не туда, куда надо; после рассылок адъютантов с противуприказаниями, когда уже стало ясно, что неприятель везде бежит и сражения не может быть и не будет, Кутузов выехал из Красного и поехал в Доброе, куда была переведена в нынешний день главная квартира.
День был ясный, морозный. Кутузов с огромной свитой недовольных им, шушукающихся за ним генералов, верхом на своей жирной белой лошадке ехал к Доброму. По всей дороге толпились, отогреваясь у костров, партии взятых нынешний день французских пленных (их взято было в этот день семь тысяч). Недалеко от Доброго огромная толпа оборванных, обвязанных и укутанных чем попало пленных гудела говором, стоя на дороге подле длинного ряда отпряженных французских орудий. При приближении главнокомандующего говор замолк, и все глаза уставились на Кутузова, который в своей белой с красным околышем шапке и ватной шинели, горбом сидевшей на его сутуловатых плечах, медленно подвигался по дороге. Один из генералов докладывал Кутузову, где взяты орудия и пленные.
Кутузов, казалось, чем то озабочен и не слышал слов генерала. Он недовольно щурился и внимательно и пристально вглядывался в те фигуры пленных, которые представляли особенно жалкий вид. Большая часть лиц французских солдат были изуродованы отмороженными носами и щеками, и почти у всех были красные, распухшие и гноившиеся глаза.
Одна кучка французов стояла близко у дороги, и два солдата – лицо одного из них было покрыто болячками – разрывали руками кусок сырого мяса. Что то было страшное и животное в том беглом взгляде, который они бросили на проезжавших, и в том злобном выражении, с которым солдат с болячками, взглянув на Кутузова, тотчас же отвернулся и продолжал свое дело.
Кутузов долго внимательно поглядел на этих двух солдат; еще более сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал головой. В другом месте он заметил русского солдата, который, смеясь и трепля по плечу француза, что то ласково говорил ему. Кутузов опять с тем же выражением покачал головой.
– Что ты говоришь? Что? – спросил он у генерала, продолжавшего докладывать и обращавшего внимание главнокомандующего на французские взятые знамена, стоявшие перед фронтом Преображенского полка.
– А, знамена! – сказал Кутузов, видимо с трудом отрываясь от предмета, занимавшего его мысли. Он рассеянно оглянулся. Тысячи глаз со всех сторон, ожидая его сло ва, смотрели на него.
Перед Преображенским полком он остановился, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Кто то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли и поставили их древками знамен вокруг главнокомандующего. Кутузов помолчал несколько секунд и, видимо неохотно, подчиняясь необходимости своего положения, поднял голову и начал говорить. Толпы офицеров окружили его. Он внимательным взглядом обвел кружок офицеров, узнав некоторых из них.
– Благодарю всех! – сказал он, обращаясь к солдатам и опять к офицерам. В тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его медленно выговариваемые слова. – Благодарю всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Россия не забудет вас. Вам слава вовеки! – Он помолчал, оглядываясь.
– Нагни, нагни ему голову то, – сказал он солдату, державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем преображенцев. – Пониже, пониже, так то вот. Ура! ребята, – быстрым движением подбородка обратись к солдатам, проговорил он.
– Ура ра ра! – заревели тысячи голосов. Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.
– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.
8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.
Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
